Оксана Яблонская

Маленькие руки
Тема с вариациями

Приезды в Россию из США

Когда я в первый раз прилетела на гастроли в Ленинград (теперь – Санкт-Петербург) уже из Америки, сразу после развала СССР в 1991 году, я города не узнала: он производил страшное впечатление. Повсюду была грязь, дома были обшарпанными, вокруг шныряли какие-то темные личности, на улицах было полно нищих.
Я должна была выступать в Большом зале Филармонии. Со мной была приехавшая из Москвы двоюродная сестра Светлана. После концерта она уехала домой, а я осталась, чтобы наутро дать мастер-класс в консерватории.
В первый же свободный вечер я, по совету Володи Рецептера, пошла в Малый драматический театр на "Вишневый сад". В здании давно не было ремонта, пыль стояла столбом, дышать было нечем. Но театр был переполнен!
В России концертные залы всегда переполнены. Люди со скромным достатком, едва сводящие концы с концами, ходят в театры. Билеты достать трудно. Когда устраиваются выставки, у входа выстраиваются очереди.
В другой раз я прилетела в Москву записывать с Московским симфоническим оркестром Концерт и Рапсодию Хачатуряна. Меня поселили на площади Маяковского, напротив Зала Чайковского. Это была большая квартира со всеми удобствами. Можно было подумать, что находишься на Западе. Но я почему-то не могла там спать. Я вообще сплю очень мало, 5–6 часов, почти никогда больше, жалко терять время, но зато всегда мгновенно засыпаю. И вот в Москве я вставала в половине шестого утра и отправлялась на прогулку.
Посещала памятные места: отсюда было рукой подать до Лихова переулка, где я родилась. Так и звучал в ушах мамин голос: "Дурочка с Лихова переулочка". Дом был напротив Студии документальных фильмов. Удивительно, но я снова ощущала себя маленькой. И как бы смотрела на себя со стороны. У меня цигейковое пальто, шапка с бомбончиками... Я  иду, взявшись с мамой за руки. "Всю жизнь за ручку", – смеялась, поддразнивая меня, мама.
Позже водила меня гулять, конечно же, за ручку, наша домработница, ведь мама целый день была на работе. На углу у нас была небольшая поликлиника, куда меня водили к педиатру. Хотя мама была педиатром, когда ее дети заболевали, она паниковала, вызывала других врачей.
Мы жили в коммунальной квартире, но в школу меня возил шофер. Когда я родилась, у папы уже была персональная машина, из чего я делаю вывод, что наша семья была в каком-то смысле номенклатурной. Я росла здоровым, счастливым и веселым ребенком. Судя по детским фотографиям, я была просто куколкой – круглые щечки, маленькие ротик и носик, большущие любопытные глаза. В детстве я не болела. А потом – словно сглазили меня. Всегда болел живот с правой стороны, где аппендикс. Кардинальных мер, однако, не предпринимали, думали, что обойдется. А в семнадцать лет, в десятом классе, я болела уже беспрерывно. Чуть не каждый день вызывали неотложку. Мама с папой не спали ночами, делали мне компрессы.
Обострение началось на русскую Пасху, когда Тоня испекла торт "Наполеон" и к нему гору пирожных. (Когда я приехала в Россию в первый раз после эмиграции, я первым делом купила себе пару пирожных-"картошек" и тут же бессовестно их слопала прямо на улице.) Мы праздновали все праздники. Наступала русская Пасха, ее справляли обязательно. Наступала еврейская – справляли с энтузиазмом и ее. Конечно, до освящения в церкви, посещения синагоги и участия в парадах не доходило, но праздничный стол накрывали обязательно. Советские праздники, вроде 7 ноября и 1 мая, тоже очень даже годились. Судя по всему, в тот раз я переела пирожных, крашенных яиц и сосисок, выпила слишком много какао – мне стало очень плохо.
Спустя годы выяснилось, что все дело было в желчных протоках – мой желчный пузырь был переполнен камнями. Камни позже вырезали и отдали мне на память. Марков их отлакировал и сделал из них ожерелье. Помню, как Слава Ростропович с восторгом сказал своей жене, Галине Вишневской:
– Ну вот, Галочка, завидуй: наконец-то мы нашли вещь, которую даже тебе никогда не удастся приобрести!
Однажды нас обворовали, украли все украшения, кораллы, аметисты, французские духи в немыслимых количествах. Это были подарки учеников, своеобразный "Музей подарков товарищу Сталину". Мое уникальное ожерелье тоже исчезло. Кто, интересно, его носит теперь?
