Оксана Яблонская

Маленькие руки
Тема с вариациями

Консерватория. Гольденвейзер

После Центральной музыкальной школы прямая дорога вела меня в Московскую консерваторию. Поскольку в школе я училась отлично, поступление в консерваторию не представило для меня особого труда, и я не сразу осознала, в какой храм искусства я попала.
А между тем, мое время обучения в консерватории было временем ее невероятного, возможно, высшего расцвета. Великий Игумнов, правда, к тому времени умер, но его традиции были живы, как были живы еще замечательные профессора Нейгауз, Гольденвейзер, Оборин, Флиер, Зак, Гилельс. В консерватории преподавали Ростропович и Козолупова. Я попала в класс профессора Гольденвейзера, он обо мне уже знал.
– Тише, сейчас вы услышите что-то особенное, – так он, по свидетельству Лазаря Бермана, предварил мое первое выступление в его полном народа классе.
Мне было очень приятно узнать, что Гольденвейзер был обо мне столь высокого мнения.
Я считаю полезным, когда студенты посещают занятия других учеников – такая традиция была и в классе Гольденвейзера. Ученики, например, выучивают больше произведений – вместо одной сонаты Бетховена могут выучить хоть десять. Есть ученики, которые систематически приходят на мои уроки и впитывают каждое слово педагога. Есть же студенты, которые не приходят к другим никогда – они "приносят" себя исключительно на свой урок.
Была в классе Гольденвейзера и другая замечательная традиция: в его класс часто приходили его выпускники, зачастую уже известные исполнители, состоявшиеся музыканты. Он это приветствовал, и я, как и мой учитель, всегда говорю: "Двери моего класса открыты для всех".
Играть перед выпускниками было большой честью и ответственностью. А уж когда они играли для нас, это была настоящая радость. Помню, как в класс пришла Татьяна Николаева и сыграла концерт Стравинского. Это было незадолго до приезда композитора в Советский Союз (он сам и дирижировал при исполнении Николаевой этого концерта). Тогда я увидела эту знаменитую пианистку в первый раз, именно в классе Гольденвейзера.
Особенно запомнился мне в ее исполнении Пятый концерт Прокофьева. Какой потрясающий ритм, какие острые характеры! Все удивительно логично. Где-то улыбка, сарказм, ирония, где-то необычайная чистота, благородство. Огромный эмоциональный диапазон: от площадной вульгарности до золушкиной невинности и искренности. Сам Гольденвейзер не жаловал Прокофьева, может быть, потому что они были соседи по даче. Он все ворчал, зачем, мол, ты взялась за такую музыку. Кажется, Гольденвейзер воспринимал ее как слишком смелую – он был немного старомоден, классик до мозга костей. Он и сам сочинительствовал, но его музыкальный язык недалеко ушел от "Могучей кучки".
Приходили и другие его ученики. Помню, Благой играл этюд Скрябина, опус 42, номер 5. Это было изумительное исполнение, хотя Благой, к сожалению, имел привычку страшно волноваться на сцене, из-за чего многое терял. Он был, вообще, крайне неуравновешенным. Когда он поехал на Шумановский конкурс, его не пропустили на следующий тур. Тогда он влетел в комнату жюри и устроил страшный скандал.
Поучительными были и уроки с другими студентами. Помню уроки с Нодаром Габуния, замечательным музыкантом, воспитанником тбилисской консерватории, ныне покойным. Помню и Колю Капустина, ставшего впоследствии известным композитором и феноменальным джазовым пианистом.
Среди знаменитых учеников Александра Борисовича – Татьяна Николаева, Арнольд Каплан, Дмитрий Благой, Дмитрий Башкиров, Самуил Файнберг, Григорий Гинзбург, Лазарь Берман, Дмитрий Панерно, Людмила Сосина, Леонид Блок, Александр Брагинский и многие другие. Вклад Гольденвейзера в русскую культуру двадцатого века невозможно переоценить.
У Гольденвейзера был священный трепет перед тем, что написано в нотах. Каждая пауза должна была быть выдержана неукоснительно точно. К авторскому тексту он относился необычайно бережно, при этом произведение каждый раз звучало свежо. Эта пунктуальность, трудолюбие и стремление к порядку, возможно, были у него потому, что детство он провел в Берлине, где заимствовал у педагогов знаменитую немецкую точность. Учился он и у Танеева, Аренского, у Сафонова – по камерному ансамблю, у Конюса – по инструментовке, у Зилоти и Пабста – по классу рояля.
