Феноменологические мосты,
переброшенные от литературы к философии и эстетике
Взгляд на творчество Милослава Шутыча

Проф. д-р Зоран Константинович,
постоянный член Сербской академии науки и искусства

Я бы сказал, основываясь на личном опыте, что углубление в некоторую теоретическую проблему из сферы искусства, какой бы скучной и сухой она ни казалась, может принести почти те же переживания, что и непосредственное соприкосновение с произведением искусства. В те времена, когда наши подходы к миру были еще полностью подчинены стремлению свести всю жизнь к коллективным формам ее организации, меня неодолимо начали притягивать отзвуки философии, которая искала место человека как индивидуальности во всеохватывающем понятии Сущности как вечной длительности и неизмеримого пространства. В этом феноменологически-онтологическом подходе, или, как его упрощенно называют, экзистенциалистском видении мира, меня особо захватил вопрос Сущности искусства, сущности литературного труда, чтобы оттолкнуться от представления, что этот труд не есть та книга, которая мне приглянулась в витрине магазина и которую, поднакопив денег, я смог купить, но по-настоящему эстетический предмет, который гармонично формируется во мне во время ее чтения. Литературному произведению как созвучью многих элементов фонетического вибрирования, приобретающих значение и опредмечивание в действии, последний и окончательный облик придают мои личные ассоциации, которые я ношу в себе в виде воспоминаний, переживаний и опыта и которые в процессе чтения в один прекрасный момент оживают и выступают из сферы вытесненного и полузабытого.
Число тех, кто в те годы в своей методологии опирался на возможность такого подхода, было у нас исчезающе мало, однако общий интерес тем более их сближал друг с другом. Затем к ним начали присоединяться представители молодого поколения, которое только-только входило в пору возмужания. Милослав Шутыч оказался среди них одним из самых одаренных и перспективных, и с тех пор я не перестаю интересоваться всем, что он пишет. Ценность его работ состояла и состоит в том, что этот самый феноменологически-онтологический подход в его случае нашел весьма конкретное применение в анализе творчества наших поэтов. Не замахиваясь на хронологическую последовательность и реферативную полноту, я бы хотел указать хотя бы на книгу "Картина мира в поэзии Момчилы Настасиевича". Это глубокое исследование не только с помощью тончайшего анализа раскрывает нам отраженную в стихах этого поэта картину мира в качестве его феноменологической редукции и сущностного ядра его сознания, но несомненно является значительным вкладом в дискуссию, которая ведется в связи с попытками определить этот самый все еще весьма противоречивый термин картины мира. И действительно, что такое картина мира в поэзии, в литературном тексте? В чем различие между представлением о мире и картиной мира? Шутыч на этот вопрос отвечает таким образом, что картину мира он связывает с субъективным моментом, с тем, что в этой субъективности он не находит только мимолетное, преходящее действие, но включает в него и взгляд поэта на мир. Картина мира в этом смысле оказывается преимущественно онтологическим понятием, она не вплетена в бытие как время и пространство в их неизмеримом существовании, в то время как представление о мире является экзистенциальной категорией, ограниченная во времени длительность в бескрайней длительности, наличное бытие в бытии, как любили говорить экзистенциалисты, конструирующие термины на своем малопонятном языке. Шутыч не дал себя завлечь в дебри экзистенциалистской терминологии, но ясно и вразумительно связал общую картину мира с переживанием, что заставило его поразмышлять о теории переживания, при том что размышления Гуссерля о переживании его не удовлетворили. Не может переживание быть исключительно актом нашего сознания, как учит Гуссерль, так как сознание никак не разрешает вопроса об эстетическом переживании. Замечательно интересно следить за тем, как происходит открытие мира в произведениях Настасиевича и как нас ведет по этому пути Шутыч. Мир поэта, говорит он, существует как картина мира в трояком значении, скомпонованном как мозаика из элементов прарелигии, то есть дохристианского культового предания, затем из элементов христианской религии и культа, который развивается как предание о себе ( и это мог бы стать особый миф, который развился под крылом христианской церкви), и – в третьем значении и по времени самом новом – от Декарта и до наших дней. Подобная картина мира одинаково переживается как архаическая, как старохристианская, и в то же время как современная.
