Оксана Яблонская

Маленькие руки
Тема с вариациями

ЦМШ и Анаида

С Центральной музыкальной школой, или ЦМШ, которую тогда также называли Школой для одаренных детей, связаны самые счастливые годы моей жизни и самые теплые воспоминания детства.
Меня решено было учить играть на рояле с целью чисто практической – чтобы аккомпанировать сестре, будущей скрипачке. И, действительно, мы полюбили играть вместе, у нас сложился хороший ансамбль.
В подготовительном классе мы сначала ходили в школу только один раз, по воскресеньям, потом два раза в неделю. Сначала занимались ритмикой и сольфеджио, позже фортепиано.
Сперва я училась у Киры Леонидовны Владимировой, у нее занималась по классу общего фортепиано и Марина. Кира Леонидовна была моим преподавателем недолго, но навсегда запомнилась как милейшая женщина. До сих пор помню ее ухоженные руки с красивыми, длинными пальцами... и ее пуделя.
По окончании подготовительного класса нас серьезно и строго экзаменовали, состоялся первый большой отсев. "Уцелевших" распределили по специальным классам. Меня взяла к себе Анаида Сумбатян, и я проучилась у нее десять лет. Это была моя громадная удача.
Анаида Степановна Сумбатян сыграла важнейшую роль в моей жизни и музыкальном воспитании. Она, несомненно, была выдающейся личностью и прекрасным педагогом. С годами Анаида Степановна стала очень близким мне человеком.
Она никогда не впадала в менторский тон, воздействовала только личным примером. Интересно, что она не считала, что главное для маленького начинающего пианиста – это постановка руки. Анаиду совершенно не смущали мои маленькие "неперспективные" пальчики. Главное, на что она обращала внимание – это воспитание, развитие музыкального мышления. Так, она звонила моему папе и говорила:
– Мишенька, сегодня такой-то концерт. Ксюточка должна обязательно пойти.
Один из таких концертов остался в моей памяти навсегда. Это был концерт Анни Фишер. Она исполнила вариации "Героика" Бетховена, опус 35. Я была просто потрясена ее игрой и тут же начала учить Вариации, которые впоследствии стали одним из самых удачных произведений в моем репертуаре.
С Анаидой связана забавная история, долго гулявшая потом по школе. Однажды, после того как я удачно выступила на школьном концерте, Анаида подошла к моему папе и сказала:
– Мишенька, Ксюточка так хорошо сегодня играла, что вы можете в награду купить ей все, что она захочет.
Папа тут же обратился ко мне и спросил в свою очередь:
– Ну, Ксют, чего же ты хочешь?
Мой ответ прерывающимся от счастья басовитым голосом не замедлил:
– Стакан сметаны!
Дело в том, что я была тогда полновата, щеки у меня, что называется, видны были со спины. Естественно, меня ограничивали в еде, особенно в том, что касалось жирных продуктов, в том числе особенно лакомого для меня – сметаны.
Анаида рассказывала, что когда я была еще совсем маленькой, я обычно чуть ли не бежала к роялю, плюхалась на стул и тут же начинала играть, причем в бешеном темпе.
– Знаешь что, – говорила мне Анаида, – ты не торопись: сначала повозись немножечко под роялем, поставь скамеечку для ног. Потом немного подумай, а уж затем начинай играть.
И вот как-то на школьном концерте я должна была сыграть "Кукушку" Луи Дакэна. Я вышла на сцену и сразу бросилась под рояль, что вызвало у публики весьма живую реакцию. Возилась там, возилась, несколько раз переставляла скамеечку... А потом, как ракета, взлетела на стул и заиграла быстрее обычного!
Вообще, в детстве я играла, как выражалась Марина, "со скоростью света". Думаю, это происходило от переизбытка энергии.
У Сумбатян был непревзойденный педагогический дар. Она не позволяла малейшей фамильярности в игре, малейшего упрощения – вкус у нее был безукоризненный.
