БИБЛИОТЕКА АКАДЕМИИ

Суть этой концепции заключалась в том, что прекрасное и другие эстетические свойства осмыслялись как общественно-объективные, как социокультурная реальность. "Общественники" противостояли "природникам", поскольку объективность прекрасного не усматривали в природе как таковой, до человека и без человека и общества. С другой стороны, они настаивали на общественной объективности прекрасного и других эстетических явлений, и поэтому не разделяли "объективно-субъективную" концепцию, которая вообще отрицала объективность красоты, считая её объективно-субъективным явлением, единством реального и идеального.
Таким образом, "общественники" подвергались критике со всех сторон. "Природники" критиковали их, как и "объективно-субъективную" концепцию, за отрицание природной объективности прекрасного, что квалифицировалось ими как субъективизм. Сторонники же "объективно-субъективной" концепции критиковали "общественников" за признание какой бы то ни было объективности прекрасного, пусть и общественной объективности. "Общественники" не оставались в долгу и, в свою очередь, критиковали "природников" за натурализм в эстетике и "объективно-субъективную" концепцию за отрицание общественной объективности красоты как объективного критерия эстетических оценок.
Такова была диспозиция основных борющихся сил. Высказывались и несколько другие точки зрения на сущность эстетического (были и "психологисты"*, для которых прекрасное было чисто

* См. Нуйкин А. Еще раз о природе красоты // "Вопросы литературы", 1966, №  3, с. 92–117, а также обсуждение этой статьи в 8-м и 12-м №№ "Вопросов литературы" за 1966 г.

** О "трудовой" концепции сущности эстетического см. в статье В.И. Тасалова "Десять лет проблемы “эстетического” (1956–1966)" (Вопросы эстетики. 9. – М.: "Искусство", 1971, с. 200–208).  Швейцарский исследователь истории советской эстетики Эдвард Свидерский в "общественной" концепции выделяет два направления: 1. "“Крайние” объективисты" (‘extreme’ objectivists), к которым он относит Л. Столовича, В. Ванслова, Ю. Борева; 2. "Умеренные объективисты": С. Гольдентрихт, В. Тасалов, Л.  Пажитнов, Г. Недошивин, подчеркивающие творческий аспект эстетического на основе теории труда Маркса (Edward M. Swiderski. The Philosophical Foundations of Soviet Aesthetics. Theories and Controversies in the Post-War Years. – Dordrecht: Holland / Boston: U.S.A. / London: England, [1979], р. 87–88).

*** См. Каган М.С. Об эстетической ценности, эстетической оценке и фантазиях на эстетические темы // "Вопросы литературы", 1966, № 8, с. 91–99; Каган М.С. Познание и оценка в искусстве // Проблема  ценности в философии.– М. – Л., 1966, с. 98–112;  Столович Л. Н. Ценностная  природа  категории прекрасного и  этимология слов, обозначающих  эту категорию  // Проблема  ценности в философии. – М.-Л., 1966, с. 65–80; Столович Л. Н.  Красота  как  ценность и  ценность красоты.  //  Ученые записки  Тартуского гос. университета, вып.  212, Труды по философии, XI, 1968, с. 170–183. "Общественная" концепция в её аксиологической интерпретации наиболее полно представлена в кн.: Столович Л.Н. Природа эстетической ценности. – М.: Политиздат, 1972.

**** "...Притягательная сила природных ароматов, ярких форм и красок цветов, которые все называют прекрасными, служат одной единственной, но вместе с тем высшей природной “цели” – продолжению жизни, размножению через опыление" (И. Астахов. Искусство и проблема прекрасного. –  М., 1963, стр. 32).

5

Возникает вопрос, почему "общественная" концепция эстетического вызвала столь яростное и ожесточенное внимание со стороны своих критиков. Честно сознаюсь, что у меня, когда я в 1953–1955 гг. разрабатывал эту концепцию, не было никаких диссидентских замыслов противостояния марксистско-ленинской идеологии. Мне искренно казалось, что эта концепция действительно вытекает из принципов классического марксизма.
Правда, эта концепция и у меня, и у других её сторонников, в значительной мере опиралась на "Экономическо-философские рукописи 1844 года" молодого Маркса. Они были ещё до войны напечатаны лишь в безобидных отрывках на русском языке в первом издании собрания сочинений Маркса и Энгельса как "Подготовительные работы для "Святого семейства"". Только в 1956 г. эти рукописи увидели свет по-русски в книге основоположников марксизма "Из ранних произведений". Мне посчастливилось ещё до этого времени у частного букиниста в Тарту приобрести редчайшую книгу: Marx/Engels. Gesamtausgabe. Erste Abteilung. Band 3. – Berlin, 1932. В этой книге впервые на языке оригинала и были опубликованы "Экономическо-философские рукописи 1844 года". Благодаря этому я познакомился с ней в процессе формирования своих взглядов.
То, что сторонники "общественной" концепции, как и вообще некоторые философы тех лет, опирались на молодого Маркса, было одной из причин недовольства марксистско-ленинских ортодоксов. Хотя культ личности Сталина после ХХ съезда партии уже подвергался открытой критике, но сама система сталинского "коммунизма" ещё существовала. Ей не могло нравиться, что молодой Маркс приравнивал коммунизм к гуманизму и пророчески характеризовал "грубый коммунизм" как отрицание частной собственности с позиций зависти к частной собственности, как систему нивелирования личности и апологию бедности. И в чисто философском отношении это, пожалуй, самое глубокое философское произведение Маркса не стыковалось с официальными философскими догмами "теории отражения" и непримиримой партийности философии. Здесь ощущалась живая связь между марксизмом и его непосредственными предшественниками – Гегелем и Фейербахом. Идеологи ещё сталинской выучки заявляли, что де "Экономическо-философские рукописи 1844 года" – это ещё не вполне марксистское произведение. И, соответственно, те, кто на него опираются, также не являются марксистами, что, конечно, в те времена было недопустимым криминалом. Мы же, напротив, полагали, что это произведение Маркса вполне марксистское и показывает, что истинный марксизм есть марксизм гуманистический.
Гуманистическая направленность работ по эстетике, авторы которых не противопоставляли себя марксизму, заключалась, прежде всего, в стремлении выявить общечеловеческую сущность эстетических и художественных ценностей. самого эстетического отношения человека к миру. "Общественники" стремились исходить из гуманистической традиции домарксистской эстетики, связывая красоту с утверждением человека в действительности, с его свободой. На эти традиции опирались и гуманистические идеи самого Маркса. Несомненно, что в наших работах, в том числе и моих, было немало иллюзий, конформизма, утопической веры в то, что эстетическое воспитание сможет решить многие противоречия социалистического общества, различного рода прямых заблуждений и чисто советской ("совковой", как теперь говорят) зашоренности.
Тем не менее, противников "общественной" концепции, как и концепции "объективно-субъективной" явно раздражал их гуманистический и антитоталитарный потенциал. Ведь по этим концепциям эстетическое отношение есть утверждение человека в действительности, воплощает свободное развитие человека и общества, предполагает свободу для своей реализации, несовместимо с навязыванием человеку эстетических вкусов.
Неслучайно главное обвинение критиков этих концепций было обвинением в "субъективизме". Вот характерные названия погромных статей, посвященных разоблачению автора этих строк. "Эстетический субъективизм и проблема прекрасного" – назвал свою статью в "Октябре" (№ 3 за 1961 г.) И. Астахов. С.М. Пермяков посвятил мне статью "О субъективистских тенденциях в эстетике" ("Вопросы философии", 1961, № 5). Критик "Октября" и член редколлегии этого журнала – журнала, противостоящего "Новому миру" А. Твардовского, – П. Строков, солидаризуясь с И. Астаховым, Я. Эльсбергом, А. Дремовым как "последовательными марксистами-эстетиками" в их отвержении общественной" концепции Л. Столовича, В. Ванслова, Ю. Борева, озаглавил свою статью клеймящим выкриком: "Все-таки субъективизм!" ("Октябрь", 1961, № 12).
П. Строков в этой статье поставил вопрос ребром о сторонниках неугодной ему концепции как агентах империалистических хищников. "Для Л. Столовича, как было сказано, прекрасное, возвышенное, трагическое и т.д. – "сплав" природного и общественного, образуемый в ходе общественно-исторической практики. Но какая это такая "общественно-историческая практика"?", – спрашивает критик подсудимого и доходчиво поясняет: "Есть практика и практика... Есть своекорыстная, стяжательская "практика" буржуазии и освободительная практика революционного пролетариата. Есть грабительская, человеконенавистническая "практика" империалистических хищников и преобразующая мир гуманистическая практика строителей коммунизма. О какой из этих практик идет речь в книгах и статьях защитников "концепции эстетических свойств", остается неизвестным" (с. 206). Но П. Строкову это, разумеется, известно: "Вообще, взирая с недосягаемых высот "человечества как рода", поклонники "эстетических свойств" обычно забывают о таком генеральном принципе нашего искусства и марксистско-ленинской эстетики, как принцип партийности" (с. 208).
Как хорошо, что это был 1961 год, а не 1937 или 1949-1953-ий! У бодливых коров уже не было рогов. Но и без рогов удары получались не дурными.
Конечно, такого рода выступления в ходе дискуссии, – а их было множество, – не имеют никакого отношения к серьезной, философской, научной полемике. Но забывать их нельзя. Говорят: "Кто прошлое помянет – тому глаз вон". Но ведь кому глаз вон, тот прошлое помянет! Можно ли быть беспристрастным свидетелем, когда ты лично удостоен несколькими десятками статей и сотнями отзывов, в которых тебя именуют не просто "субъективистом", но даже "вождем субъективизма в советской эстетике" (И. Астахов), создателем "схоластических концепций", направленных против ленинской теории отражения и коммунистическо-воспитательного значения советского искусства (Я. Эльсберг), произвольным интерпретатором высказываний Маркса (М. Храпченко, академик). И т.д. и т.п. Такого рода "полемика" дала основание Леониду Баткину в статье-фельетоне, направленном против "природнической" концепции, "Кто изящней: верблюд или лошадь?" заметить: "Для некоторых эстетиков бранить Л. Столовича все равно что делать производственную гимнастику"*.