Эти занимательные представления заставляют нас остановиться на данном вопросе подробнее и из большого количества научных трудов Шутыча, посвященных проблеме переживания, выделить исследование, в котором он делает попытку это представление обобщить. Исследование носит название "Эскиз теории переживания". В нем Шутыч отталкивается от дискурсивного понимания мира Хайдеггером, - то есть от такого понимания, которое желает навязать миру единственный, рациональный смысл, - чтобы в противоположность этому (возможно даже бессознательно подвигнутый на это нашими славянскими корнями) поразмышлять о мифологических измерениях мира и его эстетическом содержании. Дискурс размышлений Хайдеггера, заключает Шутыч, по природе своей должен остаться недискурсивным, он не может привести к целостной картине мира, но эту целостность мы черпаем исключительно из мифологического измерения, осознаем через интуицию, через художественное проникновение, а не через разум.
Это значит, что во времена, наступившие после отбрасывания по идеологическим соображениям тезисов Хайдеггера, когда у нас стали не менее некритично брать на вооружение все, что этот философ когда-либо говорил, или нам казалось, что говорил, Шутыч по моим понятиям нашел ту правильную меру, которая позволяла ему из этого источника черпать то, что должно было несомненно способствовать расширению методологических подходов, но одновременно непретенциозно и со знанием дела ограждаться от всякого некритического предубеждения, будь то речь о Хайдеггере или о каком-либо из его последователей, о Мерло-Понти, к примеру, или о Фуко. Таким путем он пришел к красивым выводам о переживательной субъективности в общей картине мира, об экзистенциально-онтологическом статусе переживания и о структуре такого переживания. Существует непременно реальное переживание, говорит Шутыч, которое по природе своей интенционально, направлено на нечто реальное, но существует и трансцендентальное переживание, и именно оно в своей сущности является эстетическим переживанием. В нем присутствует как инспирация, так и интуиция, эмпатия, но также и воспоминания, напоминания и передумывания, а потом предположения и замыслы как некая основополагающая фантазия, и все это просматривается в художественном произведении. Поэтому эстетическое переживание обусловливает существование и структурного переживания, в том смысле, что именно это переживание пронизывает все художественные произведения – начиная от их возникновения и кончая их осуществлением, а потом и влиянием на все субъекты, с которыми они приходят в соприкосновение, - то есть о том переживании можно было бы прежде всего говорить как о переживательном контексте художественного произведения.
Утверждение, что проблематика переживания свободна как от психологизирования, так и от хайдеггеровского онтологизирования, является основной посылкой методологического подхода Шутыча. Придерживаясь такой посылки, он придает более острые контуры отдельным терминам, и прежде всего термину картины мира, но также и архетипу, символу и метафоре. Архетип и символ, говорит Шутыч, воспроизводятся как в картинах мира, так и в метафорах, причем картину мира следует объяснить из инстинкта, из интуиции, а метафора есть результат определенного акта нашей воли. Свой вклад он вносит и в дискуссию о значении понятия "наименования", то есть наделения предметов названиями, считая, что вопрос касается непосредственного соприкосновения поэтического слова и предмета и что в этом соприкосновении поэтическая материя поднимается до уровня трансцендентного, редуктивного и в конце концов онтологического смысла. Но Шутыч вводит и совершенно новые термины, как, например, "лирическая энергия". Она есть одновременно основной вид переживания и верховный композиционный принцип, приводящий к выражению через детали, которые не отягощены какой-то жесткой, предварительно разработанной мыслительной концепцией. Этот термин Шутыч комментирует на примере поэзии Драгана Колунджии, - точно также как применительно к основной картине мира в поэзии Алека Вукадиновича он считает самым подходящим термин "картина-гроздь" (как и для целого ряда других наших поэтов, начиная от Диса, Дучича, Црнянского и Браны Мильковича и кончая Миодрагом Павловичем, Васко Попой, Любомиром Симовичем и Вите Марковичем - Шутыч именно с этих феноменологических позиций определяет сущность их поэзии).
Столь ценные мысли расширялись и углублялись с каждой новой книгой Шутыча, самая последняя из которых, пятая – "Поэзия изобразительного высказывания". Предыдущие книги назывались: "Поэзия и онтология", затем "Лирическое и лирика", две следующие "Защита красивой души" и "Дважды укорененное видение". Эту двойную укорененность непрерывных методологических видений, которые им двигали и движут поныне, Шутыч видит как в феноменологическом исследовании изобразительно-терминологической двуслойности поэтического слова, так и феноменологическом открытии того последнего архетипического ядра, которое неминуемо содержится во всякой имагинарной мыслительной структуре.