Анаида Степановна родилась в Тбилиси, училась в Петербурге, она была продолжательницей школы знаменитого профессора по классу фортепиано Санкт-Петербургской консерватории А.Н. Есиповой. От Есиповой ряд "ученик-учитель" восходит напрямую к самому Бетховену: Есипова, Лешетицкий, Черни, Бетховен. Анаиду отличало изумительное туше, и хотя она никогда не показывала больше нескольких нот или фразы, в этом показе была такая чистота, такое достоинство!
Как нужно играть, Анаида всегда объясняла очень образно. Помню, я играла "Вариации" Бетховена в си-бемоль мажоре, и она заметила, что это должно звучать очень торжественно, как будто канцлер Германии Аденауэр (он должен был тогда посетить Москву) въезжает в город. Или в город въезжает колесница императора: все помпезно, гордо и ритмично. Я слушала ее советы, следовала им, и у меня получалось. Я обожала играть Бетховена.
А когда я работала над "Жаворонком" ("Март" из "Времен года") Чайковского, Анаида рассказывала, какая это маленькая птичка, и как щедро непрерывным потоком льется ее песня. Я же играла слишком тяжело и энергично, и Анаида говорила:
– А ты играешь фазана в сметане!
Анаида Степановна иногда бывала резкой, часто непредсказуемой: если работа ей не нравилась, она могла не только голос повысить, но и ноты швырнуть. Случалось, она противопоставляла одного ученика другому, отчего оба страдали. Так, мне одно время приводили в пример Риточку Виноградову, которая, по словам Анаиды, в отличие от меня, всегда "играла правильными пальцами". Но никакой вражды, конечно, не возникало: мы с Ритой и по сей день в прекрасных отношениях, она работает теперь концертмейстером в Московской филармонии.
Что касается "правильных пальцев", то с этим у меня действительно не все было гладко: с листа я читала свободно и быстро, все запоминала с первого раза, но ошибки, естественно, случались, ведь меня никто не проверял дома. Анаида Степановна никогда не придиралась напрасно. Она не "ломала" рук, шла от природы музыки и природы ученика. Главным критерием всегда оставалась музыка, и Анаида, несколько противореча сама себе, говаривала:
– Играй хоть носом. Главное – не теряй характера музыки, пусть она звучит натурально, и при этом тебе должно быть удобно играть.
Признаюсь, я ненавидела играть гаммы. Любые пассажи в пьесе – пожалуйста! Но эти скучные упражнения были для меня настоящей пыткой. Как-то Анаида решила меня проучить: на экзамене мне досталось исполнить довольно сложную технически гамму си-мажор. Я придумывала пальцы буквально на ходу и, хотя все звучало пристойно, мне влепили двойку. Это было настоящим ударом и послужило грозным предупреждением не только мне, но и всем ребятам. Все бросились учить или доучивать гаммы, и мой папа, придя в тот день с работы и услышав, как кто-то с остервенением играет гаммы, не мог поверить, что это я. На следующий день я пересдала экзамен и получила пятерку.
Анаида была яркой индивидуальностью во всем. Она была замечательной рассказчицей, обладала неистощимым чувством юмора и острым язычком. Когда она что-то показывала в лицах, все умирали со смеху. Особенно забавно она копировала свою домработницу Пелагею, со смаком передавая особенности ее простонародной речи, включая и смачные не вполне цензурные выражения.
В те времена любые вольности могли обойтись очень дорого. Как-то Анаиду Степановну обязали выступить в школе по поводу очередного съезда КПСС, хотя членом партии она никогда не была. Выйдя на трибуну, Анаида сказала:
– Как ни странно, съезд принял хорошие решения.
На собрании вполне мог бы присутствовать представитель райкома или горкома партии, и Анаиду начали бы, как тогда говорили, "таскать". К счастью, это произошло уже после смерти Сталина, когда партийные вожжи чуть-чуть поослабли, и ее не могли уже упечь в какие-нибудь лагеря.