Я много ходила пешком по центру Москвы, где прошло мое детство. После Лихова переулка была Краснопресненская набережная Москвы-реки – там мы впервые получили отдельную квартиру. Недавно я побывала в том доме, в том подъезде – там до сих пор живет Лида, подруга Марины Черновой, я у нее и останавливалась.
Мы жили в двухкомнатной квартире с громадными окнами – окна были везде, даже в ванной, уборной и коридоре. В одной комнате спали Марина, я и домработница Тоня, в другой – папа с мамой. Еще там стоял громадный рояль "Рениш", взятый напрокат. Вечерами все читали – никаких телевизоров тогда не было.
Потом мы переехали на Масловку. Именно там Марина вышла замуж, а потом и я. Оттуда я уехала на Бережковскую набережную к Зайонцу – его родители купили квартиру в так называемом "кофточкином доме". Там жили в основном артисты ансамбля Моисеева и "Березки", музыканты из Госоркестра и Филармонии. Зарплата у них была небольшая, и, чтобы нормально жить, они были вынуждены привозить из-за границы дефицитные товары, например, нейлоновые кофточки, и продавать их.
Когда я ушла от Зайонца, мы с Димой переехали в писательский дом на Красноармейской улице. Первый же человек, который мне там позвонил, оказался соседом сверху. Я думала, будет скандал из-за моих занятий на рояле – я разучивала Гершвина. Но голос в телефоне спросил:
– Как вас зовут? Я ваш сосед сверху. Пожалуйста, поиграйте еще!
Другой сосед, живший через стенку, послал в качестве своего дипломатического представителя домработницу. Та сразу же заявила:
– Давай закрывай свою балалайку! У нас хозяин работают. Они – писатель!
Мы в это время репетировали с Марковым "Крейцерову сонату". Я велела передать, что желаю "им" создать нечто, не уступающее по ценности "Крейцеровой сонате" Толстого. Представляю, как это было передано.
Напротив нашего подъезда всегда стоял "топтун". Они менялись, лиц я не запоминала, помню только бычьи шеи. Каждые несколько дней они методично били окна нашему соседу, писателю-диссиденту Льву Копелеву. В каждом подъезде, кроме того, сидели лифтерши, про которых тоже было известно, что они "стучат". Знали об этом и мирились, как с неизбежным злом. Наш подъезд действительно был интересный – в нем жили Камов, Василий Аксенов, а также одна милейшая женщина-спекулянтка и другая весьма интересная дама – зубной врач. Ее муж был мясником – страшно престижная профессия во времена всеобщего дефицита! У них-то всегда водились деньги. Еще одна соседка специализировалась на торговле вещицами Фаберже – разумеется, нелегальной. Так что наш подъезд в каком-то смысле был зеркалом советской действительности: в нем сосуществовали обласканные властью писатели и писатели-диссиденты, врачи и спекулянты.
Когда я сейчас прилетаю в Москву и брожу по знакомым улицам, я вроде бы узнаю их, но все равно чувствую себя чужой. Даже русский язык сильно изменился: люди вставляют много ненужных американских слов, появилось множество слов-паразитов. Изменился сам "московский говор": у москвичей, особенно молодых, появился незнакомый акцент – возможно, следствие наплыва иногородних, легальных и нелегальных мигрантов, их в Москве миллионы.
Интересно, что на Красноармейскую улицу в последние годы я никогда не заглядывала, не несут ноги. Может быть, уж слишком тяжелые годы мы прожили там.
В Москве я всегда стараюсь попасть в Большой театр, Это и раньше было непросто, а теперь стало почти невозможным, если только ты не готов выложить тысячу долларов за билет. В мой прошлый приезд Марина Чернова достала мне билеты на балет "Спартак" Хачатуряна, спектакль был прямо в день моего прилета. Там я встретила и Марину, и Маркова – они приехали в Москву на день рождения Юры Авербаха, знаменитого советского шахматного гроссмейстера, который приходится Маркову двоюродным братом. Спектакль был великолепен, но театр как-то изменился – во всем чувствовался новый капиталистический подход, слово "бизнес" как бы витало в воздухе.
Не могла я не сходить и на балет "Ромео и Джульетта" Прокофьева. Его давали в Кремлевском Дворце съездов. Феноменальный кордебалет, как всегда в России! А вот оркестр звучал, мне показалось, серенько. Давным-давно мы были с детьми в этом же Дворце съездов на "Золушке" Прокофьева, дирижировал Геннадий Рождественский. Что это было за великолепное, полнокровное исполнение! Я вообще обожаю музыку Прокофьева, а тут просто расчувствовалась в самых лирических местах. По-моему, человек, не умиляющийся музыке, не восторгающийся ею, не должен оставаться в этой профессии! В каком бы возрасте он ни находился. Как бы ни был пресыщен концертами, учениками, мастер-классами!
