Исторические идеалы и смыслы бытия человека и человечества

Ю.Б. Борев. ПАРАДИГМА СОВРЕМЕННОЙ ЭПОХИ

СООБРАЖЕНИЯ — ВОЗРАЖЕНИЯ — ПОЛЕМИКА

ДИАЛОГ И ВЗАИМОПОНИМАНИЕ

ВРЕМЯ, ВПЕРЕД!

ПАРАДИГМА — РЕАЛЬНОСТЬ — КУЛЬТУРА

РОССИЯ – ПАРАДИГМА – НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ

 

НАЦИОНАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА И ПУТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Аспирантка Ли Синьмей (Китай)

ВОСТОЧНАЯ И ЗАПАДНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ — ДВА ПОЛЮСА ИНЬ И ЯН

Я с глубоким уважением прочитала статью большого ученого Ю. Борева "Исторические идеалы и смыслы бытия человека и человечества". В этой статье автор выделяет 11 парадигм бытия человека и человечества. Через эти парадигмы мы не только узнаем развитие бытия человека, но и историю развития человечества, литературы, культуры и эстетики. В статье Ю. Борева видно активное влияние человеческих идеалов и смыслов на развитие истории человечества. Такая точка зрения очень нова, свежа и оригинальна.
Но, как представитель древней восточной страны Китая, я почувствовала, что такое выделение парадигм подходят только западным странам, в том числе России. А в восточных странах, как в Китае, в Индии, все происходит по-другому. "Парадигмы, формулируемые восточной культурой,  сопоставимы с тем, что формулирует западное сознание" (Ю. Борев) — это мнение проявляет тонкий европоцентризм, но такая точка зрения предполагает отказ от отношения к неевропейским культурам, как архаичным, "отсталым".
Если мы сравним развитие исторических идеалов и смысла бытия китайского народа с западным, то обнаружим, что восточная и западная цивилизации поочередно занимают доминантную роль в истории цивилизации человечества. До Возрождения восточная культура занимает господствующее место в мире, а западная культура оказывается несколько слабее.
В Древнем Китае — одной из 4-х древних цивилизованных стран, цивилизация и письменность появились гораздо раньше, чем в западных странах, — около XXI в. до н. э. В древнюю эпоху образ жизни — главная тема в искусстве и Китая, и Запада. В V в. до н.э. древняя эпоха закончилась и начались эпохи Чуньцю, Чжаньго , династии Цинь и Хань. Это время парадигмы античности на Западе. В китайской истории в этот период тоже бывали войны между разными княжествами, но человек не стремился к совершению подвигов ради князей и императоров. Жизненный идеал человека — жить на природе. Главный вид искусства — поэзия. Появилось конфуцианское "Четверокнижие" ("Сы шу"), заложившее основу китайского конфуцианства. Ты шу сильно отличается от древнегреческой эпической поэмы Гомера как по содержанию, так и по творческому приему. Главной темой в китайской поэзии является не героизм, а земледелие, любовь, политические события, мораль, этикет поведения. Реализм уже проявился в поэзии "Ши цзин " Конфузы. Романтизм берет начало в "Ли Сао" поэта Цюй Юаня.
В эпоху династии Хань китайская культура начала быстро развиваться. Её развитие достигло вершины при Танской династии. В отличие от Запада средние века в Китае оказались самым цветущим периодом. В области науки появились четыре великие изобретения — порох, бумажное производство, компас, книгопечатанье (типографская техника). Китай наладил обширные связи с внешним миром и занял достойное место в Азии. Литература быстро развивалась, и складывался Золотой век поэзии.
Упадок в китайской культуре начался с династии Сун. Но следующее феодальное правительство при Юаньской династии продолжало культурную и внешнюю политику Танской династии. Жизнь обывателей была богатой, торговля оживленной. В искусстве появились новые жанры — роман и опера, которые отвечали требованиям духовной жизни обывателей. При Минской династии Китай вышел на мировую арену. В искусстве возникает соединение массовой культуры и элитарной. В это время культура Запада освободилась от засилья религии, и в культуре начался Ренессанс. По сравнению с возрожденческой культурой Запада, конфуцианство, в силу замкнутости китайского общества, не распространилось по миру и не оказало воздействия на мировой исторический процесс и процесс художественного развития. Феодальное общество Китая начало переживать кризис. В результате многовековое опережающее развитие китайской культуры постепенно сменяется отставанием от Западной.
После Ренессанса, западная культура стала оказывать более сильное влияние на мировую культуру. Казалась бы, развитие восточных культур и цивилизаций остановилось на многие века на средневековом типе жизни. Такое положение  существовало до ХХ в.
Когда на Западе началась эпоха П р о с в е щ е н и я, правительство при Цинской династии замкнулось от внешнего мира, полагая, что Китай по-прежнему самая богатая страна в мире. Императоры усилили централизованную власть. Такое замкнутое и отсталое состояние продолжалось несколько веков, до взрыва буржуазной революции Синь Хай в 1911 г. После революции вместо развития капитализма Китай попал в анархический период. Пережив бесчисленные бедствия и социальные катастрофы, Китай стал нищим и отсталым, и народ оказался в безвыходном положении. В этой ситуации появилась коммунистическая партия Китая, избавившая китайского народа от бедности и отсталости.
После образования Китайской социалистической республики новый Китай открыл двери в мир. Чтобы догнать и перегнать развитые страны, он многому научился у других стран, особенно у СССР. Но Китай не стал подражателем СССР или других западных стран. В процессе своего развития он старательно и непрерывно искал подходящий путь развития и нашел социалистический путь с китайскими особенностями. Благодаря серии реформ в Китае произошли три важных периода изменений: начало — конец 80-х гг., начало — конец 90-х гг., начало XXI в. — до настоящего времени. В последние десятилетия Китай превратился из бедной страны в современного титана на Востоке.
С развитием китайской экономики, расширением внешних связей, китайская национальная культура переживает свой ренессанс и возник растущий интерес представителей западной культуры к восточной философской традиции. Древняя китайская философия, в том числе конфуцианство и даосизм, начали выполнять новую функцию.
Можно сравнить китайскую и западную цивилизации с двумя полюсами  Инь  (женское начало) и Ян (мужское начало) в древней китайской "Книге перемен" ("И цзин"). Они противоречат друг другу, но взаимодействуют между собой. Одна сторона без другой не может существовать. Ведь для западной цивилизации характерны научная рациональность, развитие техники. А восточная цивилизация больше связана с ценностями классического гуманизма. Она придает большое значение гармонии и соединению человека с природой.
В современном мире высоко развитой материальной цивилизации появились многочисленные глобальные проблемы и кризисы. Человек оказывается нестерпимо одиноким, человеческая нравственность и мораль утратились, мир полон хаоса. Эти проблемы вызывают необходимость радикального поворота к принципиально новым ценностям развития. Решение этих проблем возможно в контексте регионального взаимодействия культурных комплексов, определяющих современные типы образа жизни. Один из таких комплексов — древнее китайское учение конфуцианство. Конфуцианские ценности и сегодня выявляют свою устойчивость, адаптируясь к социальным и экологическим потребностям стабильного развития китайского общества. Функциональное их применение может служить региональным духовным ресурсом для устойчивого развития во всем мире. Кроме того, необходимо "мужской" городской, технический Запад соединить с "женским" аграрным, философическим Востоком, раскрывать истину в человеческих делах, делать упор на мистическое переживание и научиться экзистенциальному подходу к проблемам человеческого мира. В итоге синтеза должна появиться "всемирная" , "вселенская", "восточно-западная" философия, "космическое мировоззрение", способствующее сближению людей и их приближению к высшим ценностям.

 