И всё же дело, разумеется, не в том, что во мне говорят прошлые обиды. Я на П. Строкова и иже с ним совсем не обижаюсь. Я им даже благодарен за то, что они меня не хвалили. Иначе бы не отмыться. Сейчас вообще такие обвинения стоят иных орденов. Однако нельзя не помнить идеологическую атмосферу, в которой проходила эта "дискуссия", ибо она хорошо обрисовывает контуры ее участников. Помимо отстаивания своих воззрений на эстетическое по существу, увы, приходилось тратить время, доказывая свою непричастность к "грабительской, человеконенавистнической "практике" империалистических хищников", доказывать самое трудное – то, что ты не верблюд. По ходу дела, приходилось, читая, зажав нос, дурно пахнувшие доносы, обнаруживать беспринципность, невежество, демагогию и небрезгливость в средствах некоторых своих оппонентов, не гнушавшихся даже заниматься плагиатом (тот же И. Астахов)*.

** Юрий Борев. Четыре ахиллесовы пяты // "Октябрь", 1961, № 3, с. 211. Публикуя статью Ю. Борева против статьи И. Астахова "Эстетический субъективизм и проблема прекрасного", журнал сделал "шаг назад", чтобы затем сделать "два шага вперед", выпустив уже и на Борева, как и на всех "субъективистов", разоблаченных Астаховым, статью П. Строкова " Все-таки субъективизм!"

В ситуации "оттепели" было даже возможно отвечать не только на серьезную критику, уточняя и развивая собственные взгляды, но и наносить ответные удары. Само собой понятно, что для меня и моих коллег не был приемлем метод трамвайной "полемики": например, в ответ на обвинение в пособничестве империализму отвечать "от империалиста слышу!". Но можно было заметить, что, обвиняя других в "субъективизме" и идеализме, критикуемый сам по невежеству излагал субъективистские (без кавычек!) положения и оказывался невольным идеалистом. Да и пресловутый "принцип партийности" , по существу, представлял собой коллективный субъективизм. Можно было использовать "трофейное оружие" авторитетных цитат, обращая его против противника. В остроумнейшей статье Юрия Борева "Четыре ахиллесовы пяты" в ответ на обвинение Астаховым "общественной концепции" в идеализме, следованию Кроче и т.п. напоминаются слова Ленина из "Философских тетрадей": "умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм". "Кроче не более опасен, чем глупость" – добавляет Ю. Борев уже от себя**.
Вообще говоря, защищаться было не легко. Ключевые посты в газетах и журналах были большей частью в руках идеологов старой закваски, привычно устремлявших глаза наверх и вместо Бога видевших только начальство. А начальство своим классовым чутьем усматривало в новой волне эстетики нечто сомнительное. В эти годы и много лет спустя вопросы эстетики в СССР курировал Анатолий Григорьевич Егоров. Написавший весьма среднюю кандидатскую диссертацию о содержании и форме в искусстве, он благодаря родственным связям с всесильным идеологом М.А. Сусловым, быстро поднялся в высшие сферы идеологии партии, работая в журнале "Коммунист", став сначала главным редактором журнала "Политическое самообразование", а затем зам. заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС, т.е. заместителем главного идеолога хрущевских времен Л.Ф. Ильичева. Когда в 1962 г. Ильичев был произведен в академики, Егоров как его заместитель стал членом-корреспондентом АН СССР, имея в своем научном активе только две книги – "Искусство и общественная жизнь" (1959) и "О реакционной сущности современной буржуазной эстетики" (1961), но много статей, напечатанных в официозном "Коммунисте", типа "Против субъективизма в теории искусства" (1954, № 12), "Против субъективистского истолкования проблемы прекрасного" (1957, № 9). Последняя статья и была источником вдохновения Я.Е. Эльсберга, В.А. Разумного, И.Б. Астахова и других борцов против субъективистского истолкования проблемы прекрасного. Официальные позиции А.Г. Егорова всё более повышались. С 1965 г. он становится главным редактором журнала "Коммунист", с 1974 г. директором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и полным академиком. Он бессменный председатель Научного совета по эстетике при Президиуме АН СССР, а потом и президент Российского эстетического общества.
Должен сказать по своему небольшому опыту общения с А.Г. Егоровым, что человек он был неплохой, даже доброжелательный. Но положение обязывает, и он попустительствовал подхалимничавшим перед ним разоблачителям всего, что выделялось за пределы партийных установок. Но в то же время не сопротивлялся добру насилием, понимая, что иногда нужно выпускать пар из котла и предоставлять последнее слово обвиняемым.
В этих условиях отвечать критикам было возможно, но нелегко. В качестве примера расскажу о том, как публиковался мой ответ на статью Эльсберга "Схоластические концепции". Эта статья появилась в ряду резко критических статей на мою книгу "Эстетическое в действительности и в искусстве" (1959). Надо мною явно сгущались тучи. Задним числом хорошо говорить, что в то время критические доносы не доходили до оргвыводов. Но тогда это было не очевидно. Прошлые времена ещё не забылись. Да и в начале 60-х "оттепель" "оттепелью", но был затравлен Борис Пастернак, развертывались широкие идеологические кампании по борьбе с "модернизмом" и формализмом в искусстве, абстракционизмом в живописи, поносились в печати песни Булата Окуджавы, стихи Евгения Евтушенко. Посещение невежественным в вопросах искусства Хрущевым в 1962 г. выставки московских художников в Манеже произвело тягостное впечатление и имело тяжелые последствия для советского искусства. В декабре 1962 г. проводилась встреча руководителей партии и правительства в деятелями литературы и искусства. Немного спустя молодые писатели, художники, композиторы, работники кино и театров были "вызваны на ковер" в Идеологическую комиссию при ЦК КПСС. Председатель этой комиссии Л.Ф. Ильичев поучал деятелей культуры и искусства: "Мы не имеем права недооценивать опасность диверсий буржуазной идеологии и в сфере литературы и искусства". Как "отступление от классовых, партийных позиций" и "примирение с буржуазной идеологией" он квалифицировал "ложное истолкование "общечеловеческого начала"" и "пропаганду абстрактного гуманизма"*.