Когда-то Гольденвейзер пользовался громадным влиянием. При том, что он был вегетарианцем, про него говаривали, что "он пьет человеческую кровь". Он обладал мощнейшей энергетикой, хотя по своей физической конституции был маленьким, тщедушным человечком, причем уже стариком, я была его последней ученицей.
Он был крещеным евреем, причем необычайно преданным православию, например, держал дома иконы, правда, в спальне, хотя по тем временам и это было весьма опасно. Меня вызывали "в одно место" и спрашивали, не говорит ли Гольденвейзер со мной о религии. (А учеников Нейгауза спрашивали, не пьет ли тот на уроках. В общем, хотели сделать из нас стукачей.) Я не поддалась, заявила, что никаких икон у Гольденвейзера не видела, в жизни в его спальню не заходила, и разговоры наши сводились только к тому, куда какой палец поставить и где сделать крещендо. В конце концов, видя, что от меня толку мало, от меня отстали.
Но были вещи, которые я по молодости делала, а сейчас не сделала бы ни за что. Вот одна из тех, за которые мне до сих пор стыдно. Гольденвейзер любил аккомпанировать, всегда аккомпанировал нам на втором рояле. Вообще, это было в консерватории заведено – на концертах партию второго рояля исполняли сами педагоги. На первом курсе был объявлен конкурс на лучшее исполнение концерта, я его выиграла и исполняла с оркестром Четвертый концерт Бетховена. Финалисты выступали в Большом зале Консерватории – изумительном во всех отношениях концертном зале, который я считаю одним из лучших в мире. Такие выступления с оркестром выпадали нечасто. Чаще оркестром служил второй рояль, на котором играл педагог. Недавно Фархат Балбадейли рассказывал мне, как Саша Брагинский изображал в Москве мое исполнение Третьего концерта Бетховена с Гольденвейзером за вторым роялем...
Так вот, на втором или третьем курсе я играла на конкурсе концерт Листа. В этом концерте два последних аккорда исполняет оркестр, но обычно пианисты играют их вместе с ним. Я же из озорства специально их пропускала, чтобы две последние чахлые гольденвейзеровские ноты прозвучали забавным контрастом, после того, как я обрушивалась на клавиатуру со всей мощью своих 18 лет. Все, конечно, смеялись, но мне до сих пор об этом неловко вспоминать.
Гольденвейзер всегда ко мне хорошо относился, но без особых внешних эмоций. После восторженной Анаиды Сумбатян мне поначалу было немного трудно принять гольденвейзеровские холодный ум, абстрактные знания и вообще все эти точности. Я порой играла, заходясь от чувств, а в это время Гольденвейзер мог постучать кольцом по крышке рояля, останавливая меня в самом драматическом месте, и сказать:
– Ты играешь правильно, а многие делают тут ошибку, ты должна знать.
Хотя в классе Гольденвейзера было много в будущем известных музыкантов, одним из его настоящих любимцев был Лялик Берман. Он занимался у Гольденвейзера еще в те времена, когда тот требовал от учеников играть этюды Черни в разных тональностях, начиная от разных нот, когда фуги Баха играли по голосам (например, второй голос с начала до конца) и транспонировали фуги во всех тональностях. Или такое упражнение: играть в два голоса, а третий – петь, то, что пытаются сейчас внедрить с таким трудом в Джульярде. Если бы этому учили с детства, проблем бы не возникло.
Не помню, чтобы Гольденвейзер когда-нибудь опоздал на урок. А когда опаздывала я, неизменно спрашивал:
– Где ты собак гоняла? – как будто знал, что вся моя жизнь будет связана с собаками.
Сам-то он никогда не пропускал занятий, наверное, он впервые не явился в класс по расписанию, лишь когда умер.
Это случилось, когда я заканчивала последний год в Консерватории. Перед самой его смертью с ним грубо поговорил ректор, хоровой дирижер Александр Свешников. И пожилой человек не выдержал...
Гольденвейзер давал нам для разучивания произведения своих современников – Гедике, Катуара. Думаю, что Гольденвейзер правильно поступал, помня своих современников и давая разучивать их произведения, поскольку это была исключительно грамотная, качественная, по всем канонам построенная музыка. Свои произведения он давать стеснялся, их мало кто исполнял, хотя это была весьма достойная музыка уровня таких композиторов, как Аренский.
