Оксана Яблонская

Маленькие руки
Тема с вариациями

Консерватория. Башкиров

Когда я была студенткой Гольденвейзера, Башкиров был у него аспирантом. Он только что занял второе место на Парижском конкурсе пианистов.
Башкиров был мужем Веры, лучшей подруги моей сестры. Разница в возрасте была у нас невелика, мы встречались, были на "ты". Я искренне восхищалась им – ярким, талантливым музыкантом.
Я попросила Гольденвейзера, чтобы я могла заниматься с Башкировым как ассистентом. Вообще-то обычно ассистентом становится лучший ученик профессора, продолжатель традиции – в нашем классе таким был Лазарь, или, как мы его называли, Лялик Берман. Но так уж получилось, я попросила, а Гольденвейзер взял да и согласился.
Башкиров к тому времени занимался у Гольденвейзера всего второй или третий год. Он перевелся из Тбилисской консерватории от Вирсаладзе. Я никогда не могла понять, почему он пошел в класс Гольденвейзера – более разных людей трудно было себе представить. Гольденвейзер трепетно относился к деталям, малейшей авторской ремарке, был невероятно, я бы сказала, рыцарски точен в музыке. Башкиров же схватывал форму в целом, был страстен и экспрессивен, мог пренебречь частностью ради главного. У Гольденвейзера не было детей, и всю свою любовь и нежность он отдавал ученикам. Башкиров совсем не был фанатиком, хотя работал на совесть. Гольденвейзер на уроке всегда был спокойным и доброжелательным, в то время как Башкиров был очень темпераментным, вспыльчивым, он часто кричал и разве что не бил меня по рукам.
Очевидно, что меня подкупали тогда талант и неистовый темперамент Башкирова. Я всем твердила, какой это восхитительный музыкант и педагог, и, во многом благодаря моей такой убежденности, к нему потянулись ученики (об этом мне недавно напомнила Нелли Акопян). Кажется, через год у него уже был свой класс. Его репутацию сильно укрепило то, что Нелли Акопян, поступившая к нему от Анаиды, вскоре получила первую премию на конкурсе Шумана.
С Башкировым связано одно мое вечное угрызение совести. Я, как уже писала, была последней студенткой Гольденвейзера, ему было уже за восемьдесят. Его холодный ум и непревзойденная точность были слишком сильным контрастом яркости и темпераменту Башкирова. Я разрывалась между ними, и, по молодости, часто отдавала предпочтение второму. Башкиров видел, как мне трудно, и однажды просто предложил мне перейти к нему в класс. И я совершила подлость. Словно под гипнозом, пошла я к секретарю факультета Валентине Николаевне и попросила перевести меня от Гольденвейзера к Башкирову.
Едва я подала заявление, Башкиров отказался от своих слов: не знаю, испугался ли он, или произошло что-то другое. Если бы об этом стало известно Гольденвейзеру, моя жизнь была бы кончена. Да и для Гольденвейзера это было бы страшным ударом – в его возрасте перенести такое предательство он, я думаю, не смог бы. Видно, сам Господь спас меня от позора, а его от страданий. Невероятно, но об этом моем поступке так никогда никто и не узнал, и я публично признаюсь в нем здесь в первый раз. Каким-то чудом Валентина, первая сплетница на факультете, ни словом и никому не обмолвилась о моем заявлении.
Я осталась ученицей Гольденвейзера, и у нас сохранились прекрасные отношения. Мои воспоминания о нем – исключительно светлые и благодарные.
Случай этот, однако, сильно подействовал на меня и способствовал развитию моей неспособности обидеть человека. В то же время он выработал у меня неприятие предательства как явления. Да, для иных всегда мало времени, нет возможности ждать, хочется скорее начать карьеру. В этом нет ничего необычного, но в душе всегда должно оставаться нечто святое...
Башкиров как педагог дал мне очень много. Прежде всего, он прошел со мной огромный репертуар. Он дал мне умение охватывать форму в целом. Но без сложностей не обошлось.
Когда у Башкирова появились собственные ученики, он стал уделять мне все меньше и меньше внимания. Я, конечно, и сама не была самой прилежной ученицей – слишком быстро все выучивала, допуская вследствие этого неточности, качество страдало. Башкиров просто говорил:
– Все, в понедельник ты это играешь...
По понедельникам у нас были зачетные вечера, я принимала в них самое деятельное участие, и Башкиров задавал мне все новые и новые произведения – большинство из них он впоследствии выучивал и сам. Так было с ранней сонатой Шуберта, с его же до-минорным экспромтом, песнями, с фантазией Моцарта до-минор.
Однажды, когда я играла фа-минорный этюд Листа, в класс пришла Люся Сосина – чудная пианистка, преподавательница консерватории. Башкиров, как всегда, сказал, что в понедельник я буду играть эту пьесу на зачете. А я ее только разобрала, и до зачета оставалось всего, наверное, дней пять. И Люся мне говорит:
– Почему ты играешь не ту ноту?
Я играла добавочную фа, а нужно было ля-бемоль. В результате я не попадала ни на фа, ни на ля-бемоль, все время выскакивала соль. Все, конечно, смеялись, думали, что я это специально делаю: обычно я никогда не "мазала".
Когда Гольденвейзер умер, я оказалась в непростой ситуации: мне предстояли выпускные экзамены. Я приходила заниматься к Башкирову. В то время я уже была замужем и ждала ребенка. Чувствовала себя отвратительно, меня постоянно тошнило. Я просила Башкирова пропустить меня без очереди или хотя бы не заставлять ждать так долго. Но он, словно нарочно, откладывал занятия со мной – приходилось сидеть и часами ожидать его. Иногда для меня почти не оставалось времени. Мне было горько и обидно – Башкиров, мне кажется, мог бы относиться ко мне иначе. Но я даже тогда понимала, что он спешит делать карьеру, имя. И то, и другое ему удалось.
Несмотря ни на что, на экзамене я сыграла очень хорошо, и встал вопрос о моем зачислении в аспирантуру. И я снова пошла к Башкирову и снова попросила его взять меня к себе в класс. Башкиров долго не давал определенного ответа и в конце концов отказался, ссылаясь на то, что не сможет помочь мне сделать карьеру. Он порекомендовал мне пойти к Файнбергу. Я всегда безмерно уважала этого музыканта, но он был к тому времени уже очень пожилым человеком, а мне хотелось учиться у более молодого педагога. После долгих мытарств я поступила в класс Татьяны Николаевой, ученицы Гольденвейзера, тогда начинавшей свою педагогическую деятельность.
Недавно в Москве, в консерватории, мне дали несколько копий из моего личного дела. Среди них были характеристики от Николаевой и декана Соколова – на удивление хвалебные, я никогда не догадывалась, что они так высоко меня ценят, особенно они подчеркивали, что я невероятно много аккомпанирую. Кроме того, там была и копия моего заявления с просьбой перевести меня в класс Башкирова!

Читать дальше