Я написал статью в ответ на "Схоластические концепции" Эльсберга в "Вопросы философии", но редакция всячески оттягивала его публикацию. Совершенно неожиданно помощь пришла из Болгарии. Президент Болгарской Академии Наук и почетный академик АН СССР известный философ Тодор Павлов прислал в "Вопросы философии" статью "Схоластика и эмпиризм. Теория отражения и теория иероглифов", в которой резко критиковал Эльсберга и тепло отозвался о моей книге. Для того, чтобы остановить статью Тодора Павлова, перекрыть дорогу для моей ответной статьи и моей книги "Предмет эстетики", находившейся в издательстве "Искусство", возник коварный план у Я. Эльсберга и его друга эстетика В. Разумного*.

В. Разумным был подготовлен "материал" на меня для передачи его в ЦК КПСС Л.Ф. Ильичеву, чтобы он на очередном идеологическом совещании подверг должной критике разделяемую мною концепцию. Если бы это произошло, то статья Тодора Павлова не вышла бы в свет со всеми отсюда вытекающими для меня последствиями. Но, как мне потом рассказал Игорь Семенович Кон, этот материал был остановлен одним работником аппарата ЦК. И статья Тодора Павлова появилась в 7-ом № "Вопросов философии" за 1961 г. В ней утверждалось, что "Я.Е. Эльсберг неправильно излагает взгляды своего оппонента, с тем, чтобы раскритиковать его "схоластические концепции"" (с. 107). В статье авторитетного болгарского философа (авторитетного и для партийного начальства!) отмечалось, что "книга Л.Н. Столовича, вопреки некоторым ее пробелам и недостаткам (кто из нас напишет на эту тему безошибочную книгу? Может быть, Я.Е. Эльсберг?), ставит и в общем правильно решает вопрос об эстетическом в действительности и в искусстве". Книга была названа "интересной, актуальной и в целом полезной" (с. 112). Эльсбергу же попало за философскую безграмотность в марксистско-ленинской философии и философии вообще*.

* С Тодором Павловым я познакомился в 1974 г. на Международном Гегелевском конгрессе в Москве. 84-летний философ спросил меня: "Ты есть тот самый Столович?" Он обнял меня и подарил мне брошюру со своим докладом об эстетике Гегеля.

Путь для публикации моего ответа Эльсбергу был открыт, но он не был гладким. Еще до получения статьи Тодора Павлова состоялось 30 марта 1961 г. обсуждение моей статьи на редколлегии. Судя по присланной мне стенограмме обсуждения, статью заблокировал член редколлегии, ведающий отделом эстетки журнала, Михаил Федотович Овсянников*.

Пока же журнал в 5-м номере дал статью в эльсберговском духе С.М. Пермякова "О субъективистских тенденциях в эстетике". После этого в МГУ два дня продолжалась острая дискуссия об эстетическом, на которой выступили сторонники различных точек зрения. Большая аудитория была полна народу, много было студентов. Устроители дискуссии надеялись, что против "общественной" концепции выступят такие видные искусствоведы и философы, как Г.А. Недошивин и В.Ф. Асмус. Но их надежды не оправдались. Г.А. Недошивин, который не вполне согласен был с "общественниками", начал свое выступление следующими словами: "Пермяков в своей статье против субъективизма поставил меня в один ряд со Столовичем. Ну что ж. Я не возражаю. Это неплохая компания". В.Ф. Асмус высказался в поддержку "общественной" концепции. Большинством выступающих и слушающих были решительно осуждены недостойные методы полемики в духе Астахова, Эльсберга и Пермякова, притом даже некоторыми сторонниками иных воззрений. 21-го декабря на новом заседании редколлегии моя статья "О двух концепциях эстетического" была принята при поддержке академика Б.М. Кедрова. Во 2-м номере журнала за 1962 г. она была, наконец, напечатана.
Статья "О двух концепциях эстетического" была направлена против статьи Эльсберга "Схоластические концепции". Первоначально я хотел её назвать "Чего же любила королева Квинтэссенция?", переадресовав обвинение в схоластике моему обвинителю. Статья Эльсберга была действительно схоластична (да простят меня великие средневековые схоласты, ибо я употребляю это слово в современном смысле!) в том отношении, что она представляла собой произвольное и весьма вольное копание в формулировках критикуемых, но ничего сама не предлагала, кроме ссылки на "своевременные и правильные" указания А.Г. Егорова. В этой связи я вспомнил слова И. Ильфа: "неправильную установку можно выправить. Отсутствие установки исправить нельзя". Вместе с тем, я, очищая свои взгляды и взгляды своих единомышленников от налипшей на них грязи эльсберговской "критики", старался выявить действительное противостояние двух концепций: "природнической" и "общественной". Статья оканчивалось пожеланием преодолеть в советской эстетике "противоположности между умственным трудом и "критическим"".
Ответом на критику, в том числе и на серьезную, были также мои статьи "Проблема объекта эстетического отношения" ("Философские науки", 1961, № 4), книга "Предмет эстетики" (М.: "Искусство", 1961), "Опыт построения модели эстетического отношения" (Ученые зап. Тартуского гос. Университета, вып. 124. Труды по философии, VI. – Tartu, 1962).
Хотя я оказался "мальчиком для битья", спортивным снарядом для "производственной гимнастики" (Л. Баткин), а погромная критика разделяемой мной концепция – средством для демонстрации своей воинствующей партийности, верности марксизму-ленинизму и партийному начальству, я не оказался забитым одиночкой. В 1965 г. я защитил докторскую диссертацию "Проблема прекрасного и общественный идеал". Меня начали приглашать оппонировать кандидатские и докторские диссертации. Всё больше расширялся круг сторонников и "сочувствующих". В течение 50-х – 70-х гг. завязались творческие и дружеские отношения с А.Ф. Лосевым, В.Ф. Асмусом, М.С. Каганом, Ю.Б. Боревым, С.Х. Раппопортом, А.И. Буровым, В.В. Вансловым, Н.З. Чавчавадзе, Р.Н. Блюмом, Н.П. Прожогиным, Б.М. Бернштейном, Р.А. Медведевым, И.С. Коном, М.А. Лифшицем, А.А. Тахо-Годи, И.И. Виноградовым, А.А. Лебедевым, Э.П. Юровской, А.В. Гулыгой, А.Н. Илиади, А.Ф. Еремеевым, Е.М. Целмс, Л.Н. Коганом, А.Я. Зисем, М.Я. Поляковым, П.П. Гайденко, Ю.Н. Давыдовым, Г.Д. Гачевым, Марианом Варошем, Куртом Магритцом, Крыстю Горановым, Ласло Гараи, Стефаном Моравским, Иреной Войнар, Исаком Паси, Зденеком Матхаузером, Радегастом Паролеком и многими другими коллегами, несмотря различия наших воззрений на те или другие вопросы эстетики и жизни. Даже с такими убежденными "природниками", как Н.А. Дмитриева, М.Ф. Овсянников, Н.И. Крюковский, Ю.В. Линник, можно было полемизировать без всякого рода взаимных обвинений и находиться в добрых отношениях.
Обнаружилось взаимопонимание с ведущими организаторами и деятелями Тартуско-Московской школы семиотики – с Ю.М. Лотманом, З.Г. Минц, Б.Ф. Егоровым, Б.А. Успенским, В.Н. Топоровым, Вяч. Вс. Ивановым, И.И. Ревзиным, А.М. Пятигорским. Я принимал участие во всех "Летних школах по вторичным моделирующим системам". На одной из них в 1966 г. мне посчастливилось познакомиться с Р.О. Якобсоном и П.Г. Богатыревым. Меня интересовал семиотический аспект эстетической ценности и искусства, который я рассматривал в книге "Природа эстетической ценности" (1972). Я написал первую рецензию на вышедший в 1965 г. в Тарту 2-й выпуск "Трудов по знаковым системам"*.