У Сумбатян было одно феноменальное качество: она имела особый нюх на талантливых детей, умела видеть алмаз в необработанной и внешне пока ничего не обещающей породе. У нее был еще дар объединять, сплачивать, все ее ученики ощущали себя единой семьей. У некоторых это осталось и теперь, когда многие "наши" стали знаменитыми музыкантами. Назову Володю Ашкенази, Митю Сахарова, Володю Крайнева, Нелли Акопян, Тиграна Алиханова (нынешний директор Московской консерватории), Наташу Фомину, Зину Игнатьеву, Лиду Адрианову, Светлану Кацоеву.
Примечательной особенностью ЦМШ того времени было то, что в школе практически проходила вся наша жизнь. Мы были заняты там шесть дней в неделю, нагрузка по общеобразовательным предметам тоже была серьезная. Педагоги всегда поддерживали нас, неизменно присутствуя на каждом концерте. Они знали кто что играет, кто когда выступает. Успехи были общие, им радовались вместе.
Всем классом мы ходили на вокзал провожать Володю Ашкенази на конкурс Шопена в Варшаву, потом все вместе встречали его, поздравляли с победой. Это был наш общий праздник. Володю считали гением, но никому и в голову не приходило ему завидовать – наоборот, все мы гордились каждым его успехом.
Из других преподавателей ЦМШ очень любила я Илью Романовича Клячко. Его Анаида Степановна часто приглашала в класс, чтобы мы ему поиграли. Он же неизменно аккомпанировал нам на втором рояле концерты. Необыкновенно ярким воспоминанием осталось его исполнение "Блуждающих огней" Листа, оно, пожалуй, было самым интересным из всех, что мне довелось слышать. Левая рука Ильи Романовича передавала самым мистическим образом видение огоньков, которые мерцали, гасли, вновь зажигались, постепенно приближались... Он умел создавать удивительные краски, тембры.
Вообще, роль левой руки часто преуменьшают даже великие пианисты – я считаю это большим недостатком исполнения. Еще со времен ЦМШ я уделяю левой руке особое внимание. Многие это чувствуют. Однажды после моего концерта в Вудстоке ко мне подкатила дама на инвалидной коляске.
– О, как мне нравится Ваша левая!
Странный комплимент, но я его оценила.
Илья Романович был очень ярким музыкантом, мне кажется, недооцененным. Каким незабываемым по гибкости и выразительности было его исполнение "Дон Жуана" Моцарта-Листа! Настоящее явление музыкального искусства. Сколько времени прошло, а я словно наяву слышу его игру...
Сейчас у меня начал заниматься правнук Ильи Романовича, тоже Илья. Он приезжает ко мне на уроки из Канады.
Илья Романович был страстным садоводом, любил покопаться в земле, вообще, поработать руками, он совсем не берег свои драгоценные нервные пальцы. Теперь-то я хорошо его понимаю, сама полюбила возиться в саду, сажать цветы. А вот выпалывать сорняки не могу – мне их жалко.
Друг нашей семьи адвокат Тони Пирротти, увидев меня работающей в саду, тут же побежал и купил мне садовые перчатки. Я была ему очень благодарна за внимание, но перчаток не надела: только касаясь земли руками, ощущаешь ее живительную силу...
Мы с сестрой учились в ЦМШ удивительно легко: очевидно, абсолютный слух у нас в крови, мы никогда не понимали, как это человек может не слышать, петь или играть фальшиво. Учиться музыке для нас, да и других членов нашей семьи, было чем-то естественным, само собой разумеющимся. Мой племянник в детстве все выспрашивал у Тони, нашей домработницы, на каком она играет инструменте. Алечка был абсолютно уверен в том, что каждый человек учится в ЦМШ, вопрос только в том, на каком инструменте он играет.
Да и общеобразовательные предметы давались нам, в общем, очень легко, у меня никогда не было переэкзаменовок или плохих оценок. Сказать, однако, что я аккуратно и тщательно выполняла домашние задания, совесть не позволяет – я все делала молниеносно, со свойственной мне живостью и непоседливостью.
Меня часто пытались за это наказывать, но были в этом непоследовательны – я была, видимо, милым и способным ребенком, педагоги меня обожали. Если и наказывали, то не трактовали мои проступки слишком серьезно, у учителей хватало чувства юмора и понимания того, что имеют дело с талантливыми детьми. А у меня, видимо, было невероятное количество энергии, требующей выхода. Притом, что музыка была в моей жизни главным и требовала постоянного внимания и большой работы, я еще играла в волейбол, фехтовала, резалась в пинг-понг, и даже после этого у меня энергия не иссякала. И так было всю жизнь.