Институт Востоковедения РАН
д.ф.н. Т.П.  Григорьева

ДАО И ГИПОТЕТИЧЕСКАЯ    ПАРАДИГМА

Проходит лик мира сего
Ап. Павел

И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего
Рим. 12, 2

Трудно представить более злободневную тему, чем "парадигма эпохи". Сама постановка вопроса свидетельствует о предельности ситуации, о необходимости осмыслить, что же завело человечество в тупик. Той ситуации, которая со зловещей последовательностью  порождает акты насилия, все более непредсказуемые. Ситуации, где обе стороны, увлекаемые стихией,  обречены на взаимное уничтожение. Все чаще говорят о "конце времен". По словам Ю.Б. Борева: "Впервые в истории парадигма отсутствует… Образовалась мировоззренческая черная дыра". Что может быть страшнее? Отсутствует ориентир, без которого корабль теряет курс.
Но, может быть, на сей раз парадигме  предстоит появиться не снизу, а сверху?  Существуют парадигмы разного уровня, высшего и низшего порядка; разной степени свободы, зависимости от текущего времени: долгосрочные, кратковременные или вовсе не зависимые от времени, заданные изначально. Похоже, что закончилась долгосрочная парадигма, берущая начало в греческой мысли: в принципе власти-архе, в законе противоречия, обрекающего на борьбу. Эта парадигма, которая долгое время считалась единственно возможной, обусловила характер западной цивилизации. Антропоцентризм давно смущал провидцев:  "Душа в своих грехах, в гордой, извращенной и, так сказать, рабской свободе стремится уподобится Богу. Так и прародителей наших оказалось возможным склонить на грех только словами: "будьте, как боги"" (Св. Августин. О Троице, 11; 5-8). Лучшие умы предрекали порабощение человека, возомнившего себя господином Вселенной. Тем не менее антропоцентризм, поставивший часть на место Целого, стал нормой. Каков человек, таков и мир. Мнимый центр порождал мнимые ценности.
Если раньше антропоцентризму можно было найти  оправдание, великих успехов достигли греки в искусстве и науке, — то теперь заговорили о кризисе антропоцентризма. Не потому ли, что всякий мнимый центр, не соответствуя законам Бытия,  дезориентирует человека.  Разделив Единое на субъект-распорядителя и подчиненный ему объект, нарушили  онтологическую  Справедливость - несуществования одного за счет другого.  Но всякое искусственное образование, не укорененное в Бытии, не отвечающее мировому порядку, непрочно. Потому  рушились мощные  империи, посягнувшие на мировое господство, предвещая закат европейской цивилизации.
Можно сказать, вся литература Х1Х-ХХ вв. восстала против механической цивилизации, опустошившей человека.  Ещё в IV в. до н.э. даос Чжуан-цзы предрекал: "Тот, кто применяет машину, начинает действовать механически. Кто действует механически, у того сердце становится механическим. Тот, у кого сердце становится механическим, утрачивает целостность простоты. Кто утратил целостность простоты, тот лишается разума. Кто лишается разума, того не поддерживает Путь" ("Чжуан-цзы", гл. 12 — Небо и Земля)1. Кого не поддерживает Путь, тот теряет опору,  выпадает из Бытия.  В ХХ в. Бердяев подвел итог: "Человек, не пожелавший быть образом и подобием Божьим, делается образом и подобием машины"2.
Вошло в оборот выражение "человек машина" — "homo faber": человек "животное, производящее орудия" (Б. Франклин). Из цели человек превратился в средство, в "призрак машины" — по А. Кестлеру, обрекая  человека на самоуничтожение. Не удивительно, что философы и писатели заговорили о  "Закате Европы" (Шпенглер), о "больном бытии" и "несчастном сознании" (Бердяев, Сартр), о чувстве "ужаса истории" (М. Элиаде);  вместе с тем — о привыкании к этому ужасу и даже уповании на него, судя по садомазохистскому комплексу квази-культуры, впавшей в биологическую прострацию.
Конвульсии начавшегося ХХ1 в. подвели итог: "времен больше нет". До предела обострилось то, чем чревата была мировоззренческая парадигма, унаследованная от греков. Притом обыденное сознание предпочло то, что ему доступнее: закон борьбы, ускорения  движения в одну сторону — ради преуспевания. Чем больше преуспевали, тем больше отрывались от  Основы, на которой все держится. "Движение — всё!" Односторонность, в том числе логическая: "или то, или это", — третьего не дано, обусловила нормы  поведения.  Но именно в "Третьем", в "Троичности"  выход из замкнутого круга  дурной бесконечности,  прорыв к высшему Бытию, в чем согласны мудрецы Востока и Запада.  Однако не случайно  проницательные умы ХХ в., в поисках альтернативного Пути, обращаются к Востоку.
Понятие парадигмы  в чем-то совпадает с восточным пониманием Пути-Дао: и то, и другое служит ориентиром для человека. Но в чем-то сущностном не совпадает. Дао задано Небом. Парадигма обусловлена обстоятельствами, земными делами. Обстоятельства меняются, а парадигма какое-то время остается неизменной. Возникает так называемое противостояние формы и содержания,  "формулы бытия" и само бытие. Это несоответствие рождает аритмию, скачкообразное движение,  революционные взрывы, чтобы привести в соответствие то, что восточные мудрецы не разделяли.  "В Пути Природы все в движении, не останавливается. Потому  образуется тьма вещей. В Пути предков – все  меняется,  не стоит на месте,  потому их чтут в Поднебесной. В Пути мудрецов все  преображается,  ничто не задерживается. Потому нет того, кто превзошел бы их. Кто постиг Путь Природы, Путь предков, Путь мудрецов, четырех времен года, тот все предоставляет самодвижению; себя не выставляет, пребывает  в покое"  /"Чжуан-цзы", гл 13/.   А основатель даосизма, мудрец Лаоцзы, чтимый не только на Востоке,  уверен: "Покой есть главное в движении". Пребывая в  покое,  все самообразуется: "Человек следует Земле. Земля — Небу. Небо — Дао. А Дао — самому себе (цзыжань)" /"Даодэцзин"- "Книга о Дао и Дэ", 25/. 
Признание Центром или Основой сущего не Человека, а Дао, обусловило "парадигму", независимую от времени. Даосы называли человека "душой вещей", призывали  жить в ритме Природы:  в ней всё уже есть, следуя ее законам, достигнешь наивысшего. "Не губи природного человеческим, не губи естественного искусственным, не жертвуй собой ради приобретения. И вернешься к себе истинному" /"Чжуан-цзы" гл.17/. "Истинный Путь в самосовершенствовании. Все остальное – лишь  видимость". /гл. 28/. Чжуан-цзы не раз возвращается к этой  мысли: пребывая в покое, не навязывая себя, следуешь Пути; следуя Пути, идешь к совершенству. Не порабощай себя вещами, в них мало проку,  отбрось суетное и станешь Дао-человеком, Срединным между Небом и Землей. "Небо и Земля обладают великой Красотой. Четыре времени года идут своим чередом. Не люди  установили этот порядок. Все  вещи, не прибегая к словам, следуют  своим законам. Вникая в Красоту Неба и Земли, мудрый  знает общие  законы. Оттого истинный человек пребывает в Недеянии. Великий мудрец ничего не навязывает,  наблюдает за Небом и Землей. Ведь все до мельчайших частиц пронизано Светом,  все  совершает  круг Перемен" /гл. 22/.
Само движение двуедино: туда-обратно (шунь-ни, по принципу электрического тока). Потому и возможно самозарождение и самопроявление сущего. Но если бы движение шло только туда-обратно, по горизонтали, не было бы  Гармонии. Завершив круг развития,  все возвращается к своему истоку — к покою  Великого Предела-Тайцзи, где, как в зародыше, таятся все формы, все Ли  (подобие греческой  Энтелехии).  В животворящем  Покое обновляется изначально светлая  энергия (юань-ци), и под воздействием разнонаправленных сил Инь-Ян  восходит по вертикали на  следующий   виток мировой  спирали. Потому и сказано в древнем комментарии к Ицзину: "Одно Инь, одно Ян и есть Дао. Следуя ему, восходят к  Добру (Шань)" /Сицычжуань, 1, 24/.
Человек не посягает на мировой порядок, а вникает в то, что происходит, — вовне и в нем самом. Благо совершенно мудрые записали в Ицзине /"Книге Перемен"/  чередование  ситуаций и как человеку вести себя, чтобы не попасть впросак. Человек не обольщался на свой счет, не думал по наивности, что все существует ради него.  Ощущая всеобщую связь —  "Одно во всем и все в Одном", — не посягал на  свободу другого, и потому шел к совершенству. Лишая свободы другое, теряешь собственную; властвуя над другим, теряешь власть над собой. Потому и называют Дао моральным Законом, следуя которому вершишь Справедливость,   присущую  изначальной  Природе.
Все  взаимообусловлено, все резонирует, откликается, потому что целостно по природе. Целостно по причине недвойственности, непротиворечивости, согласованности разного.  О двуединой сущности  в комментарии к Ицзину "Шогуа-чжуань" говорится: "В древности совершенномудрые описали Путь Перемен, чтобы донести знания о Ли, об изначальной Природе-Син.   Установили Путь Неба и назвали его Инь-Ян. Установили путь Земли и назвали Мягкость-Твердость. Установили Путь Человека и назвали Человечность (Жэнь) и Справедливость (И). Соединив Три потенции, сдвоили их. Потому в гексаграммах шесть черт". Действительно, в Ицзине 64 гексаграммы из шести черт.  Кроме двух первых, остальные состоят из  смешанных – целых-янских и прерванных-иньских черт.
Соотношение  Инь-Ян позволяет судить о характере текущей ситуации и как вести себя человеку. Первая гексаграмма — Цянь,  из шести целых, янских черт олицетворяет чистое Творчество, Небо. Вторая гексаграмма — Кунь, из шести  иньских черт,  олицетворяет чистое Исполнение, Землю.  В их единении — завершение мирового цикла, конечная цель Пути — Творчество и Исполнение в одном лице. Достигший Гармонии претворяет Человечность и Справедливость; войдя в Троицу с Небом и Землей, осуществляет волю Неба, становится Всечеловеком (о котором радела душа подвижников на Востоке и Западе)3. "Великий человек соединяет свое Дэ (духовную энергию) с Небом и Землей; свой свет — с Солнцем и Луной; живёт в ритме четырех времен года" — говорится  в одном из "крыльев" к Ицзину — "Вэньянь-чжуань". Дао само по себе рождает Целого человека. Целый человек  Триедин, Триединый — духовен. "Назначение Человека, обретая духовность, просветлять сущее" /Сицычжуань, 1, 12/.
На буддийском Востоке учились следовать Срединному Пути, подвижному Равновесия (Ва). В Учении о Середине /Чжун-юн, 1У в. до н.э./ сказано: "В Центрированности (Чжун) – великая Основа Поднебесной. В Равновесии  (Соответствии одного другому - Хэ) — совершенный  Путь Поднебесной. Если  придерживаться Центра и Равновесия, то все между Небом и Землей будет процветать" (1, 4-5). (Сам иероглиф Чжун напоминает ось, проходящую через центр круга). Устойчивость системе придает подвижное Равновесие — в ритме самой Жизни (вдох-выдох), и сообразное поведение человека. Подвижное Равновесие, принцип Соответствия возможны благодаря Центру или вертикальной оси, соединяющей Землю с Небом. Об этом постоянно напоминают даосы: "Пока "я" и "не-я" не стали парой, человек  являет  ось Пути… Тот, кто перестал различать "то" и "это", свое и чужое, не живет ради себя,  входит в "ось Дао". Вошедший в ось Дао, пребывая в Центре круга бесконечных превращений, достигает Просветления"  ("Чжуан-цзы", гл. 2 — О равенстве вещей). 
Конечно, не просто следовать Срединному Пути, но  лишь он ведет к Истине — согласно учению буддистов, даосов и конфуцианцев.  Конфуций  вынужден признать: "О, как велика духовная сила (Дэ) у пребывающего в Центре (Чжун) и как редка она среди народа!" (Луньюй, У1, 27). Тем не менее, именно идея Срединного Пути  обусловила тип мышления,   психологию и логику, которую называют  "трехполюсной" или логикой Целого. И в этом разница с логикой,  унаследованной  от Аристотеля:  "Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время  было и не было присуще  одному и тому же в одном и том же отношении… Это, конечно,  самое достоверное из всех начал" (Аристотель. Метафизика, 3, 3). И сопоставим со словами Будды: "И все же, Махамати (ученик  Будды), что же значит "недуальность"? Это значит, что свет и тень, длинный и короткий, черное и белое – суть относительные названия, Махамати, они зависимы друг от друга, как нирвана и сансара. Все вещи нераздельны, одного нет без другого" (Ланкаватара сутра, 3, 3). Западному дуализму противостоит недуальная модель мира: не одно против другого или вслед за другим,  по закону причинно-следственного ряда, а все одновременно. "Одно во всем и все в Одном". Для буддиста причина и следствие также недуальны, присутствуют друг в друге.  В зерне заключена Вселенная, в миге — вечность. Подобное мировосприятие обусловило характер культуры и ритм истории.