Особо дорога для меня была философская и моральная поддержка последнего классика русской философской мысли – Алексея Федоровича Лосева, с которым я познакомился в начале 60-х годов. Ещё в своих книгах 20-х годов (которые, к сожалению, мне были не доступны, когда я разрабатывал свою концепцию эстетического) А.Ф. Лосев подчеркивал символический смысл вещей и общественно-историческую опосредованность восприятия природных явлений. Он рассматривал ценностные качества как продукт не субъективного настроения и "не физического, но социального и исторического бытия"*.

Он внимательно следил за ходом дискуссии об эстетическом, расхождением между "т. н. природниками, понимающими эстетическое как некое природное свойство предметов наряду с физич., биологич. и т.п. их свойствами (Г.Н. Поспелов, И.Ф. Смольянинов, П.С. Трофимов и др.) и т.н. общественниками, отстаивающими обществ. природу эстетического как порождения трудовой деятельности человека, коллективной историч. практики (Л.Н. Столович, С.С. Гольдентрихт, В.В. Ванслов, В.И. Тасалов, Ю.Б. Борев и др.). При этом эстетическое характеризуется последними как такая сторона человеч. деятельности, в к-рой выражается свобода человека от грубо утилитарных потребностей и их животного удовлетворения, бескорыстный подход к освоенному человеком предмету и наслаждение им как самостоят. ценностью". А.Ф. Лосев сочувственно и одобрительно отнесся к исследованиям проблем эстетической аксиологии. "Разработка аксиологич. проблематики в 60-х гг. и выявление ценностной природы эстетического (М.С. Каган, Л.Н. Столович, Н. Чавчавадзе, Н.И. Крюковский и др.) вновь сделали актуальным вопрос о специфике эстетич. ценностей, их взаимосвязи с др. классами ценностей: взаимоотношении эстетического и этического, эстетического и полезного и т. д.", – отмечал А.Ф. Лосева в статье "Эстетика", опубликованной в 5-м томе "Философской энциклопедии" (М., 1970, с. 574–575).
В книге "Проблема символа и реалистическое искусство" (1976) ценностные качества вещей, в том числе природные картины мироздания, понимаются А.Ф. Лосевым как "сгустки человеческих отношений", "символы этих отношений*.

Он полагал, что "эстетическое есть выражение той или иной предметности, данной как самодовлеющая созерцательная ценность и обработанной как сгусток общественно-исторических отношений".

Я бережно храню тома "Истории античной эстетики" (1963, 1969, 1980 гг. выпуска) и "Эстетику Возрождения" (1978) с такими в высшей степени для меня лестными и дорогими надписями: "Дорогому Леониду Наумовичу Столовичу с чувством единоверия. А. Лосев. 16.IV.69 г.", "Дорогому Леониду Наумовичу Столовичу, моему близкому сотоварищу в борьбе за создание грамотной и прогрессивной эстетики. А. Лосев. 14. II. 79", "Дорогому Леониду Наумовичу Столовичу с чувством глубокой общности. 2.VI.80", "Дорогому Леониду Наумовичу Столовичу, моему другу и сотоварищу на путях трудных исканий – автор. А. Лосев. 26.III.83". Разбирая свой архив в январе 2008 г., я обнаружил телеграмму от А.Ф. Лосева, посланную к моему 50-летию:

6

Дискуссия об эстетическом, начавшаяся в середине 50-х годов в Советском Союзе, перекинулась и в другие страны так называемого "социалистического лагеря". Выступления её участников, их статьи и книги переводились в ГДР, Польше, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Болгарии, а также в Югославии и Китае. Материалы дискуссии включались в самостоятельное развитие эстетики в этих странах, связанное с имеющимися там национальными традициями. Следует отметить, что за рубежом менялись акценты в отношении к участникам дискуссии. Если в СССР на первом этапе споров об эстетическом доминировало критическое отношение к "общественной" и "объективно-субъективной" концепциям, то зарубежным коллегам как раз эти концепции больше всего импонировали. "Природники" проявили себя только в Болгарии. В нижеследующих заметках будут затронуты лишь некоторые проявления дискуссии в тогдашнем "ближнем зарубежье", известные автору этого очерка и в той или иной мере с ним связанные.
В Польше вышла первая монография о современной советской эстетике "Между традицией и видением будущего". Автор её – проф. Стефан Моравский*.

Эта книга начиналась разделами "О предмете и методе эстетики" и "Об эстетических свойствах", в которых дан был обзор различных взглядов на предмет эстетического знания и на сущность эстетического в советской эстетике. Автору очевидно импонировали воззрения "объективно-субъективные" и "общественные". В статье "О художественной ценности" Ст. Моравский "вписал" разработку проблем эстетической и художественной ценности в Советском Союзе в панораму воззрений на эти проблемы в мировой эстетике*.

* Stefan Morawski. O wartosci artystycznej // "Kultura i Spoleczenstwo, rok VI, nr 4, 1962. Русский вариант этой статьи "О художественной ценности" был опубликован в переводе А. Фарбштейна в "Трудах по философии", Х (Ученые записки Тартуского гос. университета, вып. 187), Тарту, 1966.

** В письме ко мне от 2 февраля 1999 г. Ст. Моравский вспоминал свою первую поездку в США в 1962 г.: "Тогда я был полон сил и решил – там! – остаться марксистом, но свободным, на собственную меру и ответственность.

Ст. Моравский стоял на марксистских позициях, однако его марксизм был "западного типа", в котором рельефно выражалась гуманистическая традиция марксизма, толерантность и открытость ко всему интересному и значительному, что когда-либо делалось и делается в иных методологических концепциях**.
Он много работал в университетах Англии, Голландии, США. Его хорошо знали и очень уважали западные коллеги. Ст. Моравский был связующим звеном между советской эстетикой, отстаивающей гуманистические ценности, и западной эстетикой, также преданной этим ценностям.
Польский ежегодник "Studia estetyczne" систематически публиковал рецензии на работы советских эстетиков. В 1965 г. в Варшаве вышла составленная Иреной Войнар (Irena Wojnar) международная антология по проблемам эстетического воспитания "Воспитание искусством", в которую были включены фрагменты работ писателя Льва Кассиля, эстетика Карла Кантора, придерживающегося "трудовой" концепции эстетического, и глава об эстетическом воспитании из моей первой книги "Эстетическое в действительности и в искусстве". Ирена Войнар – крупнейший в Польше специалист по эстетическому воспитанию – написала в 1983 г. предисловие к польскому изданию моей книги "Категория прекрасного и общественный идеал" и рецензию на эту книгу, опубликованную во французском журнале "Revue d’esthetique" (Paris) (1970, 3/4, p. 444-445).
Внимательно и сочувственно относился к эстетическим поискам в Советском Союзе польский эстетик Богдан Дземидок (Bohdan Dziemidok) – талантливый исследователь категории комического, теории ценности, природы эстетического переживания и истории польской эстетики, ставший вице-президентом Международной Ассоциации эстетики (International Association for Aesthetics).
Наиболее авторитетными философами и эстетиками в Польше были Владислав Татаркевич (Wladyslaw Tatarkiewicz) (1886 – 1980) и Роман Ингарден (Roman Ingarden) (1893 – 1970). Эти два мыслителя мирового уровня не были марксистами. В. Татаркевич прошел школу неокантианства (в 1910 г. он стал доктором философии в Марбурге), затем он воспринял идеи английской аналитической философии. Он анализировал эстетические переживания и установки, категории эстетики и этики. Б. Дземидок характеризовал воззрения В. Татаркевича как "эстетический плюрализм". В. Татаркевич – автор трехтомной истории философии и трехтомной истории эстетики, многих трудов по теории и истории архитектуры и скульптуры, исследований польского классицизма и барокко. Р. Ингарден – ученик Гуссерля, ведущий представитель феноменологической эстетики.
С В. Татаркевичем я познакомился во время V Международного конгресса по эстетике в Амстердаме в 1964 г. и встречался во время поездок в Польшу. В 1966 г., когда М.Ф. Овсянников и я приехали в Польшу по приглашению Ст. Моравского, бывшего тогда деканом философского факультета Варшавского университета, В. Татаркевич показывал нам Варшаву. Я был приглашен участвовать в IV томе "Studia estetyczne" (Warszawa, 1967), посвященном 80-летию В. Татаркевича. В весьма почетном окружении (R. Ingarden, H. Osborne, K. Aschenbrenner, E. Souriau, M. Rieser, S. Morawski, I. Wojnar и других видных эстетиков) была напечатана моя статья "Красота свободы и свобода в красоте от Просвещения до Гегеля". В 3-м томе "Истории эстетики" (1967) В. Татаркевич обратил внимание на мою статью "Ценностная природа категории прекрасного и этимология слов, обозначающих эту категорию".
С Романом Ингарденом я познакомился в 1966 г. М.Ф. Овсянников и я навестили его в Кракове и целый вечер провели в его уютной квартире. Во время встречи Ингарден много говорил о своем учителе Эдмунде Гуссерле, в архиве которого он незадолго до этого побывал. "Вы знаете, – сказал Ингарден, – я ведь тоже был советским гражданином, когда Львов отошел к СССР. Меня записали в университет марксизма-ленинизма. Преподаватель как-то спросил, знаю ли я, кто такой Гегель.
– Конечно, – ответил я, – я даже его читал.
– На каком языке? – удивился преподаватель.
– На немецком.
– Ну, тогда Вам не нужно посещать наш университет.
Так закончилось мое марксистское образование", – с легкой иронией закончил свой рассказ один из классиков феноменологической философии и эстетики.
Общение с Татаркевичем и Ингарденом расширило мой методологический кругозор. Своему аспиранту Юло Матьюсу (Ulo Matjus) я предложил темой диссертационной работы эстетическое учение Ингардена. В своем письме к Ингардену я ему об этом написал*.

