То, чем я занимаюсь многие годы, называется "речевая партитура". Часто, работая над текстом, актерам говорят: "Не думайте об интонации". Получается "органично", но потом почему-то текст становится затертым, теряет живость, свежесть… Для меня как для режиссера главная забота – прежде всего найти подлинную интонацию автора.
"Стихотворение нужно пропеть, как сонату. Знаки – ноты". Это высказывание Цветаевой в предисловии к отдельному изданию третьей части "Феникса", которая называлась "Конец Казановы", стало для меня напутствием, руководством и предметом постоянного восхищения в работе над этой пьесой- поэмой.
Что поразительно – все ремарки, если их читать внимательно, интонационно передают не только информацию, "время и место встреч", но и атмосферу. Произнося: "оззноб посследнего отъеззда", – чувствуешь поневоле холод, сумрак и одиночество. Но это еще только начало.
Самым трудным было расшифровать текст девяноста фрагментов из писем Казановы.
Сначала просто расставить ударения на главных словах, определить цезуры и паузы.

"Черный ад //
Вам уготован. / Вот назад //
Вам перстень ваш. Люблю". / Бедняжка. /.
Монашка! / От кольца / - бумажка //
Одна. //

Произнести все внешние и внутренние рифмы, прочувствовать согласные и гласные, ощутить ритм, цвет, плотность звуковых форм и, наконец, следовать голосом и чувствами, как за дирижерской палочкой, за знаками препинания.

"О Казанова, Казанова!"
Без подписи... Цветок... Число...
"Разлука – тоже ремесло,
Но есть и мастерство разлуки..."
"О ваши руки, ваши руки!"

Параллельно изнутри поэмы рождается тон.
Сначала это гневное ворчание обиженного старика на фоне зимнего холода и ветра за стенами замка Дукс. Это низкий мощный голос, но усталый и разочарованный. Это целая жизнь, выраженная в тональностях, ритмах, язвительных шипящих: "Вот вам застеш-ш-ки, вот вам пряш-ш-ки, вот героини, вот монаш-ш-ки, в одной рубаш-ш-ке…"
Затем в этот основной тон робко вмешивается звенящий девический голос, возникает дуэт, перекличка, спор скрипки и виолончели.

Франциска

Что говорит хрусталь?

Казанова

Жаль – жаль – жаль – жаль...

Франциска

Вдаль – вдаль – вдаль – вдаль...
А что теперь хрусталь
Вам говорит?

Казанова

Динь – динь – сгинь – стынь – аминь.

Франциска

А мне: день синь, день синь, динь – динь – динь – динь...
Как бубенцы со свадьбы утром рано!

Огромное богатство нюансов заканчивается колыбельной прошедшему веку. Переходы мгновенные, без всяких промежуточных звучаний. "Феникс" – это словомузыка, где тон голоса, произношение, интонация служат и сценографией, и светом.

Я сижу – не бужу,
Нынче в няньках служу,
И глядеть – не гляжу:
Погляжу – разбужу!
Что ж, что дух занялся!
Я качать нанялся,
Сколько в стаде овец?
Сколько в цепи колец?
Сколько в сердце – сердец?
Казанова, конец!
Мой огонь низко-низко...
Засы-пает Франциска,
Засы-пает Франциска...
Спит...

И вот возникает ИНТОНАЦИЯ, цветаевская интонация, пережитая голосом наших дней, наполненная вибрациями богатейшего природного музыкального инструмента, который зашифрован в поэзии Марины Цветаевой.
Стоит вглядеться в разнообразие и разносмысленность знаков препинания: это действительно ноты.
Конечно, без таланта эта работа кажется бессмысленной. Конечно, необходимо изучить время и место написания произведения. Конечно, за всем этим стоит работа, которую проделывают по-настоящему профессиональные актеры. И еще кое-что, что в этой книге называется ИНТОНАРЕ. Способ бытия мысли.

1979 год. Расцвет застоя. Всем творческим людям понятна формулировка "не рекомендовано". Вот в это самое "тогда", я, нерекомендованный режиссер и нерекомендованный специалист по сценической речи, поставила, залитовала и показывала много раз спектакль по пьесе нерекомендованного автора, Марины Цветаевой.
"Феникс", часть третья, "Конец Казановы". Эта пьеса досталась мне неразборчиво переписанной кем-то от руки. Как зашифрованная запись на древнем пергаменте.
Репетировали в Московском областном театре драмы. Директором был Исидор Михайлович Тартаковский, один из лучших и умнейших театральных руководителей Москвы, который от души поддерживал мои идеи и поиски, за что я по сей день ему благодарна. Он опекал меня в течение пяти лет, пока эти мои эксперименты не разозлили кого-то сверху, ведь театр располагался рядом с Красной площадью. Спектакли, которые я там ставила на птичьих правах консультанта по сценической речи, происходили под названием "Театр на 25 Октября". Это были первые постановки пьес Людмилы Петрушевской и первая в стране и в мире постановка цветаевской пьесы. Все это происходило как общественные просмотры, потому что билеты продавать мы не имели права.
Пьесу Цветаевой мы репетировали в верхнем зале, под куполом, который виден со стороны Большого театра и является частью привычного вида Москвы. Было очень красиво и очень холодно, почти не топили. Когда Людмила Арановская, первая исполнительница роли Франциски, окоченевала и закутывалась в шубу, чтобы согреться, мы читали дневники Цветаевой. В суровую зиму 1919 года, в нетопленой квартире, вечерами Марина рассказывала своей дочери Ариадне про замок Дукс, про роскошные пиры, про старого аристократа Казанову и тринадцатилетнюю девочку, удивительно похожую на замерзшую дочку под стареньким одеялом. Эти дневники мне одолжила Анна Саакьянц, которая поддерживала нас в репетиционный период.
В декабре 1979 года "Феникс" был залитован и поставлен впервые в Театре на 25 Октября после 17 сдач худсовету и областному управлению культуры. Последняя и окончательная сдача состоялась в присутствии театральных критиков Марианны Строевой и Анатолия Смелянского.
Потом меня привели в Вахтанговский театр, где я больше года работала над речевой партитурой спектакля, который впоследствии получил название "Три возраста Казановы". Затем я стала играть его сама. На разных площадках, в разных городах и странах около тысячи раз.
Спустя 27 лет вдруг нашлись люди, услышавшие ту работу, о которой и не догадывались многие именитые критики, вскормленные соцреализмом и понимающие только идейно-художественный разбор произведения и только социально-бытовую сторону. Меня пригласили ученые, объединенные изучением звучащей мысли – интонологией. Какое удовольствие играть этот моноспектакль перед людьми, которые впоследствии могут обсудить именно работу над звуковыми образами, какая возможность продвигаться в следующие ипостаси жизни голоса и "прозрения в незнании"!
Перед каждым представлением я просматриваю свои записи и думаю, что же на этом фундаменте нужно сегодня и сейчас играть. И лишь когда уже построенную структуру перекладываешь, прослаиваешь только что возникшими переживаниями, только тогда ты имеешь право прозвучивать, пропевать, промалчивать, прошептывать, простанывать… Произносить этот текст.