В течение последнего десятилетия ХХ века Шутыч продолжал успешно работать, а также осваивать новые виды творчества. Чтобы бросить взгляд на этот период его творчества, необходимо постоянно иметь в виду его основной методологический термин – картину мира, которая имеет онтологический статус. Этот термин автор определил еще в своей первой книге – "Мысль, которая не отступает", изданной в 1971 году. Позднее этот термин пережил у него некоторую эволюцию, и в конечном итоге схематический размах картины мира, основанный на понимании схем Кантом как "живых сил", получил у него следующий порядок: схема горизонтальной картины мира; схема вертикальной картины мира; отношение человек – мир – человек; схема язык – мир; схема структурная зона – инспиративная зона; схема литературная картина – структурная плоскость. Первые три схемы, согласно Шутычу, охватывают объективный мир, а три остальные имеют в виду отношение к нему литературного произведения и так называемую "чистую" структуру этого произведения. Д-р Шутыч уверен, что с помощью приведенных схем он может подступиться к любому литературному произведению с тем добавлением, что в определенные моменты только некоторые из них могут играть ведущую или решающую роль.
Исходя из приведенных схем (из которых можно сделать заключение, что автор не принимает феноменологические и структуралистские постулаты о полной самостоятельности литературного произведения), д-р Шутыч сформировал свои научноисследовательские и творческие посылки, которые, кроме жесткой методологической обоснованности, всегда подразумевают и аналитическую интерпретационную компоненту. В течение последнего десятка лет из картины мира (которой обусловлены приведенные схемы) были выведены Шутычем две основные научно-исследовательские посылки: эстетическая и архетипическая.
Как говорит в одном интервью д-р Шутыч, схема, или отношение человек – мир – человек, может считаться основной схемой, обусловленной картиной мира, так как в рамках этой схемы происходит преображение мира в художественное произведение. Это преображение имеет эстетическую природу, так как в нем основную роль играет эстетическое переживание, проявляющееся в своей троякой функции творческого, структурного и рецептивного переживания. Поэтому, согласно Шутычу, эстетический подход к художественному произведению является одним из самых важных и всеобъемлющих, что получило развитие в его книге с таким красивым названием: "Ветер и меланхолия". Вводные главы к этой книге написаны под знаком исследования "природно красивого", которое здесь рассматривается в рамках отношения объективных явлений – ветра и снега – и субъективных состояний меланхолии и сновидений. Эти тексты, написанные поэтическим стилем, представляют собой удачную попытку соединения поэзии и науки, как вечно актуальную проблему от первых греческих философов до наших дней. Эстетический подход не только к литературным, но и к другим, прежде всего живописным художественным произведениям, определил и ранние этапы исследования Шутыча. В этом смысле его больше всего интересовали отдельные эстетические категории. Из этого интереса выросли и его книги "О трогательном", "Лирическое и лирика" и "Защита прекрасной души". Эта последняя – может быть, самая важная книга д-ра Шутыча – кроме взгляда на историческую перспективу термина "прекрасная душа", содержит до нюансов проработанное исследование этого феномена в ряде работ, тематически связанных с патриархальной жизнью, причем среди них особое место занимает всемирно известная сербская народная поэзия.
В книге "Ветер и меланхолия" Шутыч провел систематизацию всего своего предшествующего эстетического опыта. Подобная попытка предпринята в исследовании "К вопросу об обосновании философии и эстетики литературы", которая содержит исчерпывающие, полемически заостренные и богато документированные обоснования одной все еще недостаточно разработанной научной дисциплины, по мнению Шутыча, весьма плодотворной при анализе литературного произведения. Что автор имеет на это право, показывают и другие его аналитические штудии, среди которых есть две, посвященные еще неисследованным элементам эстетического измерения творчества двух самых значительных сербских писателя ХХ века – Иво Андрича и Милоша Црнянского. В остальных разделах этой книги также рассматриваются эстетические проблемы, связанные с отдельными литературно-теоретическими терминами в произведениях значительных сербских писателей ХХ века – с "материнской мелодией" Момчилы Настасиевича, с "телесным экстазом" Растко Петровича и с "абсолютной поэзией" Бранко Мильковича.