В 1975 г. Юло Матьюс успешно защитил в Риге диссертацию "Проблема интенциональности в эстетике Романа Ингардена" с этого времени начал серьезно заниматься феноменологией, перейдя потом к изучению философии Хайдеггера.
В Чехословакии в 1961 г. вышла по-словацки первая моя книга "Эстетическое в действительности и в искусстве". В Праге вскоре появилась на нее рецензия в журнале "Plamen" (1961, Nr 10), в которой был дан также краткий обзор дискуссии об эстетическом в Советском Союзе. 4-й номер чешского журнала "Estetika" за 1966 г. был посвящен соотношению эстетики и аксиологии. В нем была опубликована моя статья "Прекрасное как эстетическая ценность" и рецензия Мирослава Кливара (Mirislav Klivar) на мою книгу "Предмет эстетики" (М., 1961).
В Чехословакии была высокая культура эстетических исследований, обусловленная трудами Отакара Гостинского, Яна Мукаржовского, Мирко Новака. В Праге работали в 30-е годы видные немецкие эстетики, такие, как Эмиль Утиц, а также русские философы, в том числе Н.О. Лосский, оказавшие влияние на чешских и словацких эстетиков. Ещё в 1936 г. Ян Мукаржовский напечатал статью "Эстетическая функция, норма и ценность как социальные факты", заложившей основы аксиологического подхода к изучению эстетических явлений. Этот подход ярко проявился в работах выдающегося словацкого философа, эстетика и искусствоведа Мариана Вароша, учившегося ещё у Н.О. Лосского.
В этом контексте и воспринимались споры советских эстетиков об эстетическом и стремление некоторых из них освоить аксиологический подход. В течение 1976–1977 г. я работал профессором эстетики Братиславского университета им. Коменского. Мои книги "Природа эстетической ценности", "Категория прекрасного и общественный идеал", "Философия красоты" были переведены на словацкий язык, статьи печатались в пражском журнале "Estetika" и других философских и искусствоведческих изданиях. Эти работы обсуждались моими чешскими и словацкими коллегами и мне самому очень много дало творческое общение с Марианом Варошем, Зденеком Матхаузером, Теодорой Куклинковой, Владимиром Брожиком, Анной Фишеровой.
В Германской Демократической Республике издавался журнал "Kunst und Literatur", который оперативно перепечатывал статьи по эстетике самых различных направлений, выходившие в СССР. Это, по сути дела, был советский журнал по эстетике, которого не было в самом Советском Союзе. Там в 1956 г. вышла по-немецки моя статья "Об эстетических свойствах действительности" и ещё 14 моих статей. Там же перепечатывались и статьи моих оппонентов, в том числе Астахова и Эльсберга. На немецком языке вышла книга А. Бурова "Эстетическая сущность искусства". Таким образом, немецкие эстетики, даже не владевшие русским языком, были достаточно осведомлены о наших делах эстетических.
Как они к этому относились? По-разному. Е. Бартке (Bartke) в статье "Основной спор в современной эстетике" ("Kunst und Literatur", 1961, 11) обрисовал ход дискуссии об эстетическом в Советском Союзе и выражал свое несогласие с Астаховым. Гейнц Плавиус (Heinz Plavius) опубликовал в московском журнале "Вопросы литературы" (1961, № 11) статью "Эстетика – арена борьбы", в которой характеризовал со своей точки зрения состояние советской эстетики и выступил против статьи Эльсберга. Можно сказать совершенно определенно, что "природническая" концепция не нашла в Восточной Германии своих приверженцев. Высокая немецкая философская культура, при всей официозности идеологии ГДР, брала своё. "В действительности красота природы – не произведение Бога, но человека, так как всякая красота является результатом человеческой практики", – отмечал в своей монографии "История и законы эстетического" (1960) Хорст Редекер (Horst Redeker) – сторонник "трудовой" концепции эстетического. Наибольшей популярностью в ГДР пользовалась "объективно-субъективная" концепция. В 1974 г. вышли на немецком языке "Лекции по марксистско-ленинской эстетике" М. Кагана, притом параллельно в Берлине и в Мюнхене. По просьбе автора послесловие к ним было написано мною. В 12 номере журнала "Deutsche Zeitschrift für Philosophie" за 1966 г. была напечатана моя статья "Красота как ценность и ценность красоты". В 1975 г. в Берлине вышла моя книга "Эстетическая ценность". В журнале "Weimarer Beiträge" (1/1979) была напечатана рецензия на неё, подвергавшая её критике с точки зрения "объективно-субъективной" концепции.
В ГДР сложилось два эстетических центра. Один из них в Берлинском университете, где работали приверженцы "объективно-субъективной" концепции. В духе этой концепции была написана коллективная работа "Эстетика сегодня" ("Ästhetik heute"), в которой утверждалось, что диалектика объекта–субъекта исключает самостоятельно существующие ценности вне оценки. Однако в Лейпцигском университете эстетики Эрхард Йон (Erhard John), Гюнтер Леманн (Gunther K. Lehmann) и Михаэл Раммлер (Michael Rammler) придерживались других взглядов. Так, Михаэл Раммлер в статье "Эстетическая ценность как категория отношения (Verhältniskategorie)" настаивал на том, что постижение ценности должно исходить не из субъектно-объектного отношения, а из признания социальной объективности ценности, учитывая принципиальное различие между объективной ценностью и субъективной оценкой ("Weimarer Beiträge", 9/1978, S. 121). В статье "Эстетическая ценность и ценностное сознание" ("Weimarer Beiträge", 2/1980) я стремился показать, что диалектика объекта-субъекта не исключает понимания объективности ценности. Понятия "объект" и "субъект" не тождественны понятиям "объективное" и "субъективное". Само отношение между объектом и субъектом может быть как объективным, так и субъективным. Диалектика объекта и субъекта в практике, на основе которой образуются ценности, является объективным процессом. Диалектика же объекта и субъекта в сознании, в том числе и оценочном, несомненна субъективна.
В Болгарии также происходила дискуссия о сущности эстетического отношения. Расстановка спорящих сил здесь была такая же, как и в СССР. Были свои "природники" (Борис Ценков), сторонники "объективно-субъективной" концепции (Пенчо Данчев, Исак Паси), "общественники" (Крыстю Горанов). Академик Тодор Павлов, как уже отмечалось, сочувственно относился к моим работам, хотя не во всем был со мной согласен, склоняясь к "природнической" концепции. Большим вкладом в разработку "общественной" концепции в Болгарии была статья К. Горанова "Субстанция или объективное отношение" ("Философска мисъл", 1960, № 5). Поддержал концепцию и Атанас Натев в своих книгах "Цель или самоцельность искусства" (1960) и "Искусство и общество" (1961). Большое значение для историко-эстетического осмысления эстетического отношения имеют труды по истории философии и эстетики Исака Паси. Во 2-м номере журнала "Философска мисъл" за 1962 г. была напечатана моя полемическая статья "Природа эстетического и эстетическое в природе".
В Румынии в "Румыно-Советских записках. Серия философии" ("Analele Romino-Sovietice. Seria filozofie") перепечатывали на румынском языке работы советских эстетиков. "Общественную" концепцию эстетического поддержал в 1958 г. Марчел Брязу (Marcel Breazu) в статье "Об объективности эстетической ценности" ("Cercetari Filozofice", 6, 1958), а также Ион Яноши (Ion Ianosi), который ещё в 1955 г. прочитал мою диссертацию "Некоторые вопросы эстетической природы искусства", будучи аспирантом философского факультета Ленинградского университета.
В Венгрии психолог и эстетик Ласло Гараи (Laszlo Garai – Wikipedia: http://en.wikipedia.org/wiki/Garai_Laszlo) в 1962 г. в журнале "Valosag" (1962, 2) дал обзор дискуссии об эстетическом в Советском Союзе. В "общественной" концепции он усмотрел "близнец-теорию" разрабатываемой в это время им концепции психологии прекрасного. В этом же году он представил в центральном венгерском философском журнале "Magyar Filozofiai Szemle" (1962, № 4) теперь уже общую для него и моих единомышленников "общественную теорию прекрасного". Через венгерские публикации Ласло Гараи с "общественной" концепцией ознакомился Эрвин Ласло – один из основателей знаменитого Римского клуба. Рассматривая эту концепцию в Studies in Soviet Thought (Volume 4, Number 3 / September, 1964, 218-231), он охарактеризовал её как прогрессивное направление марксистко-ленинской эстетики, которое сближается с кантианской и феноменологической позициями. По его мнению, это направление противопоставлено "гегельянскому направлению" Георга Лукача.
Ласло Гараи сыграл важнейшую роль в разработке "общественной" концепции в Венгрии и других странах. По его инициативе на венгерский язык были переведены мои книги "Природа эстетической ценности" в дополненном издании по сравнении с московским изданием 1972 г. (Budapest: Kossuth konyvkiado, 1977), "Категория прекрасного и общественный идеал" (Budapest: Gondolat, 1974) и ряд статей.
Об "общественной" концепции пишут Иштван Сердахели (Istvan Szerdahelyi) и Ласло Сиклаи (Laszlo Sziklai), разрабатывающий проблему генезиса эстетического. В 1967 г. журнал "Magyar Filozofiai Szemle" опубликовал мою статью "Красота как ценность и ценность красоты" (1967, № 1)..
Положительное отношение в Венгрии к "общественной" концепции и неприятие "природнической" во многом определялось большим авторитетом эстетических воззрений выдающегося философа–марксиста Георга (Дьердя) Лукача. Венгерские философы высоко ценили труды этого образованнейшего и самобытного мыслителя, несмотря на то, что его имя третировалось в СССР и в официальной Венгрии как "ревизиониста" за его участие в качестве министра культуры в подавленном советскими войсками в 1956 г. правительстве Имре Надя.
Лукач, будучи в "безвестности", в начале 60-х гг. работал над своим капитальном трудом "Своеобразие эстетического", изданном сначала в 1963 г. в ФРГ, а затем в 1965 г. на родине. Венгерские ученики и сторонники Лукача знакомились с немецкими корректурами этого труда и от них я имел возможность их получить. Вот, что писал Лукач о так называемой "природной красоте": "Теперь, после того как мы детально в их конкретных особенностях проанализировали те весьма существенные проблемы, которые объединяются под в высшей степени расплывчатым и противоречивым названием "природная красота", можно в итоге сказать: основой этих многообразно дивергирующих переживаний является не природа сама по себе, а "обмен веществ" между обществом и природой, в них, следовательно, раскрывается опять-таки не природа сама по себе, а общественно-историческая сущность человека. В основе всякого переживания "природной красоты" лежит, таким образом, определенный этап подчинения природы господству обобществленного человека, разумеется, во всей его сложности, со всеми его противоречиями". И далее: "будучи метафизически гипостазирована, "природная красота" способна породить лишь философскую путаницу, причем не только в эстетике, но также и в этике, способна лишь помешать верному постижению человеческой жизни"*.