Конечно, "в Греции есть все". И Платон убежден: "Древние, которые были лучше нас и обитали ближе к богам, передали нам сказание,  что все, о чем говорится как о вечно сущем, состоит из единства и множества и заключает в себе сросшиеся воедино предел и беспредельность" /"Филеб", 16 С/. Это почти буквальная  характеристика  Великого Предела, который китайцы называют Беспредельным или Великим Единым.  И  Конфуций говорит о себе: "Не сочиняю, а следую древним". Не  потому ли, что  "Высший ум един" (согласно Конфуцию,  как и "низшая глупость"). /Луньюй, ХУ11, 3/. Мудрец есть мудрец, где бы и когда бы он ни  пребывал в этом мире. 
И все же полного совпадения быть не может, если  "Одно Инь, одно Ян  есть Дао". Целое предполагает "функциональную асимметрию",  дополнительность сторон, как целый человек — равное взаимодействие правого и левого полушария мозга. Одни ставили акцент на делимости, другие на неделимости. По словам того же Платона: "Разделять по родам, не принимать того же самого вида за иной  и другой за тот же самый, неужели мы не скажем, что это и есть предмет науки диалектики?"  /"Софист", 253 Д /.  Для китайцев же основа знания в видении недвойствености, — "разделение без отделения", что, согласно Чжуан-цзы, и "есть Жизнь".  (Христианские же святые называли  единство нераздельным и неслиянным).
На разницу исходных позиций  западной и восточной мысли обратил внимание японский философ  Нисида Китаро (1870-1945), изучивший основательно философию от Аристотеля до Бергсона и Гуссерля. С его точки зрения,  в основе одной системы мышления лежит "идея Бытия", в основе другой — "идея Небытия", понимаемого как полнота непроявленного мира, — абсолютная Реальность, отождествляемая с Богом. Отсюда логика Целого, метод спонтанного постижения сути  вещей, не полагаясь на априорное знание. Логика Аристотеля, по убеждению Нисида,  не есть "логика конкретного бытия", как и логика Гегеля.  Европейская теория познания исходит из противопоставления содержания и формы, субъекта и объекта, но "являющееся субъектом не является предикатом". Речь может идти лишь об "абсолютном субъекте". Раздвоение сущего привело к раздвоению самого человека, к утрате целостного мироощущения.
Уже в ранней работе "О Добре" (Дзэн-но кэнкю) Нисида пишет, что  достоверное знание дается лишь в "чистом опыте" (дзюнсуй кэйкэн), в непосредственном  переживании "реального бытия", неразделенного на субъект и объект, дух и материю.  Оно доступно   внутреннему  человеку, преодолевшему привязанность  к своему внешнему "я":  эго не дает познать себя истинного.  "Индивид, будучи  непосредственным  отражением творческой, универсальной силы, в свою очередь сам творчески движется (творение хотя отлично от единого Творца, составляет с Ним  целое).  Этому закону следуют реальные вещи в своей Таковости (каковы они есть по своей природе). Все движется конкретно-фактически, с исторической необходимостью, лишь будучи моментом индивидуального проявления абсолютного Небытия  (абсолютно творческой жизни)".
В работе "От действия к созерцанию" (1927 г.) Нисида  видит причину кризиса европейской цивилизации в неосознании закона двуединства: субъекта-объекта,   покоя-движения, чувства-разума, что приводит к прогрессирующему распаду всего на противоположные части.  Действие опережает мысль или вовсе без нее обходится. Тогда как в каждой точке "будущее и прошлое пребывают в единстве… Прошлое и будущее, глядя в глаза друг другу, являют диалектическое единство настоящего"4. О том, что  понимают под Небытием или Ничто на Востоке, позволяют судить рассуждения  Нисида о Времени: "Время течет из вечного прошлого в вечное будущее. Время,  надо полагать, рождается из вечности и исчезает в вечности. И все, происходящее в истории,  имеет свою форму и свой образ в основании вечности"5.
А Дайсэцу Судзуки, Учитель Дзэн буддизма, скажет: "Каждый миг человеческой жизни  в той мере, в какой он стал выражением внутренней сути человека, изначален, божественен, творится из Ничто и не может быть восстановлен. Каждая индивидуальная жизнь, таким образом, есть великое произведение искусства. Сумеет или не сумеет человек сделать ее  неподражаемым шедевром, зависит от степени ощущения в нем Пустоты, действующей в нем самом"6. И стоит ли удивляться прозрениям Николая Бердяева, если "высший ум един"?  "Личность есть непрерывный творческий акт". И совсем уже по-дзэнски: "Познание Божества предполагает прохождение через катастрофу сознания, через духовное озарение, изменяющее природу самого разума. Просветленный, озаренный разум есть уже иной разум, не разум мира сего"7. При этом Бердяев не был  знаком с  Дзэн.
И всё же почему Китаю сулят лидирующую роль в мире к середине ХХ1 века, а перспективы европейской цивилизации не внушают доверия? Европейская цивилизация, похоже, переживает ситуацию, которая  в 12-й гексаграмме Ицзина обозначена, как  Пи-Упадок:   верх и низ меняются местами и распадаются все связи.  То, чему предназначено выполнять функции Исполнения-Инь, берет на себя функции Творчества-Ян, и все переворачивается вверх дном. Вот и приходится говорить об исчезнувшей парадигме или почвы под ногами  (в буквальном смысле, если иметь в виду участившиеся тайфуны). Над этим  стоит задуматься.
Не в том ли первоначальная причина,  что одни исходили из Бытия, другие из Небытия, которые соотносятся как Часть и Целое, о чем говорил Нисида Китаро.   По мысли Лаоцзы: "Явленное Дао не есть постоянное Дао". Т.е. то, что принимали  за конечную истину делатели истории на Западе, не есть постоянное Дао, а есть то, что,  исчерпав себя, сходит на нет, уступая место более благоприятному моменту. 
Но не потому ли греки приняли идею изначального Хаоса, чтобы оправдать деятельное начало-архе, принцип борьбы: отсекая прошлое, устремляться в будущее по осколкам настоящего.  Однако — "всё возвращается к своему истоку". Т.е. исходящее из Хаоса к нему  возвращается. Для китайцев изначален не Хаос, а благая Основа, великое Единое, Хаос же вторичен,  возникает из-за нарушения  взаимодействия Инь-Ян, как в ситуации всеобщего Упадка-Пи, когда низы подавляют верхи. Но и эта самая неблагоприятная ситуация, когда Инь-Ян  взаимоотталкиваются,  саморазрешается, судя по следующим гексаграммам.  В точке Великого Предела движение начинает обратный путь. "Великое Дао, находясь в бесконечном движении, не достигает предела. Не достигая предела возвращается к своему истоку" (Даодэцзин,  25). 
В этом главная забота китайских мудрецов — не утратить связь с Основой, иначе все пойдет не по восходящей, а по нисходящей, как всякая односторонность. Все уже есть, Гармония заложена в природе вещей. "Великое Дэ и есть Дао. Дао — зыбкое, неясное, но в нем Образы-Сян (вроде платоновских  Идей — Т.Г.). Зыбкое, неясное — в Нём пребывают  Моно (вещи и духи в единстве). Глубинно-прекрасное, темное,  внутри — Семена (Цзин — тончайшая энергия, которая позволяла совершенномудрым  считывать небесные знаки — Т.Г.). Эти Цзин и есть Истина,  Искренность. С древности и поныне память о Дао не проходит.  Благодаря ему узнаем о природе вещей". И дальше: "С любовью воспитывая все существа, Дао не считает себя их господином. Все сущее возвращается к нему, но оно не властвует над ним. Дао становится Великим, потому что не считает себя таковым". Следующий великому Дао, обретает великое Дэ-дарование, становится совершенным человеком:  "Достигни предельной Пустоты,  утвердись в покое, и все вещи будут сами собой чередоваться. Нам останется лишь созерцать их возвращение. Все возвращается к своему истоку. Возвращение к истоку назову Покоем – возвращением к велению Неба. Возвращение к велению назову Постоянством (Чан). Знающий Постоянство — просветлён. Не знающий Постоянства своим неведением творит зло. Имеющий Постоянство — терпим. Терпимый — справедлив" (Даодэцзин,   21, 34, 16).
Трудно не заметить разницу с установкой греческого ума, предложившего иной, скажем, динамичный путь развития, допускающий  борьбу ради борьбы  (по латинской пословице: "твоя жизнь – моя смерть"). Но незнание   Великого Предела, — пребывания в Покое для восполнения сил, — не могло не привести к истощению.  Чтобы понять причину падения, ученые и литераторы  обратились к  мудрости Востока.  Лейбниц  искал ответа в Книге Перемен, в индивидуальном Ли, воплотившем Единое в единичном. Знание восточных учений укрепило веру Лейбница в  Монады,  в "предустановленную гармонию" человеческих культур. В наше время Герман Гессе призывает: "Возвратиться к вселенной, отказаться от мучительной обособленности; стать Богом это значит так расширить свою душу, чтобы она снова могла объять вселенную… Этим Путем шел Будда, им шел каждый великий человек"8.  Гессе уповал на Ицзин,  вдохновивший  его на "Игру в бисер", и сам признавался: "Мудрость Китая меня вдохновляет больше, чем Упанишады или Веданта. Ицзин может изменить нашу жизнь"9. Но почему-то не изменил, несмотря на  особый к нему интерес и  в России.
Жизнь шла своим чередом, предуготованным Люцифером. Великий Гете осознал причину: "Чем больше Люцифер сосредотачивался в самом себе, тем было хуже ему и всем духам, которых он лишил радости сладостного восхождения к их первоистоку. Так свершилось то, что мы зовем отпадением ангелов… Поскольку же все зло, если простительно так называть его, пошло от Люциферовой односторонности, то вполне понятно, что сотворенному им бытию недоставало лучшей его половины"10.  (Недаром Нисида Китаро находил в Гете родственную душу).
Так все и пошло. Индивидуализм западного толка  не мог сделать человека свободным, сколько бы он ни превозносил права и свободу, – если сознание  не свободно от эго, часть заменила Целое. Сказано: "И познаете истину, и истина сделает вас свободными" (Ин. 8, 32). Вне истины, вне совести нет свободы.   Экзистенциалисты заговорили о "тирании целого": "Принцип исследования — искать целое через составные части — превратился в террористическую практику ликвидации особенного" (Ж.П. Сартр). Фаустовская цивилизация все более уподоблялась механической,  опустошая  человека. Материя отпала от Духа, что не помешало ей овладеть умами, напротив. Материализм,  сам по себе глобальная односторонность, смутившая душу Люцифера, - ведет к унификации,  к "царству количества" (как назвал свою книгу Рене Генон). Все теряет  качество, вместе с качеством  исчезает  индивидуальность, а, значит, смысл жизни.  Торжествует "психология количества": все идет на счет, измеряется объемом, выхолащивается, — пропадёт связь с Основой.
Все теряет свою изначальную ценность, свое назначение: из цели превращается в средство. "Индивид стремится свести себя только лишь к субстанциональному аспекту, то есть к тому, что схоласты называли "материей без формы", так что последний предел, если бы он был достижим,  был бы полным растворением всего, что есть в индивидуальности… и по причине крайней оппозиции, существующей между одним и другим, это смешение существ в единообразии обнаруживается как зловещая и "сатанинская" пародия на их слияние в единстве"11.
Выхолощенная материя, утратив душу, ополчается на человека. Все вырождается, теряя индивидуальные черты, даже деньги. Все становится безликим, серийным в серийном производстве одних и тех же товаров. Даже наука, поддавшаяся "демократизации",  стремлению к вседоступности, теряя глубину, теряет себя, становится "профанной". Происходит отупение массы, и той, что претендует на знание, ибо нет в природе материи вне духа. Знание призвано поднимать ум,  а не опускаться  в бездну небытия, — уже в западном смысле. 
В усредненности Хайдеггер видит трагедию века: "Используя общественные средства сообщения, используя связь (газеты),  каждый уподоблялся другому.  Это пребывание друг возле друга полностью растворяет собственное существование в способе бытия "других" именно таким образом, что другие еще более меркнут в своем различии и определенности. В этой  неразличимости и неопределенности развертывает Man свою подлинную диктатуру" — писал он в  работе "Бытие и время".  В 60-е годы  не стало легче: "Омрачение мира, уход богов, разрушение земли, превращение человека в массу, ненависть и подозрение ко всему свободному и творческому достигли такого размаха по всему миру, что такие ребяческие категории, как пессимизм и оптимизм, давно уже стали абсурдными"12.