Сейчас в Америке девочки играют в футбол, в Советском Союзе это было немыслимо, и я завидовала мальчишкам. Вообще, у нас с сестрой было позднее развитие, я больше походила на мальчишку, чем на юную барышню. Даже дралась, и одноклассники меня побаивались!
Когда энергия перехлестывала через край, меня, случалось, выгоняли с уроков. А я не слишком и огорчалась – зимой во дворе за школой устраивали ледяную горку, и я каталась с нее, мокрая от снега. А летом к нашим услугам была волейбольная площадка ГИТИСА (Театрального института), и там было тем веселее, чем больше народу выгоняли из классов.
Общеобразовательные предметы вели разные учителя, среди них тоже попадались замечательные педагоги. Учитель математики Самуил Ефремович был остроумнейшим и милым человеком. Он обожал музыку и мог все простить маленьким музыкантам.
Однажды, за какую-то провинность меня лишили возможности выступить в школьном концерте, что считалось очень серьезным наказанием. Анаида Степановна хотела узнать, как это наказание улучшило мое поведение на уроках, и спросила об этом Самуила Ефремовича. Тот покачал головой и сказал:
– Дай мне Бог еще столько лет хорошей жизни, сколько слов она говорит в секунду!
Особенно тепло я вспоминаю о Дмитрии Ивановиче Сухопрудском, нашем учителе литературы. Он прекрасно знал свой предмет и сумел привить любовь к литературе и через нее к русской культуре своим ученикам. Особое внимание он уделял моей сестре Марине, поскольку у нее был дар к литературе, – Дмитрий Иванович открыл ей русских писателей и поэтов, в то время запрещенных цензурой.
Помню день, когда умер Сталин. Нас провели в зал, где Сухопрудский должен был произнести траурную речь. Он, будучи явным антисоветчиком, воспользовался эзоповым языком и сказал, что нет слов, способных выразить чувства, вызванные этим событием.
Что касается предметов музыкальных, здесь я всегда была на высоте. Все мне было легко, я сразу все схватывала, мне ничего не нужно было делать дома.
Когда давали диктанты по сольфеджио, еще до того, как отрывок доигрывался до конца в первый раз, у меня уже был готов ответ. Но из класса я не выходила, считая своим долгом всем написать шпаргалки. Я успевала разослать шпаргалки адресатам еще до второго-третьего повторения фразы. Именно поэтому, я считаю, наш класс необыкновенно успешно продвигался по сольфеджио, а Зина Игнатьева, теперь профессор Московской консерватории, смеясь, утверждает, что я разучила писать диктанты целый класс. Кстати, на это же мне пенял и Максим Шостакович.
На переменках я, как и все, "шпарила" на пианино. Пианино в ЦМШ стояли в каждом классе, и в перерывах между уроками каждый ученик старался сыграть что-нибудь из своего репертуара, так что все знали репертуар своих друзей. Играли по слуху и полузапрещенный джаз.
В спецклассах стояли рояли. Ничего не могу сказать сейчас об их качестве, но это были преимущественно старые "Блютнеры" и "Бехштейны". Позже появились рояли "Красный октябрь" и "Петроф".
Как и все в ЦМШ, я разучивала множество вещей. Выступления следовали одно за другим: каждый ученик обязан был трижды в год сыграть программу примерно на сорок минут в присутствии жюри – педагогов школы, притом все произведения мы играли до конца, никто нас не останавливал.  Много играли Баха, на каждом экзамене исполняли какое-нибудь романтическое произведение, классическую сонату плюс что-то современное, порой даже ультрасовременное для того времени.
В результате у каждого складывался весьма обширный и разнообразный репертуар. Даже технический зачет по гаммам или этюдам превращался в публичное выступление, и этот постоянный тренинг делал нас настоящими исполнителями, давал бесценный опыт концертного поведения.

Читать дальше