В "Антологии современной сербской поэзии (1920-1995)", изданной на английском языке (скоро ожидается ее издание и на сербском языке) и имеющей огромное значение для сербской поэтологии, эстетическая ориентация Шутыча также нашла свое выражение. Это подтверждает само название объемного предисловия к этому труду: "Эстетический подход к современной сербской лирике", где эстетические критерии подтверждаются решением автора весьма разнообразную современную сербскую лирику исследовать отталкиваясь от отдельных эстетических категорий, среди которых на первом месте стоит понятие лирического, в которое он однако включает и ряд поэтических направлений. Предисловие Шутыча к "Антологии современной сербской лирики" - это убедительно обоснованная история лирики, а сама "Антология", по мнению критики, имеет все признаки капитального труда.
Отношение человек – мир – человек как схема, обусловленная картиной мира, имеет большое значение для Шутыча еще и потому, что в его рамках научный труд дополняется изобразительными и поэтическими произведениями самого автора. В этом смысле целью автора является личная эстетика как результат его же утверждения, что эстетика есть одновременно наука и искусство. К примеру, по мысли д-ра Шутыча, "эстетик должен быть интеллектуально уравновешенным, как исследователь, и в то же время чувствительным, как художник". В изобразительных произведениях Шутыча, которые он сам называет рисунками и занимается которыми он уже в течение 40 лет, также как в его поэзии, находят выражение архетипы – в качестве фольклорных, мифических и религиозных моделей. Его изобразительное искусство опирается на широкий круг архетипов из греческой мифологии, христианской религии и сербского народного творчества. Поэтому можно говорить, что архетипы и на уровне мотивов определяют все три основные изобразительные посылки Шутыча: лирический рисунок, основанный на загущенных или наоборот на разреженных, утонченных линиях; экспрессионистический рисунок и геометризованная форма. Д-р Шутыч уже издал одну примечательную монографию, посвященную рисунку, - "Рисунок руки, которая рисует".
Поэзия Шутыча явным образом стоит на архетипическом фундаменте. В первом сборнике его стихов "Вифлеемская звезда" представлены рождественские стихи, в которых, как и в рождественских рассказах, архетипическое Рождество Христово связано с обычаями повседневной патриархальной жизни. Подобным же взаимопроникновением архетипов и сельской жизни в непосредственном соприкосновении с природой отличаются и другие – опубликованные и неопубликованные – поэтические сборники Шутыча, и как всегда эти сборники украшены собственными живописными работами автора.
Научное отношение к архетипам д-р Шутыч наиболее полным образом высказал в книге "Литературная архетипология". И если живописное и поэтическое творчество Шутыча, как мы уже видели, обусловлено отношением человек – мир – человек, и его, как эстетический факт, по существу определяют архетипы, то научный подход к архетипам, по его мысли, связан с упомянутой выше схемой структурная зона – инспиративная зона в рамках его основного понятия: картина мира. Подчеркивая, – в том числе и в Предисловии к своей книге, - что архетипическая ориентация в его научном труде имеет более глубокие корни и что в связи с такой ориентацией им уже написано множество аналитических текстов, д-р Шутыч исходит из утверждения, что архетипическая критика, которой занимались преимущественно англо-американские авторы, пока еще недостаточно и неубедительно обоснована в методологическом плане. Поэтому он настаивает, что именно здесь впервые архетипическая критическая мысль поднялась до создания особой дисциплины науки о литературе – литературной архетипологии. Для осуществления этого, по мнению Шутыча, необходим детальный анализ понятия архетипа у Юнга – в рамках глубинной психологии, эстетики и философии этого интересного мыслителя. В объемном исследовании, которое занимает место введения в его книге, Шутыч как раз и проводит этот анализ, имея перед собой цель и исходя из положений Юнга дойти до основных предпосылок литературной архетипологии. В следующем, аналитическом разделе его книги д-р Шутыч эти предпосылки примеряет на произведения сербской устной и письменной литературы, рассматривая отдельные архетипические модели (человеческая жертва, жертвенный ягненок, голод, ангел) в широком компаративном контексте. "Литературная архетипология" Шутыча – это важный исследовательский труд, вносящий много нового в науку о литературе и предлагающий, помимо новаторской методологической направленности, на интерпретационном плане новый взгляд на произведения сербской литературы в архетипическом, то есть фольклорном, мифическом и религиозном контексте.
Творческая приверженность указанным научным и художественным взглядам привела к тому, что Милослав Шутыч обязательным образом присутствует в той сфере, где утверждения теоретика литературы объединяются со стремлением эстетика отыскать тайну красоты и с погружением философа в смысл, который эта красота нам дарует.

См. в библиотеке статью Милослава Шутыча "Трепетание смысла" (на сербском языке).