Летом 1955 г. я послал Лукачу автореферат своей диссертации "Некоторые вопросы эстетической природы искусства", но у меня нет сведений, что он дошел до адресата (работники квартиры-музея Лукача в Будапеште сказали мне, что в его библиотеке этот автореферат не обнаружен).
Югославия до хрущевской "оттепели" была вне "социалистического лагеря", хотя не переставала быть социалистической страной, но более открытой для философских и эстетических контактов с Западом и менее – с Советским Союзом. На амстердамском Международном конгрессе по эстетике в 1964 г. я познакомился с ведущим в Югославии эстетиком Миланом Дамняновичем. По его просьбе я в редактируемый им журнал художественной, исторической и философской критики "Књижевна критика" предложил статью "Опыт построения модели художественной деятельности", которая была опубликована в 6-м номере журнала за 1974 г.
В 1980 г. я принял участие в IХ Международном конгрессе по эстетике, который проходил в Дубровнике. Там я ближе узнал о состоянии эстетической мысли в республиках Югославии и имел возможность рассказать югославским коллегам о том, что происходило в советской эстетике. В журнале "Књижевност" (1980, 10-11) появилась статья плодотворно работающего эстетика Сретена Петровича "Аксиологические проблемы эстетики. Эстетические взгляды Леонида Столовича". В 1982 г. в "Књижевна критика" была напечатана моя статья "Природа эстетической категории" (№ 6 за 1982 г.), а в 1983 г. в Белграде была издана на сербско-хорватском языке в переводе Михайло Видаковича моя книга "Природа эстетической ценности" (московское издание 1972 г. было существенно дополнено тем новым, что я сделал в разработке проблемы ценности). Книга вышла с предисловием Сретена Петровича "Аксиологическая эстетика Леонида Столовича". Книгу я посвятил памяти моего друга Светозара Чулибрка, с которым я учился в Ленинградском университете до 1949 г. – до разрыва отношений между СССР и Югославией – и встретился лишь в 1980 г. Незадолго до выхода книги я узнал о его смерти.
О том, как проходила дискуссия об эстетическом в Китае, в течение долгого времени мне ничего не было известно. Газета "Известия" от 5 июня 1993 г. перепечатала статью из гонконгской газеты "South China Morning Post" о художнике Гао. В ней отмечалось, что в 50-х годах на факультете искусств в Пекине существовали три взгляда на эстетику: "красота – отражение социальных условий", "красота сугубо субъективна" и, наконец, "красота рождается и объективными, и субъективными факторами". В статье рассказывалось о трагической судьбе Гао в связи с его эстетическими взглядами: "Достаточно было Гао в ходе этой дискуссии сказать: "красота – там, где вы ее увидели" и призвать к терпимости во время академических дебатов, как он прослыл "правым". В 1957 году этого идеалиста 21 года от роду отправили в дальнюю дорогу. В лагерь трудового перевоспитания в пустыне Гоби в провинции Ганьсу. Там работали три тысячи заключенных". Эта заметка интересна как свидетельство споров об эстетическом в Китайской Народной Республики и о том, чем могли заканчиваться эти споры в 50-х годах. Так заканчивалась в свое время заманчивая для нас плюралистическая формула: "Пусть расцветают все цветы!", когда к ней была сделана тоталитарная поправка: "Кроме ядовитых". Критерий "ядовитости" в тоталитарном обществе знает только политическое руководство…
В начале января 1980 г. я получил письмо из Китая, когда отношения между КНР и СССР были весьма напряженными. Мне писал на хорошем русском языке аспирант по эстетике факультета западных языков и литературы Пекинского университета Лин Цзияо (Lin Jiyao). Он проявлял большой интерес к моим работам по эстетике и выразил намерение их перевести на китайский язык, а также о них написать. В этом письме от 27 ноября 1979 г. Лин Цзияо перечислял мои статьи и книги, которые он прочитал, и перечислил названия тех книг, с которыми он хотел бы познакомиться. Его интересовали также труды советских эстетиков, связанные с "Экономическо-философскими рукописями 1844 года" Маркса.
Упоминание о рукописях Маркса было для меня "знаковым". Ведь со знакомства с этими рукописями началось и у нас эстетическое возрождение. Значит, решил я, за Великой Китайской стеной начинается нечто подобное, но уже на новом уровне, поскольку мой корреспондент проявил большой интерес к литературе по семиотике, особенной к трудам Ю.М. Лотмана.
Я сразу же ответил моему китайскому коллеге, послал ему нужную литературу, и между нами завязалась многолетняя переписка, из которой я почерпнул информацию о состоянии китайской эстетики по проблеме эстетического.
Оказалось, что ещё в 1957 г. моя статья "Об эстетических свойствах действительности" была переведена на китайский язык, а в 1962 г. – статья "Проблема объекта эстетического отношения". Первая статья была опубликована в "Сборнике статей во вопросам эстетики и литературы" (Пекин, 1957) наряду с работами В. Ванслова, А. Бурова и французского эстетика А. Лефевра. В отделе литературоведения были напечатаны редакционные статьи из советского журнала "Коммунист", статьи А. Егорова и В. Иванова.
Дальнейшие сведения о китайской эстетике и восприятии эстетики советской относились уже к концу 70-х – началу 80-х гг., к периоду китайской "оттепели", наступившей после пресловутой "культурной революции". Научным руководителем Лин Цзияо был наиболее известный и европейски образованный эстетик Китая Чжу Гуан-ген (Zhu Guang-qian) (1896 года рождения). Он 8 лет учился в Англии и во Франции. Во Франции он получил степень доктора. Он автор трудов "Психология искусства", "О красоте", "История эстетики западных стран".
Чжу Гуан-ген переводил на китайский язык Платона, Гегеля, Гёте, Лессинга, Кроче и других европейских мыслителей. Чжу Гуан-ген в эти годы был президентом Общества эстетики КНР. Он и рекомендовал Лин Цзияо тему диссертации "Эстетические идеи Л. Столовича", которую тот защитил 8 июля 1981 г.
Два вице-президента Общества эстетики КНР – проф. Ли Цзэ-хоу и проф. Цай уже четверть века полемизировали с президентом Общества – проф. Чжу Гуан-геном – и между собой. Интересно, что эстетические концепции трех ведущих профессоров эстетики соответствовали трем основным концепциям эстетического, выявившихся в нашей дискуссии. Цай – сторонник "природнической" концепции, которая, по свидетельству Лин Цзияо, не пользуется популярностью в Китае. "Взгляды Ли, – пишет мне Лин Цзияо в письме от 26 декабря 1980 г. – близки Вашим. Некоторые его называют китайским Столовичем. Подавляющее большинство наших эстетиков согласно с ним". По словам Лин Цзияо, эстетические взгляды проф. Чжу Гуан-гена близки взглядам М. Кагана, хотя он в то же время солидаризуется с позицией Л. Пажитнова, представленной его статьей "Проблемы эстетики в "Экономическо-философских рукописях" К. Маркса" (Вопросы эстетики. 1. – М.: "Искусство", 1958). Чжу Гуан-ген также высоко ценил историко-эстетические труды В.Ф. Асмуса.
В Китае были переведены книги М. Кагана "Эстетика и системный метод", "Морфология искусства", "Эстетика" Ю. Борева, книга А. Бурова "Эстетика: проблемы и аргументы". В 1984 в переводе Лин Цзияо вышел в Пекине сборник моих работ по эстетике, включающий "Природу эстетической ценности", автореферат моей докторской диссертации "Проблема прекрасного и общественный идеал" и книгу "Философия красоты". В 1985 г. вышло второе издание этого сборника. В этом же году в переводе Цзинь Яны издана была моя первая книга "Эстетическое в действительности и в искусстве". В 1993 г. по-китайски напечатана моя книга "Жизнь. Творчество. Человек. Функции художественной деятельности". В Пекине 2007 г. Издательство общественных наук Китая (China social sciences press) выпустило новое издание книги "Природа
эстетической ценности" с авторским предисловием, в которую вошли собственно книга "Природа эстетической ценности", книга "Философия красоты", а также статьи, написанные уже в XXI веке: "Об общечеловеческих ценностях" и "Системный плюрализм в эстетической ценности".
Лин Цзияо, ставший после защиты диссертации профессором Нанкинского университета, а затем Юго-Восточного университета в Нанкине, выпустил целый ряд статей, посвященных советской эстетике и автору этих строк*.