Там, где царствует количественный подход, всякий процесс идет по нисходящей. Коллективизм, посягающий на индивидуальность самобытной  души,  приводит не к единству, а к разобщению, к ненависти (как и предсказывал Эмпедокл). "Сведение к единообразию" необходимо предполагает ненависть ко всему высшему", — продолжает Генон (с. 86). (В этом причина  страха перед "глобализацией" — инстинкт самосохранения). Отторжение материи от духа, сущности от субстанции, разъединение всех пар, предназначенных друг другу для совместного действия, и позволяет сравнивать современную ситуацию с 12-й гексаграммой Ицзина — Упадок.  А "Отвердение мира", как называется одна из глав книги Генона,  свидетельствует, что нарушен Путь Земли — "Мягкость-Твердость",  их взаимной Уравновешенности .
Целое поколение японских писателей ХХ века, от Абэ Кобо  до Оэ Кэндзабуро,  потрясены  отчуждением человека от самого себя, утратой национальной и личной "самоидентичности". Что говорить о писателях экзистенциалистах!  Сартр воспринимает современную жизнь как театр абсурда, сострадая вещам, "покоренной материи".  Изгнав природу, изгнали человека: "дух становится материей", средство поглотило цель. Мир вывернулся наизнанку, питается эрзац-культурой. (С легкой руки Римского Папы  культуру наших дней называют "культурой смерти":  самоприговор человека,  оказавшегося  ненужным). "Всюду беда: вещи страдают и стремятся к инертности, но не могут ее достичь; дух унижен, обращен в рабство и тщетно силится достигнуть сознания и свободы. В фантастике  перевернут образ единства души и тела: в ней душа занимает место тела, а тело – место души… природа вне и внутри человека, воспринимаемая как человек наизнанку"13.
Страсть к фантастике — от ужаса перед жизнью,  покинутой логикой.  Сартр рассказывает. Заказал кофе. Гарсон тщательно записал и сообщил мой заказ другому гарсону. Тот записывает его в книжку и передает третьему. Наконец приходит четвертый и, сказав "Пожалуйста", — ставит мне на стол чернильницу. Такова логика необусловленного действия, модель поведения бюрократии, которая давно превзошла "односторонность"  Люцифера. Но Сартр находит если не оправдание, то объяснение терпимости к  абсурду: "Если я сам вывернут наизнанку в мире наизнанку, то мне кажется, что в нем все налицо"14. Это самое страшное, что может произойти с человеком. Но обречен ли человек стать своим антиподом? 
Сколь ни потрясены экзистенциалисты абсурдом жизни, их отчаяние, по-моему, от их  причастности к той логике, против которой они восстают. "Путь вверх и вниз один и тот же" (Гераклит, фр. В 60). Не отсюда ли безысходность, скепсис  Генона:  "в самом начале "космоса" находится поистине сам Первичный Свет, то есть "чистый дух", в котором заключены  сущности всех вещей, начиная с которого проявленный мир может в действительности идти все больше и больше ниспадая к "материальности" /с. 85/. Это, с одной стороны, близко мысли Лаоцзы — "Явленное Дао не есть постоянное Дао". С другой, отсутствует главное:   бесконечно великий Путь, к  которому стекаются все малые. Лаоцзы не случайно начинает с этого свой рассказ о Дао и Дэ: "Названное имя не есть постоянное имя.  Не имеющее имени — начало Неба и Земли. Имеющее имя – Праматерь всех вещей. Кто не подвержен страстям, видит  таинственно-прекрасное, кто подвержен, видит лишь поверхностное. Но оба Пути одного происхождения, лишь называем  по-разному. И то, и другое глубинно. От одной глубины к другой — врата в таинственно-прекрасное".
Значит,  существует нечто извечное, "таинственно-прекрасное" (назови это Дао или Божьим Промыслом), что задано изначально,  и потому не может не осуществиться, чтобы не исчез смысл Жизни — исполнение Человека. В перевернутом мире и язык выворачивается наизнанку, впадая в грех количества:  многословием прикрывают отсутствие мысли и страх перед паузой. Преисполнена отчаяния Нобелевская речь 2004 года австрийской писательницы Эльфриды Елинек. Исчезает реальность, всякое основание; остается сдвоить виртуальный мир, прибегнув к   "деконструкции языка". Может быть, шоковая терапия избавит от "безостановочного речения", которое невозможно назвать "словом"15. Слово отчуждается от отчужденного, живет своей жизнью, не подчиняясь тому, кто произвел его на свет.  Но подчиняется же усредненному вкусу, вывернувшим мир наизнанку.  Не завершается ли фаза "несчастного сознания", — расплата за  всеотрицание?  Отсюда  и ощущение отчаяния,  самоистязания и самоукора в одном лице.  Это только кажется, что слова вышли из послушания. Та же утрата  "парадигмы". Но не оттого ли, что привычно  "явленное Дао" и все сводить к нему, не ощущая   извечное,  "постоянное имя"?  
Что говорить, изначальное Слово (Логос) в наше время трудно расслышать, но  оно не может исчезнуть.  "Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут" (Мф. 24, 35). Слово  скрылось   из-за небрежного  к нему отношения,  ушло в подсознание, чтобы не мешать "голодным духам" насытиться.   Изменится человек, вернется к себе, и все изменится: и слово, и образ — вернут свою силу из Вечности.  Так было и так есть. Ситуация,  когда Инь и Ян расходятся в разные стороны (в одном месте засуха,  в другом  наводнение) — противоестественна и потому временна. Кончается виток истории, но не кончается Жизнь. По закону  взаимопритяжения Инь-Ян воссоединяются  пары: Восток-Запад, разум-чувство, логика-интуиция, человек-природа. Оживает Культур. Тому есть немало свидетельств: мысли и книги о Духовно-экологической  цивилизации, идущей на смену  механической, потребительской  с ее девизом: "быть, чтобы иметь", а не "иметь, чтобы быть" (по Э. Фромму)16.  
Свидетельство тому и синергетика, призванная воссоединить  разрозненное. Тот порядок,   который  человек способен постигать, но не способен изменить — на свое же благо, ибо  он выводит  к спасению. Это не столько новое направление в науке,  заявившее о себе в среде физиков и математиков, сколько неизбежность целостного мышления,  которое задано  изначально.  Оно не могло не  проявиться в  ситуации  Великого Предела.  Не потому, что синергетики обращаются к  Востоку, а потому, что самоорганизуется  сознание,  в котором все уже есть:  и методы, и образы, — ждет своего часа. Самоорганизуется, значит не человек организует процессы, а процессы организуют человека, если он постиг устройство мира:  его открытость, многомерность, взаимную доброжелательность (Ли).  Путь выводит  от априорной схемы    к живому знанию, к интуиции, согласуемой с логикой.  Лишь человеку дано, наблюдая Перемены,  понимать ситуацию, делать выбор, находить  соответствующий аттрактор – по определению  синергетики.     Следуя Пути, все  становится на свои места: не человек в центре, а то, что помогает ему обрести  себя.  Свободный человек — соучастник мировых процессов,  ответственен за все.  Любое непродуманное действие может нарушить мировые законы,  и лишь человек  способен  это понять и предусмотреть, о чем   ведал  Ум   во все времена. 
Все самоорганизуется, потому что  энергия разумна,  одухотворена, направляет к лучшему, если ей не мешать.  Об этом  знали  русские космисты: "Ни один атом вселенной не избегнет ощущений высшей разумной силы… Если космос имеет причину,  то и причине этой мы должны приписать такие же свойства — всеобщей любви… Причина создала вселенную, чтобы доставить атомам ничем не помраченное счастье.  Она поэтому добра. Значит мы не можем ждать от нее ничего худого"17. Если атом наделен любовью, как может не быть наделен любовью человек? О Всеродстве возвещали  философы России, от Н. Федорова и Вл. Соловьева, для которого Всеединство есть "индивидуализация любви",  до Н.Бердяева, для которого космос, человечество, общество находятся в личности, а не наоборот. "Человек, т.е. индивидуальное и по другой терминологии сингулярное, экзистенциальное человечества. Самый сингуляризм индивидуального проникнут внутренне не индивидуальным, универсальным… Человеческая личность есть потенциальное всё, вся мировая история"18.
Может быть, оправдается  надежда Платона: "…/кормчий/ вновь берет кормило и снова направляет все больное и разрушенное по прежнему свойственному ему круговороту, он вновь устрояет космос, упорядочивает его и делает бессмертным и непреходящим" ("Тимэй", 28 А).  Значит, не повторение того же назначено человеку,  не "вечное возвращение" — от кали-юги к исходной точке, — а возможность бессмертия.  Для христиан это Царствие Божие — "видимое временно,  а невидимое вечно" (2 Кор. 4, 18). Для  буддистов — Нирвана, свобода от ложных привязанностей, достижение блаженного покоя ради спасения  всего.  Во всем есть вселенская Мудрость-Праджня, единая со вселенским Состраданием-Каруной. Нужно лишь вернуть стихиям их "разумность", отнятую поврежденным умом — в наказание за грехи. 
Значит, все зависит от преображения  человека.  "Следуя Природе,  становишься Всеединым… В ком природное и человеческое не противостоят,  истинный Человек" ("Чжуан-цзы", гл. 6). О том же  Конфуций: "Когда естественность побеждает культуру (вэнь), получается дикарь. Когда культура побеждает естественность,  получается книжник. Когда природа и культура  уравновешены, является истинный человек (цзюньцзы)" (Луньюй, IV, 16). И буддисты, и христианские святые призывали освободиться от внешнего человека,  чтобы найти себя внутреннего, свое истинное Я.  "Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется" (2 Кор. 4, 16). А дзэнский мастер Х111 века Догэн скажет: "Узнать  Будду, значит узнать себя. Узнать себя, значит забыть себя. Забыть себя, значит стать единым со всеми" /Сёбогэндзо, 1/.
На Западе  проник в тайну Дао Карл Густав Юнг: "Неоткрытая вена внутри нас является жизненной частью психики. Классическая китайская философия называет это внутренним путем дао и сравнивает с потоком воды, который неумолимо движется к цели. Оставаться в Дао означает достижение целостности, свершение чьей-либо судьбы, выполнение чьей-либо миссии; начало, конец и полная реализация смысла экзистенции врождены во все вещи. Личность есть Дао"19.
Это, должно быть, и есть искомая парадигма — ожидание целого человека,   к которому  мучительно  приближалось сознание. Но не могло не приблизиться.  Следуя  небесному Пути, видят в единичном  Единое,  освященное душой народа и каждой личности.   Если бы  идея  "Всечеловека" не была извечной,  не давала  бы о себе знать на протяжении веков. "Небо и Земля родились одновременно  со мной;  мир и я — одно целое. Поскольку мы — целое, можно ли что-то еще сказать? Поскольку уже сказано, что мы целое, можно ли еще что-то не сказать?" /"Чжуан-цзы", гл. 2/. И то же  чувствовали христианские мистики, судя по Экхарту: "… я сам есть своя первопричина, источник своего вечного и временного бытия. Таким я родился; и поскольку жизнь моя проистекает из вечности, я никогда не умру. Сама природа вечного рождения такова, что я есть ныне и присно и во веки веков… мое вечное рождение послужило всему началом. Я был первопричиной себя самого как и всего остального"20.
Что же говорить о Бердяеве, для которого каждая личность — микромир,  нераскрытая книга  Жизни. "Всякое знание абсолютного бытия есть акт самоотречения отпавшего индивидуального разума во имя Разума универсального, и благодать интуиции дается этим смирением… Только в приобщении к Абсолютному разуму постигается смысл целого… Разум по природе своей интуитивен, а не дискурсивен"21.
Вот и ответ!  Обратиться к себе внутреннему, там всё: всё в вечности, что ищешь во времени.  Ничто не исчезает, ни одна мысль, ни одно  побуждение.  В  Прапамяти — сокровища духа, открытые  тому, кто другое поставил выше своего, стал Всечеловеком. А иначе, зачем все то, что было, и плохое, и хорошее?    Когда двое повернутся друг к другу лицом,  тогда прозреют единую  Основу, как ее ни назови — Праматерью, Буддой, Святым Духом. Тогда поймем  поэтов, скажем, Киплинга, не как противоборца:

Запад есть Запад, Восток есть Восток,
И с места они не сойдут…

А в  следующей строке поясняет: "пока не предстанет Небо с Землёй на великий господень суд". И  дальше:

Но нет Востока и Запада нет,
Нет наций, различья, границ,
Если двое сильных мужчин,
Рожденных в разных концах земли,
Станут друг к другу лицом 22.

 

Примечания:

 

Писатель, ректор Института журналистики
и литературного творчества Л.Е. Бежин

ПАРАДИГМА СОВРЕМЕННОГО КИТАЯ

Если внимательно присмотреться к тому, что происходит в современном, бурно развивающемся Китае и соотнести это с парадигмой, обозначенной в тезисах профессора Борева, то нельзя не задуматься над одним поразительным парадоксом. Профессор Бореев разрабатывал свою концепцию на западноевропейском материале и придал ей характер историософского прогноза на будущее, между тем в Китае она осуществляется уже сейчас. Мне даже кажется, что профессор Бореев сознательно применил здесь своеобразный прием умолчания, действуя по распространенной поговорке: тот Англии не знает, кто знает только Англию. Вот и он, отказавшись от столь убедительного в своей очевидности китайского опыта, решил опробовать концепцию на более проблематичном, зыбком и неоднозначном европейском материале: все-таки мы европейцы и должны ставить эти проблемы по-своему. Иными словами, тот Китая не знает, кто знает только Китай.
Вот и я не хочу оказаться в положении исследователя, который знает только Китай, и всё-таки, всё-таки...  Собственно, китайская действительность содержит ответы почти на все тезисы профессора Борева. Если выразить привычным для нас языком суть китайских идеологических моделей, то вот она, собственно, и получится, Боревская парадигма. Ведь что такое общество "великого единства" ("да тун"), которое строит Китай? Это и есть объединение социалистических и капиталистических элементов хозяйства, а в конечном итоге – при высшем индустриальном развитии и стирании границ между богатыми и бедными (все становятся богатыми) – коммунизм. А что такое современная КПК как не общенациональная правящая партия, соединение элементов авторитарности и инициативной демократии? Национальный эгоизм? Смею утверждать, что по своим масштабам он всегда был несопоставим с национальным эгоизмом западных стран, и опиумные войны – тому доказательство, а сейчас Китай не уступает другим странам в отстаивании всемирных гуманитарных интересов, а может быть, и превосходит их. Словом, если мы Евразия, то с акцентом на Азию, точнее на восточную Азию, занимаемую нашим великим соседом и геополитическим партнером.
Помнится, еще в начале восьмидесятых годов я имел смелость написать в одной из статей, что XXI век будет гуманитарным и Китай займет лидирующие позиции в мире. Кажется, эти прогнозы сбываются.