Это не значит, конечно, что я способна слушать музыку и день, и ночь. У меня всегда возникают по этому поводу проблемы с Аликом, который слушает музыку круглосуточно. Иногда хочется, чтобы чувства чуть-чуть отдохнули, чтобы была тишина... В тишине прокручиваются пьесы, которые мы проходим с учениками, вещи, что учу сама, музыка, звучавшая десятки лет назад...
Оглядываясь назад, хочу подчеркнуть, что в России культурное образование было поставлено очень хорошо. Да, мы были далеки от соблазнов цивилизации, жизнь наша была во многом ограниченна, но у нас было время читать, ходить в театры и музеи, общаться. Вечером в нашей семье была настоящая изба-читальня. Читали все, включая домработницу Тоню. Читали в основном литературу основательную, настоящую, классическую. В школе нужно было многое заучивать наизусть – это развивало память. Попросите любого выпускника советской школы 50-60 годов прочесть что-нибудь наизусть. И он прочет главы из "Евгения Онегина", прозу Тургенева. Изучали и современную литературу, так называемую "прогрессивную". Издательства и толстые литературные журналы основательно знакомили читателей с лучшими образцами зарубежной классики (не со всеми, конечно). Знакомство среднего молодого россиянина тех лет с зарубежной литературой даже нельзя сравнивать со знаниями их сверстников за рубежом.
Культура общества в целом была на весьма и весьма высоком уровне. Родители мои, приезжая куда-нибудь отдыхать, на курорт или в санаторий, первым делом бежали записываться в библиотеку. В театры ходили семьями. Первый раз я услышала "Кармен" совсем ребенком – и с тех пор это моя любимейшая опера. Невозможно даже подсчитать, сколько раз я была на спектаклях в Большом – там работала Марина, и я посещала все премьеры, все генеральные репетиции. Конечно, у меня были в этом смысле преимущества перед другими людьми, но нужно сказать, что культурные потребности, тяга к прекрасному были в жизни советских людей обычным явлением. Этому способствовала государственная политика, устанавливающая невероятно, по западным меркам, низкий уровень цен на концерты, спектакли, выставки. Даже и сейчас эта традиция полностью не изжита – даже пенсионеры с их микроскопической пенсией могут купить себе билеты в театр и на концерт. Это, разумеется, не относится к громким спектаклям, концертам зарубежных звезд.
В Советском Союзе культура и искусство были важной частью жизни общества. Я не говорю об общей политике страны, о достатке – возможно именно в силу того, что народ был лишен свободы и выбора, равно, впрочем, как и достойного материального благополучия, единственным, что оставалось, были культурные ценности. В целом, мы были счастливы, и детство мое было радостным. Хемингуэй где-то упомянул, что его счастливейшими годами были те, когда они жили в Париже без копейки денег и он воровал голубей, чтобы ими поужинать. Как выясняется, деньги и материальное благополучие не имеют прямой корреляции со счастьем и радостями жизни. Главные радости жизни – бесплатны...
Во время приездов в Москву побывала я и в "Современнике", переехавшем на Чистые пруды. Опять же достать билеты было большой проблемой. Посетила я и свой любимый Пушкинский музей. За это время при нем появился Музей частных коллекций. Мы с Аликом получили громадное удовольствие от работ Фалька, Родченко, Кончаловского, Тышлера, выставленных там. Но мы восхищались не только художниками и картинами. Какие удивительные люди сохранили для нас все эти культурные сокровища! Порой голодая, погибая в смутные времена...
Мой сын, внуки и теперь правнучка унаследуют коллекцию, собранную нами. У нас, понятно, нет подлинников Ван Гога, но есть внушительная коллекция картин и скульптур современных авторов, многих с российскими корнями. Когда-то их никто не знал, но сейчас их имена известны во всем мире (я имею в виду прежде всего музеи и любителей искусства). Есть и много интересных украшений. Ну и, конечно, рояли – только в нашей гостиной собрались Бехштейн, гамбургский Стейнвей, Вебер, пиано-форте и две чудесные Ямахи. Ученики говорят, что только здесь можно репетировать концерт Баха для четырех клавесинов. Надеюсь, мои потомки все это сохранят... Если, конечно, мир окончательно не сойдет с ума и будет еще существовать...

Читать дальше