В 1990 г. в Нанкине издана была книга Лин Цзияо "Эстетика и культура. 16 портретов советских эстетиков". Это были очерки о А.Ф. Лосеве, В.Ф. Асмусе, М.А. Лифшице, М.М. Бахтине, М.Ф. Овсянникове, Г.Н. Поспелове, Л.Н. Столовиче, А.И. Бурове, В.В. Ванслове, Ю.Н. Давыдове, А.В. Гулыге, Ю.М. Лотмане, А.Я. Зисе, Ю.Б. Бореве, Г.А. Недошивине, М.С. Кагане.
В японском журнале, который в русском переводе называется "Идеал", в 7-м номере за 1962 г., была рецензия на мою книгу "Предмет эстетики", которая частично была переведена на китайский язык. С японскими эстетиками я встречался на Международных конгрессах по эстетике. В 1988 г. в Токио вышел Festschrift, посвященный крупнейшему японскому эстетику Томонобу Имамичи, в котором я был приглашен участвовать вместе со Стефаном Моравским, Иреной Войнар, Миланом Дамняновичем, Юрием Боревым, Джианни Ваттимо [Gianni Vattimo] (Италия), Харольдом Осборном [Harold Osborne] (Англия), Жеромом Стольницем [Jerome Stolnitz] (США), Микелем Дюфреном [Mikel Dufrenne] (Франция) и другими эстетиками, в том числе, разумеется, и японскими. Моя статья "Эстетическая ценность в мире ценностей" в известной мере итожила мою разработку проблемы эстетической ценности *.

Интерес к эстетической дискуссии проявлялся в Латинской Америке. Там оперативно переводились работы советских эстетиков, разделявших различные концептуальные позиции. В двухтомной антологии марксистской эстетики, изданной в Мексике в 1970 г. (Adolfo Sanchez Vazquez. Estetica y marxismo. Tomo I–II. – Mexico: Ediciones Era, 1970), были представлены и М. Лифшиц, и Г. Недошивин, и Л. Столович, и А. Егоров, и А. Буров, и В. Днепров, В 1975 г. в Аргентине на испанском языке вышла моя "Природа эстетической ценности", а в 1987 г. в Уругвае – "Жизнь. Творчество. Человек. Функции художественной деятельности". На Кубе были переведены на испанский мои статьи "Семиотические исследования и эстетика" * и "Опыт построения модели художественной деятельности"**.

* L.N. Stolovich. Las investigaciones semiologicas y la estetica // Santiago (Santiago de Cuba), 1972, No. 6, p. 246-254.

** L. Stolovich. Experiencias en la estructuracion del modelo de la actividad artistica // Problemas de la teoria del arte. Tomo II. Ciudad de La Habana, Cuba, 1980, pp. 5-30.

