Оксана Яблонская

Маленькие руки
Тема с вариациями

Выцветшие фото

После долгих лет странствий, переездов, гастролей сохранилось совсем немного старых фотографий. Когда есть время и настроение, я перебираю их. С выцветших фото смотрят на меня мои близкие, мои друзья, еще молодые, некоторые еще живые...
Часто не могу вспомнить, где эти снимки были сделаны и когда. Но они всегда дают мощный толчок очень живым и подробным воспоминаниям о далеком прошлом.
Вот мама, папа, сестра Марина... А вот и я – совсем еще малышка, с косичкой, но уже сижу за роялем, ножки не достают до педалей. На пюпитре раскрытые ноты. Это "Полька" Чайковского из "Детского альбома". Выходит, я уже тогда играла по нотам. И еще – такие маленькие ручки, такие кругленькие пальчики. Совсем не руки пианиста...
Помню себя с ранних лет. Первые воспоминания – о военном времени. Мы плывем на огромном – или мне так казалось тогда – пароходе. Осенью 41-го немцы подходили к Москве. Потом уже я узнала – это были дни октябрьской паники, которой поддался даже "вождь народов". Всем детским учреждениям приказано эвакуироваться – поэтому мы на пароходе. Со мной мама, врач-педиатр детского интерната, сестра Марина, бабушка и тетки. Папа, обычно такой сильный, смотрел, как пароход покидает пристань, и плакал. В то страшное время люди, расставаясь, не знали, увидятся ли они снова. Мама говорила потом, что это был единственный раз, когда она видела папу плачущим.
Мы плыли по широкой и уже холодной Волге. Местом назначения был старинный провинциальный город Владимир – казалось, в такую глушь немцы не доберутся. Однако, когда пароход подошел к городу, стало известно, что немцы уже рядом. Пришлось плыть дальше, вниз по течению. Высадили нас в селе Норки под Саратовом.
Село казалось заброшенным: дома стояли пустыми, по улицам бродили коровы, одичавшие собаки... Уже после мы узнали, что в Норках прежде жили поволжские немцы. Сразу после начала войны они были насильно, в 24 часа выселены из своих домов, где мирно жили столетиями. Ни в чем не повинных людей, только из-за национальности, по большей части стариков, женщин и детей, загоняли в вагоны для скота, набивая их до отказа – так, что внутри вагонов можно было только стоять – и отправляли на восток, эшелон за эшелоном. Говорят, выжила только половина.
Зима того года была особенно лютой, стояли жуткие морозы. Помню, ехали мы в санях, вдруг сани встали. И мама стала растирать Марине ноги. Оказалось, ноги отморожены. Я простудилась, заболела корью, причем страшно: металась в жару, бредила, почти умирала... Мама говорила, что спасла меня русская печь – мама ее жарко топила и держала меня на ней во время болезни.
Однажды ночью мне послышалось, что по горнице бродит кто-то чужой. Боясь шевельнуться от страха, я думала: "Фашист, фашист..."
Через десять месяцев, после поражения немцев под Москвой, они начали отступать, и папа начал нас искать. Приехал во Владимир, куда нас направили, – там никого не оказалось. Стал наводить справки о нашем пароходе. Ему сказали, что пароход вместе с его пассажирами был потоплен немцами.
Папа вышел на улицу в оцепенении, весь день бесцельно бродил по городу, не замечая страшного мороза. Тут странная, закутанная от холода в одеяло женщина подошла к нему – и оказалось, что это директор маминого интерната, хорошо знает маму. Она сообщила, что все мы живы, и даже рассказала, как нас найти. Папа не мог поверить в такое счастье.
Он приехал за нами в Норки и забрал в Москву. Там мы поселились в Лиховом переулке, где у нас была комната в коммунальной квартире.
Хотя немцев и отогнали, бомбежки продолжались, и мы часто ночевали в бомбоубежище. Папа пропадал на работе сутками. Чтобы обеспечить детей, мама стала донором и постоянно сдавала кровь за продуктовые карточки. Однажды она забралась на шкаф и обнаружила там нечто, похожее на плитку шоколада. Она закричала от счастья: "Ура! Шоколад!" – очень любила сладкое. Но оказалось, что это был всего лишь ссохшийся кусок забытого кем-то хозяйственного мыла...
А вот послевоенные фото, они сделаны уже после победы. Выцветшие картинки переносят меня в сам День победы, который я на удивление хорошо помню. По радио, через установленные в городе черные репродукторы, было объявлено, что война кончилась, и мы победили. Какое поднялось ликование! Все москвичи высыпали на улицу, были готовы праздновать всю ночь. Меня оставили дома одну, и я сладко заснула. Потом они вернулись, разбудили меня, и был праздник. За общим столом собрались все жильцы нашей коммунальной квартиры. Были песни и танцы, и был смех, и были слезы...