 

К.ф.н., доц., завкафедрой русской и мировой литературы
Гомельского гос. университета им. Франциска Скорины
И.Н. Афанасьев (Беларусь)

НАЦИОНАЛЬНЫЙ  УНИВЕРСУМ КАК  ВЫБОР  КУЛЬТУРЫ

Что и говорить: инициатива проф. Ю.Б. Борева заслуживает всяческого одобрения, поддержки и активного, содержательного обсуждения. Резонно задаться вопросом: не закрывает ли сам Юрий Борисович предложенную им тему, формулируя основные (правда, оговоренные как "гипотетические") постулаты новой парадигмы эпохи? Кто возьмет на себя смелость заявить о том, что: "образование общечеловеческого бытия людей,  ориентированного на конвергенцю, преодоление разрывов, инициативная демократия, терпимость"; "идея: человек – высшая ценность мира и на него распространяются права человека и общечеловеческая солидарность"; "процветание и глобальное единение человечества как рода, при сохранении многообразия форм бытия и ценности личности" – это плохо либо, выразимся осторожнее, дискуссионно? Конечно, можно дискутировать о историческом потенциале социализма, более не относящемся в современной России ни к  "прекрасному будущему", ни к "прекрасному прошлому". Однако при разговорах о "социалистическом прошлом" на исторических весах следует взвесить сталинский ГУЛАГ и американские "цивилизаторские" акции. Вспоминаю слова доброго и мудрого человека – немецкого хирурга (из бывшей ГДР) Дрюмера, который 1994 г. спас жизнь моему отцу и, осваиваясь в новом, после германского объединения,  мире, философски заметил: о социализме нам (в ГДР) врали, но вот капитализм оказался именно таким, каким его нам и представляли. Доктор Дрюмер принадлежал к высокой, гуманистической культуре, он сделал операцию моему отцу бесплатно, предварительно посоветовавшись со своими коллегами.  Германским целителям проф. Дрюмер напомнил: что бы мы ни сделали сейчас для этого нуждающегося в неотложной операции человека, мы не сможем искупить вины своего Отечества перед ним и вернуть белорусскому пациенту отца, погибшего в 1942 г. на фронте от руки немецкого солдата.
Возможно кому-то покажется, что дискуссия вокруг концепции Борева не допускает подобного лирического отступления, из-за которого может пострадать обсуждение глобальных задач, встающих перед культурой на заре ХХІ в. Вероятно, это может кого-то удивить, но у нас в Белоруссии, после Чернобыля – всё "конкретно". Конкретны 132 километра, разделяющие четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС и мой родной Гомель.
Русская культура задается вопросами "почему?", "как жить дальше?", "что делать?". Наших белорусских вопросов на эту тему сегодня не слышат. Слышали Василя Быкова, Алеся Адамовича, являвших собой классическое воплощение белорусской национальной традиции в культуре.  Они были  открыты русской и мировой культуре (вспомним "толстовский шаг" и "Достоевского после Достоевского" А. Адамовича, вспомним, написанную им в соавторстве с Д. Граниным  "Блокадную книгу", инициатором создания которой явился именно белорус). Однако признаем: наши друзья в России, озабоченные формулированием русской идеи, не допускают у нас приоритета национально-акцентированых задач (важнейших для Быкова в последние годы его жизни и отнюдь не исключительно политических) в качестве единственного способа обеспечения общего пространства культуры, взаимодействие с которой не будет опосредовано какой-нибудь  "общекультурной" матрицей, предлагаемой пусть даже близкородственной культурой, но с неизбежностью абстрагированной от обстоятельств, которые национальный выбор культуры порождают и только так обеспечивают превращение парадигмы культуры в формулу бытия. 
Не буду повторять общих мест о посредничестве между Западом и Востоком, которое реально осуществляется Белоруссией, позволяя в самые жаркие моменты истории противоборствующим сторонам (России и Европейскому Западу, а в нашей национальной истории – Речи Посполитой) словно "забывать" о Беларуси и позволять ей сохранять свою аутентичность, также и в культурном плане. Во-первых, евразийский аспект парадигмы Борева достаточно развернут и обеспечен русской классической традицией, вплоть до блоковского "скифства" и бердяевских откровений по этому поводу. Во-вторых, проблема государственности - фактор выработки новой парадигмы эпохи.
Для русского гуманитарного сознания переломные эпохи не новинка. Так в годы гражданской войны терзания молодого революционного духа переданы в "Голом годе" Б. Пильняка с его анархо-крестьянской вольницей и бегством народа от собственного государства. Иной вариант поведения описал "государственник" А.Н.Толстой, изобразив  кающегося Иоанна Грозного и его, освященное библейским авторитетом, "душегубство". Царь готов был душу "положить", только бы "мимо власти не царствовать".
В ХХ в. само белорусское государство, обеспечивающее жизненно важные потребности этноса, состоялось первоначально в качестве, которое присутствует едва ли не в парадигме каждой из эпох, которые схематично, но содержательно представлены Боревым в их исторической последовательности. Послеоктябрьский опыт национального государственного строительства явился результатом эстетического усилия, в основе которого лежал этнографический интерес новой белорусской литературы к белорусу-землепашцу, выжившему вне городской культуры старой Белоруссии. При этом в результате столетий опустошительных войн с Западом и Востоком сгинул  белорусский образованный класс – носитель идей просвещения, интеллигенции и государственности. Этот образованный класс был заново открыт формирующейся национальной литературой. Он стал быть. И самим фактом своего существования убеждал творцов культуры в том, что государственное устройство может состояться как эстетический проект (лаборатория по Г. Гессе, историческая мастерская – по В.Быкову). Культура предельно сблизилась с действительностью. Возник феномен эстетизации исторического сознания.
Чернобыль парадоксальным образом обратил на белорусов взоры всего мира. Однако  самой нации надлежало преодолеть эту трагедию. Общенациональная беда  психологически и эстетически замещалась в ожиданиях национальной культуры. Наше "прекрасное прошлое" актуализировало те механизмы культуры в их эстетическом преломлении, которые возвращают нас к началу шкалы парадигм Борева. Происходит   гипотетическое возвращение к пред-состоянию катастрофы. Утверждаются традиционные, канонические парадигмы  (в частности соцреалистические и вырисовывается предпочтительный вариант социально-политического устройства).
В современной белорусской литературе тема Чернобыля решена средствами классического традиционализма, допускающего смелый эксперимент, фантасмагорию.
Мне могут возразить, что чрезмерная сосредоточенность на конкретном примере Белорусси в чернобыльском аспекте ее судьбы не показательна. Но если этот элемент, вместе с девятью миллионами белорусов и, простите, со мной  выпадет из общей картины, то кому такая "формула бытия" и "парадигма эпохи" нужна? Даже если не прибегать к этому последнему, аргументу, не вполне корректному по причине его неопровержимости, можно указать на другое противоречие, которое неминуемо  возникнет в предполагаемой системе контраргументации: пренебрегая единственностью белорусского (имярек – любого) национального опыта, как быть с общим знаменателем, лежащим в основе всей парадигмы эпохи, которая предложена к обсуждению? Возможен ли он? И возможна ли парадигма? Это во-первых.  Конечно, принципиально важным, во многих смыслах решающим доводом Борева является его тезис об "общечеловеческой литературе", которая придет на смену гетевской мировой и, смею заметить, уже приходит: постмодернизм, поклонником которого я никогда не был, откровенно заимствуемый молодой белорусской литературой со всеми его родимыми пятнами "масс-суррогата" и "заморочек", превращается из космополитической безликости в национально акцентированный продукт. Признaюсь, не могу (и навряд ли когда-нибудь смогу) включить его в свой рацион, однако справедливости ради не отказываю этому детищу изверившейся эпохи Пост в новой благоприобретенной содержательности, которой напрочь лишен его старший российский собрат, как, вероятно, и общий их западный прародитель, явно не отягощенный соображениями национальной идентичности. Но это всё частности и соображения вкуса. Есть и "во-вторых".  
В контексте нашей дискуссии заслуживает внимания опыт отдельной национальной культуры как универсума, вряд ли готового стать общечеловеческим, хотя уже ставшего мировым. Масштаб Чернобыля в пределах СССР и в границах маленькой страны – не одно и то же. Эпизод ныне в лучшем случае обозначающий периферию некогда общего бытия, о которой с публицистической поспешностью вспоминают по тому или иному поводу и, не сомневаюсь, с очередными ритуальными заклинаниями и проклятьями вспомнят 26 апреля 2006 г., в двадцатую годовщину катастрофы, для белорусов всегда будет "нашим всем", в котором: "установка и умение искать пути не только для отечества, но и для человечества", ""состояние мира" (Гегель), его неблагополучие", "уникальный социальный опыт", "высшие метафизические проблемы бытия, без решения которых стране не миновать глобальных угроз". Цитирую сказанное Боревым о призвании и миссии русской культуры и подписываюсь под каждым тезисом, ибо оно неоспоримая принадлежность и белорусской национальной культуры.
Да, у Беларуси с Россией даже экономически разное, если не противоположное,  "прекрасное прошлое", которое приходит на смену "прекрасному будущему". "Экономический рационализм отношения к миру, безусловно, претит возвышенным целям новой парадигмы эпохи, однако и проигнорирован быть не может. Но там, где прагматический расчет переносится в сферу гипотезы, интеллектуальной фантазии, право голоса получает культура, которая стоит на страже альтернатив, увы, почти повсеместно, на всех просторах бывшего СССР исключенных из современного экономического уклада. То, чего не дано культуре, Борев прекрасно живописал в начале своих тезисов: остановить войны или вовсе не допустить их, обеспечить благоденствие сирых и безопасность благополучных, наконец, убедить людей в том, что история есть движение по восходящей линии. Что же культуре дано? Ничего, кроме того, чтобы быть. Культура должна стать событийной. Не от утраты ли этой событийности болеет сейчас Россия, культурный, созидательный потенциал которой позволяет Бореву, несмотря ни на что, апеллировать к ее опыту, рассматривать его в глобальном масштабе и возлагать на него последние надежды? Это понятно и оправданно. Думается, в Европе "событийной" культуры не стало уже давно – на смену ей пришли пороки современной цивилизации, о которых Борев говорит смело, без утайки и опасения прослыть ретроградом. Наверное, потому, что за автором этой дискуссии – охранительный, консервативный потенциал культуры, все парадигмы которой, изложенные Боревым, суть проявления ее событийности. Усилие культуры в белорусской судьбе, белорусское выживание вне причинных зависимостей истории – еще одно тому доказательство, которое вновь возвращает нас к целям и задачам дискуссии. Трансформация национального опыта культуры как мирового в общечеловеческий остается единственным шансом альтернативы, способной обеспечить тождественность культуры самой себе, но требующей выработки механизмов этого превращения.