Секретарем Гольденвейзера была его жена, Елена Ивановна. Она сыграла важную роль и в моей жизни. Помню, когда я решила эмигрировать из Советского Союза, и для меня наступили тяжелые времена, от меня почти все отвернулись. Но не она – Елена Ивановна, единственная, не побоялась в то время пригласить меня выступить с концертом в квартире-музее Гольденвейзера. Мы встречались и после моего отъезда. С годами, в старости, она стала необыкновенно похожа на самого Гольденвейзера. Марина рассказывала, что однажды в Большом зале консерватории она увидела Гольденвейзера, поднимающегося по лестнице, – а к тому времени после смерти Гольденвейзера прошло немало лет. Оказалось, это была вдова его, Елена Ивановна.
Раньше она была его ученицей. После эвакуации ее не пускали обратно в Москву (для этого нужно было иметь московскую прописку), и тогда Гольденвейзер предложил ей пожениться. Тем самым был создан удивительный духовный союз: Елена Ивановна была беззаветно предана Гольденвейзеру, она посвятила ему всю жизнь, всюду его сопровождала, вела его дневники. Впоследствии она их издала, равно как и свою книгу о Гольденвейзере. Она сохраняла и традицию музыкальных четвергов, постоянно проводившихся в их квартире-музее. Любители музыки приходили к ним наслаждаться игрой великих мастеров, которые считали участие в "четвергах" делом чести. Впрочем, путь сюда не был заказан и ученикам, начинающим музыкантам.
Те, кто бывал дома у Гольденвейзера, удивлялись обилию его различных коллекций – его отличала страсть к собирательству. Гольденвейзер собирал все, включая редкие книги, ноты и рукописи. Однажды некто предложил Игумнову альбом автографов знаменитых людей девятнадцатого-начала двадцатого веков. Он сразу сказал:
– Покажите лучше Гольденвейзеру!
И действительно, Гольденвейзер купил альбом – у него была коллекция и автографов знаменитых людей. Он верил, что по почерку можно определить характер человека.
В коллекции Гольденвейзера был и пояс Льва Толстого, тот самый, что можно увидеть на знаменитой фотографии Толстого, где тот стоит, заложив руку за пояс. Гольденвейзер был близким другом Толстого, часто ездил к нему в Ясную Поляну. Гольденвейзер рассказывал, как они с Толстым играли в шахматы. Толстой подарил Гольденвейзеру и другие свои вещи, например, палку. В коллекции Гольденвейзера были вещи и других знаменитых людей, с которыми Гольденвейзер встречался или был в дружеских отношениях. Он, наверное, предполагал создать из своей коллекции музей, впоследствии это и было сделано, еще при его жизни. Мне кажется, что, окружая себя вещами великих людей, Гольденвейзер стремился продлить свое ощущение от былого общения с ними.
Музей Гольденвейзера был много лет назад открыт в Москве на Тверской (бывшей Горького) улице, недавно он стал частью Государственного музея Глинки. В ноябре 2007 года я прилетела в Москву в день смерти Александра Борисовича. Меня отыскал новый директор музея, Александр Скрябин, и я приехала в музей прямо из аэропорта. Было человек пятнадцать, в основном бывшие ученики. Приятно было встретить Люсю Сосину. Несколько человек (в том числе и я) сыграли на Бехштейне, который стоял на том же месте, что и при жизни Александра Борисовича.
И все-таки главное, что вспоминается о Гольденвейзере, – это, как сказали бы теперь, его "гражданская позиция". О Гольденвейзере рассказывали анекдоты, за глаза называли "стариком". В частных разговорах Нейгауз частенько посмеивался над Гольденвейзером. А этот маленький старообразный человек был воистину бесстрашен. Он, например, был в числе немногих деятелей искусства (вспоминаю также имя Рахманинова), кто еще в царское время подписал петицию о необходимости дать российской культуре свободное развитие.
Уже в советское время он уберег многих талантливых людей Консерватории и ЦМШ от преследований органов. Так, он спас нашего школьного учителя Сухопрудского. Тот вышел из глубоко религиозной семьи, его отец был преследуемым священником. За ним пристально следили органы, но он находился под защитой Гольденвейзера. Некоторые сравнивали Гольденвейзера с Ильей Эренбургом, который, вроде бы подыгрывая советской власти, на самом деле помог многим людям, спас тысячи евреев.
Гольденвейзер – автор идеи о создании школы для одаренных детей, впоследствии ставшей Центральной музыкальной школой.

Читать дальше