Сейчас уже мало кто помнит, что такое коммуналки, коммунальные квартиры, квартиры-коммуны, прообраз будущего коммунистического жилья. В каждой комнате по семье, одна уборная и крошечная ванная на всех, на тесной общей кухне несколько столов – для разных хозяек. Мне, маленькой, это ужасно нравилось! Я заходила во все комнаты, знала всех жильцов.
Сперва навещала дядю Ваню, булочника. Его семья обычно завтракала жареной картошкой, которую ели прямо со сковороды, Меня сажали к кому-нибудь на колени, и я с удовольствием уплетала картошку вместе со всеми.
Потом я шла в крошечную комнатку, выходящую прямо на кухню – в старые времена здесь, видимо, обитала прислуга. Теперь здесь жила супружеская пара, артисты оперетты. Они угощали меня печеньем и другими сладостями, Так я и ходила от одних соседей к другим, и везде меня кормили – это после завтрака до-ма! Маме порой с трудом удавалось отыскать меня.
Еще в нашей квартире жила семья художника Голощапова. Когда удавалось продать голощаповскую картину, жена художника устраивала пир горой, угощала соседей и охотно одалживала всем деньги. Веселились, не заботясь о завтрашнем дне.
Другой сосед, фотограф, всегда заваливался домой пьяным, дебоширил, бил лампочки и портил выключатели в местах общего пользования. Положение спасал, как правило, мой папа – он безропотно вкручивал новые лампочки и чинил выключатели. Вся квартира с нетерпением ждала его возвращения с работы.
Себя я вспоминаю чаще всего за роялем. Сколько мне тогда было? Не помню. Я подбегала к инструменту в валеночках, вставала на цыпочки, чтобы дотянуться до клавиш, и играла, причем обязательно сразу двумя руками, подбирая по слуху все, что разучивала сестра. Марина училась играть на скрипке, об этом всю жизнь мечтал папа. Кроме того, я подбирала популярные тогда песни Лещенко и Вертинского. Могу любую песню тех лет сыграть и теперь!
В доме часто бывали гости, музыка звучала постоянно. Папа сконструировал и своими руками построил некий аппарат, типа современного магнитофона, на котором крутили Лещенко, Вертинского и графа Марфеси. Кстати, папа и сам прекрасно пел.
Я знала все эти песни наизусть, бегала по коммунальной квар-тире, темпераментно завывая "Глаза янтарские" или "Чубчик кучерявый". С особенным азартом распевала "Шаланды, полные кефали", обожала песни из кинофильма "Два бойца", исполняемые Марком Бернесом. Мне нравились музыкальные фильмы, на которые меня водила мама, и особенно "Девушка моей мечты" с Марикой Рокк.
Однажды я, держась за мамину руку, напевала густым басом что-то из этого репертуара. Мы провожали Марину, она училась в Школе для одаренных детей, расположенной довольно далеко – в Среднекисловском переулке на Арбате.
– Почему бы Вам не привести Ксюту (это меня) в школу? Уже пора бы! У нее отличный слух! – неожиданно прозвучало у меня над ухом.
Нас нагнал бывший тогда директором этой школы Владислав Соколов, известный впоследствии хоровой дирижер. Эта фраза оказала решающее воздействие на мою жизнь.
Меня стали готовить к вступительным экзаменам. Не все было так просто. Желающих поступить в Школу было множество. Из четырехсот детей в возрасте пяти-шести лет отбирали только двадцать самых способных. Вступительные конкурсные экзамены были очень трудными. Но не для меня! Подбирать мелодии, начиная с любой ноты и придумывая тут же соответствующий аккомпанемент, было делом привычным и сравнительно несложным. На экзамене я с легкостью и без ошибок узнавала ноты и аккорды. С удовольствием воспроизводила любые, даже очень сложные ритмы. Гораздо труднее было подготовить для меня сколько-нибудь пристойный, состоящий из приличествующих моему возрасту детских песенок репертуар – вместо "Шаланд" и "Чубчика"!
Во время вступительного экзамена мама стояла за дверью класса, где заседала приемная комиссия. Там она покрылась хо-лодным потом, услышав из-за закрытых дверей как ее чадо, не-смотря на инструкции, выводит, вместо "Маленькой елочки" слишком хорошо ей знакомую музыкальную фразу про биндюжников, которые "вставали, когда в пивную он входил". Затем из-за дверей раздались звуки популярного шлягера на мотив из американского фильма "Три мушкетера": "Вор-вор-вор-воришка залез ко мне в карман..." и, наконец, на бис, что-то щемяще-любовное из Лещенко. Все это сопровождалось немедленным подбором и исполнением этих песен на фортепьяно в разных тональностях...
Впоследствии оказалось, что экзаменаторы попросили меня исполнить "что мне нравится". И я честно воспроизвела любимые произведения...

Читать дальше