До меня порой доходят сведения, что ссылки на мои работы встречаются в театроведческих и музыковедческих изданиях Латинской Америки.
В "дальнем зарубежье" дискуссия о сущности эстетического среди философов и эстетиков Советского Союза и его ближайшего окружения вызвала интерес прежде всего среди тех исследователей, которые серьезно изучали состояние советской идеологии и историю марксизма. В 1961 г. в ФРГ появилась обзорная статья В. Оельмюллера "Новые тенденции и дискуссии в марксисткой эстетике"*.

* W. Oelmüller. Neue Tendenzen und Diskussionen der marxistischen Ästhetik // "Philosophische Rundschau", Tübingen, 1961, Jan. Jg. 9, Heft 2-3.

В 1964 г. в советологическом издании была напечатана статья Эрвина Ласло – одного из первых докладчиков знаменитого Римского клуба – "Обзор последних тенденций в марксистско-ленинской эстетике". Он выделил в советской эстетике два направления:
1. "Школа эстетики, являющаяся объективистской, придерживается ленинской теории отражения в ее первоначальной формулировке и имеет тенденцию стать догматической и абсолютистской". К ней автор статьи относит А.Г. Егорова, Я.Е. Эльсберга, И.Б. Астахова, С.М. Пермякова.
2. "Субъективистская школа (как ее заклеймили противники) возникли благодаря дискуссии, порожденной работой А. Бурова об эстетической сущности искусства". "За работой Бурова, – продолжает Эрвин Ласло, – последовало появление прогрессивной школы марксистско-ленинской эстетики, которая, хотя и отошла от крайностей субъективизма Бурова, однако отказалась становиться в один ряд с объективистской теорией. Наиболее крупными представителями этой школы были Ванслов, Столович, Тасалов, Борев. Они ухитрились обойти затруднения Бурова с теорией отражения тем, что признали эстетические свойства путем выведения их из объективного процесса социальной жизни. Таким образом (в отличие от Бурова), своим отправным пунктом они берут социальную жизнь, а не индивидуальное познание". Далее отмечается, что эта "теория приобрела много сторонников в советском блоке, почувствовавших, что она, наконец, предоставляет потенциальные возможности для успешного разрешения тяжелых проблем социалистического реализма. Разработанная Вансловым, Столовичем, Тасаловым и Боревым теория дает возможность достигнуть высокой степени логической последовательности и преемственности марксистско-ленинской философии, приспосабливая гносеологические и коллективистские принципы к ее схеме".
В заключении автор пишет: "Беспристрастный исследователь приходит к интересному выводу о том, что вне зависимости от сознательной борьбы марксистско-ленинских эстетиков против буржуазного влияния (почти каждый крупный эстетик написал статью "против" того или иного аспекта буржуазной эстетики) новая теория Ванслова, Столовича, Тасалова, Борева подходит к аналогичной точке зрения двух главных западных школ: кантианской и феноменологической". "То, что социалистические эстетики приходят к точкам зрения их западных коллег, – по мнению Эрвина Ласло, – свидетельствует об их возрастающей объективности в сложных философских проблемах, которыми они занимаются"*.

Мнение Эрвина Ласло представляет тем больший интерес, что сам он марксистские взгляды не разделяет, и поэтому его оценка "со стороны" участвующих в дискуссии сторон представляется более объективной и беспристрастной. На такой же позиции стоит и Эдвард Свидерский – автор самого основательного труда по изучению состояния советской эстетики: "Философские основания советской эстетики. Теории и споры в послевоенное время"*.

Основное внимание в своей книге Э. Свидерский уделяет дискуссии об эстетическом, которая, по его мнению, составила новый этап в истории марксистской эстетики и сыграла выдающуюся роль в открытии перспектив развития эстетики. Автор книги тщательно анализирует большой материал, охватывающий почти всю литературу по рассматриваемому им вопросу, и логично его систематизирует. Начало дискуссии он относит к 1956 г. в связи с появлением работ А. Бурова, Н. Дмитриевой, Л. Столовича и В. Ванслова.
В книге подробно рассматриваются взгляды "общественников" и "природников". Дискуссия об эстетическом выдвинула центральные философские проблемы отношения человека и природы, показала важность принципа практики как единства преобразования среды и человека, а в философском плане – как единства гносеологии и онтологии. Если в первый период дискуссии опасение гносеологизма толкало "общественников" к социологизму, то в 60-х годах дискуссия перешла на аксиологический уровень. По его мнению, советская аксиология многим обязана "общественной" концепции, хотя аксиологическая теория эстетического отошла от объективизма воззрений "общественников", в том числе и самих "общественников", перешедших на теоретико-ценностную позицию. В этой связи речь идет и о взглядах В. Тугаринова и М. Кагана, по которым красота как ценность есть единство объективного и субъективного. Но если для М. Кагана в ценности заключена диалектика объективного и субъективного, то для Л. Столовича ценность есть все же объективное свойство, возникшее на основе объективной диалектики объекта и субъекта в процессе практики. Вместе с тем, уже само введение ценности в эстетику подчеркнуло значение индивидуальности, личности. Это противостояло господствующей тенденции прошлой советской философии, боявшейся всего личного, субъективного как чего-то ложного, "субъективистского", "идеалистического".
Э. Свидерский с явным сочувствием излагает взгляды "общественников", у которых искусство органично включается в систему эстетического отношения, в то время как у "природников" не выявлена логическая связь между красотой и искусством. Автор книги полагает, что дискуссия завершилась потому, что "общественники" предложили неортодоксальное объединение генетическо-функциональных и познавательных измерений эстетических и художественных явлений. "Общественники", опираясь на "Экономическо-философские рукописи 1844 года" Маркса, разработали ряд философских проблем, в особенности категорию общественного бытия. Они сказали новое слово в советской философии, показав, что в действительности могут быть свойства, не идентичные природе, а имеющие общественно-человеческое содержание. Э. Свидерский полагает, что это было противоречием с ортодоксальными воззрениями и несоответствием с официальной доктриной социалистического реализма.
Автор книги полагает все же, что верность марксизму всех концепций эстетического в советской эстетике 50-х – 60-х годов сковывает эстетику. Поэтому, по его мнению, ни "природники", ни "общественники" не раскрывают специфику эстетических категорий, как это делает Владислав Татаркевич, следуя за феноменологией Макса Шелера. Советская эстетика, находясь в зависимости от марксисткой диалектики, социологии и теории познания, мало разработала субъективные факторы эстетического отношения, такие, как выразительность, творчество, воображение, эмоции.
К таким же выводам относительно направлений в советской эстетике приходит и известный шведский эстетик Гёран Хермерен в работе "Марксистские концепции эстетики"*.

* Goran Hermeren. Marxist Conceptions of Aesthetics. – Department of Philosophy of Lund University. Lund, 1979. В Швеции вызвала доброжелательный отклик вышедшая на эстонском языке моя книга "Красота и общество" (1969). См. рецензию на неё в эстонском эмигрантском журнале "Mana" (nr. 38, 1971).

** James P. Scanlan. Marxism in the USSR. – Ithaca, London, 1985.

Аналогично трактует историю советской эстетики видный американский специалист по русской философии Джемс Скенлен в разделе "Философия искусства" книги "Марксизм в СССР"**.
Он специально рассматривает возрождение интереса к проблеме прекрасного в постсталинскую эпоху и характеризует основные концепции, отмечая догматические взгляды "природников" (И. Астахов, Г. Поспелов, П. Иванов и др.) и более гуманистическую и философски обоснованную позицию, занимаемую А. Буровым и "общественниками" (Л. Столович, Ю. Борев, В. Ванслов, С. Гольдентрихт).
Французский философ Бернард Жё опубликовал доброжелательную рецензию на мою книгу "Философия красоты" (1978) и брошюру "Споры о судьбах искусства" (1978)*.

Парижский журнале "Revue d'esthetique" (1970, 3/4) напечатал рецензию Ирены Войнар на мою книгу "Категория прекрасного и общественный идеал". В этом же журнале в 1966 г. вышла моя статья "Этимология слова "красота" и природа категории прекрасного"**, а в 1969 г., как отмечалось выше, статья "Семиотические исследования и эстетика".