 

К.ф.н., доц. Е.И. Зейферт
(Караганда, Казахстан)

СВЕРХСЛОЖНАЯ ЗАДАЧА

1. Познание современной парадигмы. Исследование Ю. Борева "Парадигма эпохи", выдающийся труд, отличающийся глубиной и точностью наблюдений в сочетании с должной простотой изложения, выходит за пределы культурологического и эстетико-философского знания, приобретая универсальный, междисциплинарный характер. Главная ценность исследования "Парадигма эпохи" – зримая польза для каждого человека, которая проявится при успешном развитии этих идей. Будучи научным трудом, "Парадигма эпохи" должна быть донесена не только до научного читателя, но и до широкого круга читателей и слушателей, на что нужно направить популяризаторские силы.
Несомненным достоинством исследования Ю. Борева является то, что учёный уверенно утверждает возможность формулирования современной парадигмы. В научной мысли высказывались отдельные мнения о невозможности постичь формулу современности. К примеру, так утверждал Мишель Фуко. Создав, по мнению И. Ильина, второй, после сформулированного Жаком Дерридой полюс постструктурализма, Фуко, в частности, выступил автором теории дискретности истории. История, по Фуко, движется не по принципу преемственности, а скачкообразно, между эпохами обязателен разрыв. В каждой исторической эпохе складывается своё поле культурного, научного, социального знания, или "эпистема", "архив" эпохи. Фуко убеждён, что открыть и "прочитать" "архив" своей эпохи человек не может, но способен постичь "архивы" предшествующих эпох, воспринимая их как Другие. Современная русская поэзия, кстати, решает эту проблему порой в обратно противоположном смысле: "Куда осмысливать чужие времена – / Это хотя бы понять…" (Вадим Ковда). Ю. Борев постановкой чёткой задачи постижения современной парадигмы и даже обрисовкой её контуров однозначно указывает на целесообразность поиска формулы сегодняшнего бытия, призванной существенно облегчить жизнь современного человека и спасти будущее человечества. Сверхсложность поставленной задачи несомненна.
Органичное сочетание классического и нового – основа методологии Ю. Борева в изучении парадигмы эпохи. Следование гегелевским законам диалектики эффективно сопрягается с интертекстуальной подачей материала (культурные цитации из Рабле, Шекспира, Гегеля, Достоевского, Л. Толстого, Феллини и др.). Фиксируются сложные диалоги между разными пластами культурного пространства по вертикали и горизонтали.
Правомерно не используются Ю. Боревым термины "постреализм" и "новый реализм", активные ныне в критике и литературоведении. Стойкость слова "реализм" в составе этих терминов-синонимов указывает, на мой взгляд, на неотделанность постреализма (нового реализма) от собственно реализма. Представляется, что постреализм (новый реализм) – это фаза мутации реализма, ещё не освободившегося от своих констант. Будучи обусловленным всеобщей "перестройкой", начавшейся в бывшем СССР на социально-политической площадке и закончившейся "перестройкой" личности человека, постреализм (новый реализм) фиксирует смену культурных ценностей, антигуманность нового мира и нового человека. Деконструкция былого, советского, по парадоксальному сюжету самого пути деконструкции (автор отстаивает одно, а в конце концов доказывает другое), обнажает и нездоровые стороны нового.
Нельзя не остановиться на сверхважности проблемы современной глобализации и в связи с этим проблемы национального. 
2 Миссия русской культуры. Возникает чёткое ощущение, что в различные эпохи активизируются силы того или иного народа (народов). Это зависит от зрелости этноса, от его готовности к рождению национальной модели и концепции мира. Под античной литературой понимается не вся древняя литература (индийская, персидская, египетская), а только древнегреческая и древнеримская литература. В формировании романтизма велика роль Германии и Англии. По мере социальной и культурной эволюции России естественным образом активизировалась русская мысль, неоценимо её участие в формировании реалистической парадигмы. Русская культура, как правомерно отмечает Ю. Борев, призвана художественно воплотить и современную формулу бытия.
На это есть особые причины, дополню их список. Социальные потрясения XX века (затянувшийся советский "эксперимент"; кровопролитное участие в крупнейших освободительных войнах) вызвали у русского народа уникальные способности к адаптации и резкое углубление национальной картины мира, этоса культуры. Сущностные черты русской национальной культуры исторически конкретны и выпуклы: среди них, по Г. Гачеву, – пространственность, "необъятный простор", притяжение чужеземцев, женская природа.
Ещё одна причина – в уникальности народов России, причём не только в их множественности и разнообразии. Так, особыми "русскими" силами являются представители "не российских" этносов, взращённые по воле исторических обстоятельств в лоне России, – "русские" евреи, поляки, корейцы и др. На российской обочине даже зарождается новый, своеобразный этнос – "российские немцы" (их идентификация не соответствует ни немецкой, ни русской картине мира, поскольку активная эмиграция немцев в Россию началась ещё до окончательного формирования немцев как нации). По теории семиосферы Ю. Лотмана, достигнув самоописания, ядро народа может потерять динамичность, и тогда активизируется периферия ("пограничные" народы), в которой должны созреть новые центры, аккумулирующие созидательную энергию.
3. Глобализация и национальное. Инерция национального духа невероятно сильна, что становится особенно ощутимым в период потенциальной угрозы этническому своеобразию, "самости" (к примеру, возможной ассимиляции). К подобным угрозам при другом, отличном от понимания Ю. Боревым, толковании можно отнести интеграцию и глобализацию. При усилении глобализации неизбежным будет активный подъём национального самосознания у различных народов, что может проявиться как в положительном плане (очерчивание самообразов различных этносов, взаимный обмен национально-культурным опытом, усиление чувства солидарности среди представителей одной национальности), так и в отрицательном (вспышки национализма, ксенофобии). Следовательно, нужны разъяснительные меры, культурные акции в защиту позитивной роли определенного типа глобализации в заявленном Ю. Боревым смысле ("гуманная глобализация").
Всё более актуальным становится углублённое изучение различных национальных картин мира, поскольку знание национальных моделей поведения – один из путей прогнозирования процессов межчеловеческого общения.
Искусство и, в особенности, литература как искусство "первое среди равных", будучи способны консервировать в себе как ментальные проявления, так и признаки единства в многообразии, – бесценный источник постижения современной парадигмы.

 

Академик Независимой академии эстетики и
свободных искусств, д.ф.н., проф. И.П. Ильин

ПАРАДИГМА НОВОЙ ЭПОХИ И ТРАГИЧЕСКАЯ МИССИЯ
РУССКОГО ИНТЕЛЛИГЕНТА

1. Важность обсуждаемой темы. Я хотел бы с самого начала сказать о своем впечатлении, которое на меня произвело выступление Ю. Борева. Оно затрагивает самые жгучие, болезненные проблемы нашего времени и не может оставить равнодушным никого, кто озабочен судьбами России и перед кем вдруг самым трагическим образом обнажился и стал кошмарной реальностью, в которую не хочется верить, горький факт ?  осознание зыбкости  перспективы ее выживания, как в настоящем, так и в будущем. В любом случае, Россия через тридцать лет будет совсем другой страной по сравнению с той, которую мы знаем  сейчас.
Многие положения этого краткого, но очень емкого культурно-философского обзора  современного состояния страны и стоящих перед ней задач, представленного Ю. Боревым,  лично у меня, вызывают и солидарность по большинству пунктов, и глубокую мировоззренческую заинтересованность. И, прежде всего, наверно,  отчетливо сформулированная сверхзадача его выступления – насущная настоятельность выработки новой системы ценностных ориентаций, той опорной системы философских, социальных, этических и эстетических ориентиров общественной и частной жизни человека сегодняшнего мира и сегодняшнего времени, которую ученый называет "парадигмой эпохи":  "Культура каждой эпохи выдвигает свою концепцию мира и личности, дает формулу бытия человечества (парадигму, утверждающую цели и смыслы бытия, обозначающую путь – дао). Ився жизнь эпохи определяется этой парадигмой".
Мы живем в особое время – время обостренного  социально-духовного кризиса, что влечет за собой неизбежность  принятия ответственных решений по определению своего культурного, национального, общественного самосознания. Россия – страна европейски ценностно-ориентированного культурного региона. В России смена культурных парадигм всегда происходила крайне болезненно, противоречиво и хаотично. В этом отношении состояния российского общества не изменилось. Это  и привело к всеохватывающей "сбитости", сдвинутости, смещенности всех нравственных, социальных и исторических ориентиров.
2. Эпоха постмодерна. Мы живем  поистине в эпоху постмодерна, в исторический период, пришедший на смену модерну ХХ в. – времени безудержного экспериментаторства во всех сферах человеческой деятельности: политической, социальной, научной, мировоззренческой, эстетической. Время постмодерна – это время отчетливого осознание изначальной фрагментарности, противоречивости современной жизни и принципиально несинтезируемой раздробленности человеческого опыта прошлого столетия, когда даже само понятие национального государства находится в состоянии кризиса. Это состояние – между Сциллой и Харибдой: между  глобализацией и этнизацией (утверждением самоценного исторического значения каждого этноса).
Но жить в состоянии вечного переживания своей неиссякаемой кризисности – слишком большая роскошь для такой страны, как Россия, и в такое время, как сейчас. Ибо наступил тот момент в многострадальной истории нашего  отечества, когда у российского общества появилась редкая возможность трезво взглянуть в лицо реалиям современной жизни. Сегодня мы можем учесть уроки ХХ столетия, как отечественные, так и зарубежные, и, опираясь  на весь накопленный культурный и социальный опыт, отвергнуть столь традиционную для нашего сознания склонность к маниловскому прожектерству, как и вообще  к повышенной сослагательности национального менталитета с его постоянным стремлением переоценивать реальность прошлого и настоящего с точки зрения благостно предположительного.
3. Готово ли общество к выработке новой системы ценностей?  Из всего комплекса проблем, связанных с насущной задачей если  не создания, то хотя бы поисков возможных контуров новой культурной парадигмы, мне бы хотелось остановиться на одном существенном вопросе: а готово ли наше общество к построению этой парадигмы, к выработке новой системы ценностей и активной деятельности по ее пропаганде, по ее внедрению в сознание широких масс? И, боюсь, что при нынешнем общественном умонастроении ответ на него будет скорее отрицательным. Если, конечно, не будут прилагаться самые энергичные усилия это умонастроение кардинально изменить.
4. Творческая интеллигенция. Разумеется, возникновение и утверждение любой культурной парадигмы – это плод коллективной деятельности всех слоев общества, создаваемый  путем самонастройки,  многочисленных проб и их испытаний на прочность, которые затем отвергаются или принимаются общественным сознанием. Но основные формулы парадигмы приобретают свое выражение в трудах философов, социологов, культурологов, историков, политологов и запечатлеваются в произведениях искусства. Иными словами, основными созидателями, да и носителями,  исторически новой формы бытия человечества являются прежде всего представители творческой интеллигенции. И это требует от них повышенного уровня философской, исторической и нравственной рефлексии и саморефлексии, способности принести в жертву свои личные пристрастия и социальные обиды ради торжества исторической истины и общеприемлемых для всех слоев общества ценностей и норм. Это трудная, тяжкая и часто неблагодарная работа, лишенная в наш век господства духа меркантилизма надежды на скорейшее вознаграждение и признание, да к тому же и отягощенная неприятной необходимостью постоянно  разгребать авгиевы конюшни как собственного, так и общественного сознания. Последнее, к прискорбию,  пребывает еще in statu nascendi.
Мы – заложники эмоциональной реакции на свою историю, и многие представления и идеи прошлого превратились в слова-симулякры, одно упоминание о которых  вызывает у нас чувство исторической паники и способствует всплыванию на поверхность глубоко укоренившихся в подсознании политических предрассудков.
Мы никогда не будем способны создать себе ясную и вразумительную картину настоящего и возможный абрис будущего, если не подвергнем решительному и  болезненному для нашего миросамоутверждения анализу те химеры сна разума, которые породили беспрецедентный всплеск новейшей социально-исторической мифологизации. Реальное видение настоящего и будущего зависит от нашей способности к критическому суждению. Эта способность обретает в царстве истинной, а не  мнимой свободы. По словам Канта, нам важно выйти из "состояния своего несовершеннолетия по собственной воле... причины которого заключаются не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества воспользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude – имей мужество пользоваться собственным умом!"
Мы пытаемся идти вперед, к новому общественному устройству, повернув голову назад, поскольку сам лик будущего едва проступает сквозь смутную пелену миражей желательного мышления и страха в который раз испытать разочарование в надеждах, опять наступив на грабли истории. Мы часто смотрим в прошлое еще и потому, что для нас ценности отечественного плюсквамперфекта, ностальгически воспринимаемые сквозь розовые очки исторического беспамятства, гораздо значимее поучительных уроков современности. Мы отвергаем наше непосредственное прошлое, даже не желая подвергнуть его тщательному научному анализу, ибо неспособны вырваться из-под ярма языческого представления об одушевленности истории. История часто воспринимается, как своего рода живое существо, обладающее фатальной и не зависимой от людей силой морального приговора, силой возмездия, карающей любую социальную несправедливость. При этом забывают, что только мы – люди являемся носителями исторической воли к поддержке добра и сопротивлению злу, какие бы формы оно не приобретало в нашу эпоху. Однако одновременно это налагает на нас ответственность за то, в какую сторону склонится чаша весов добра и зла. Важно восторжествует ли принцип пассивного смирения перед неизбежностью рока, влекущего нашу страну от одной пропасти к другой, от одного социально-духовного закабаления к другому, или восторжествует принцип активного вмешательства в создание общества, где заповеди социальной справедливости, духовной свободы и соблюдения прав человека всегда будут находится под непрестанным контролем общества. Уровень демократии в стране определяется, ее способностью или полной импотенцией сдать экзамен на политическую зрелость своей собственной цивилизованности. Для успешности этого экзамена  необходим неусыпный мониторинг всех слоев общества над любыми нарушения законности и обеспечением реальной, а не формальной власти всего народа над клановым эгоизмом любых социально-экономических, политических, этнических, национальных, региональных, сословных структур и структур государственных.  Иными слова, речь идет все о том же принципе инициативной демократии, о котором говорит Ю. Борев и который требует самоорганизации общества на всех уровнях, его неустанную работу по повышению качества демократии, неудовлетворительного как в России, так и на Западе.
5. Дух общечеловеческой солидарности. На этом пути нас подстерегают многочисленные опасности и искушения: отсутствие духа той "общечеловеческой солидарности", о настоятельной необходимости которой говорит Ю. Борев.  Общечеловеческая солидарность несовместима с духом нетерпимости к инакомыслию и предполагает открытость к восприятию иных культурных норм. Сегодня миру грозят, пробудившиеся от послевоенной (послепобедной) летаргии национализм и расовые предрассудки. Современному российскому обществу изнутри угрожают ксенофобия и фундаменталистски-экстримистские силы, разрушительные для любой конфесии и для любого социума. И , наверное, самый страшный грех отечественной интеллектуальной среды (может быть, только ее части) – исторически чуждое духу русской интеллигенции чванливое презрение к народу. Ибо высшим предназначением русской интеллигенции, что, собственно, и делало ее таковой – и под этим именем она вошла во все языки цивилизованного мира в отличие от принятого на Западе понятия "интеллектуалы" – было служение своему народу, и вне этого своего высшего долга её существование совершенно бессмысленно. Быть выразителем воли народа и его нужд, отстаивание достоинства человека, повторю слова Ю. Борева, "независимо от его национальной, расовой, классовой, конфессиональной принадлежности и имущественного положения", воспитание уважения к высокой культуре, как собранию непреходящих ценностей человечества, их  защита – тяжкая и часто неблагодарная работа, которую исторически призвана вести русская интеллигенция. Это и есть духовная миссия русского интеллигента, которую иначе, как трагической, трудно назвать, поскольку эта миссия далеко не всегда находит адекватного отклика у современников. Призывы русского интеллигента к справедливости, добру, торжеству нравственного императива могут оказаться гласом вопиющего в пустыне предрассудочной косности и социальной инертности. Однако у русского интеллигента иного пути и иной судьбы нет, так как никто за него эту работу не сделает. Дорога к высокой цели всегда идет через тернии. И всегда существует свобода выбора – пойти через тернии или свернуть на тропу социального конформизма.
Останемся ли мы в плену духовного рабства наших предрассудков, политических фобий и исторических аберраций, или действительно обретем истинную свободу, не мыслимую вне сознательно взятой на себя ответственности  неустанно и каждодневно сражаться, не взирая на сопротивление внешней среды и внутренней косности, за вашу и нашу свободу, что собственно и даст нам возможность создать парадигму новых духовных  ценностей обновленной культуры грядущего общества – это зависит лишь только от нас. Как говорил Гёте о "конечном выводе мудрости земной":

Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идёт на бой.

 

См. далее:

СОЦИУМ — ПРИРОДА — КОСМОС

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ

Ю.Б. Борев. ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