Оксана Яблонская

Маленькие руки
Тема с вариациями

Гастроли по СССР

Где я только ни играла, куда только ни летала! Какие замечательные были концерты, гастроли, как богата событиями и приключениями была моя гастрольная жизнь! Когда я возвращалась домой, все удивлялись – почему именно со мной происходит так много интересного? В СССР были города, где гастроли организовывали образцово, например, Омск (директор филармонии Юровский), Красноярск (директор Берзак), Петропавловск-Камчатский (директор Мограчев). От таких гастролей оставались приятные творческие и личные впечатления. Но было и совсем иное.
Однажды, например, меня послали куда-то в Дагестан, зачем – одному Богу известно. Дагестан никогда не славился как музыкальная Мекка. Первый – большой, общий концерт, как водится, был дан в столице, а затем мне выпало играть выездной концерт в какой-то больнице, где набралось множество народу. Я исполняла Сонату Шопена с траурным маршем. Но как только начала играть, с ужасом выяснила, что педаль от меня буквально убегает, и я должна была гоняться за ней. Когда же дошло дело до самого траурного марша, зал наполнился рыданиями, постепенно переходящими в дикие вопли... Впоследствии выяснилось, что я играла в психбольнице.
Хотя я тогда работала от филармонии, остались впечатления и от Москонцерта. Это была довольно странная организация: ее чиновники часто устраивали концерты и гастроли для галочки – скрипачи, духовики, виолончелисты вынуждены были выступать в заштатных городах и в ужасных условиях, под аккомпанемент аккордеона. Иногда подобные турне превращались в способ собирать деньги. Кто приходил на концерт – никого не волновало. Можно было, например, поехать в Рязань, посидеть там недельку, поиграть в полупустых клубах и после этого вернуться с мешком денег.
Иногда условия жизни и работы во время гастролей бывали поистине чудовищными. Однажды я была на гастролях в Якутске, за Полярным кругом, в зоне вечной мерзлоты, где от холода лопались трубы и не работал туалет. Раковины за ненадобностью были наглухо забиты. Полное отсутствие санитарии и гигиены – цивилизация туда не дошла. На улице был дикий холод. Люди, выходя из дому, чтобы не замерзнуть, пили чистый спирт. При этом непрерывно двигались – оставаясь неподвижными, например, на автобусной остановке, они рисковали замерзнуть насмерть. Замерзших людей заносило снегом, а весной, когда снег спадал, на улицах находили "подснежники" – трупы, пролежавшие под сугробами всю зиму. Это было снежное царство. Но не прекрасное сказочное, а страшное...
Другой географический гастрольный полюс – Одесса. Когда я поехала туда в первый раз, я еще училась в аспирантуре. Я много занималась с Борей Блохом, он был тогда студентом Татьяны Николаевой, позже я ему порекомендовала перейти к Башкирову.
Борин папа, Эмиль Блох, был администратором Одесской филармонии. Он прибежал на аэродром меня встречать. Не знаю уж, каким макаром он умудрился влезть в самолет сразу по приземлении, собственно, он даже не вошел, а влетел в салон с цветами. Увидев меня, стал кричать:
– С дороги, пропустите, приехала знаменитая канадская пианистка!
Мне он бросил:
– Скорее, скажите что-нибудь на каком-нибудь иностранном языке!
На что я ему с достоинством ответила:
– Не могу – не знаю!
После репетиции меня решили развлекать. Приехали за мной в гостиницу, а я оттуда уже сбежала. Меня страшно интересовало, что такое знаменитый одесский "Привоз". Я взяла такси и первым делом поехала туда. Мне хотелось увидеть настоящую Одессу, а не ту, которую показывают туристам, хотя я и отдаю должное всем этим великолепным бульварам, лестнице, Оперному театру. Мне хотелось ощутить истинный аромат этого города. Точно так же, приехав во Владивосток – самый восточный город Советского Союза, одиннадцать часов лета от Москвы тогда, – я, убежав от всех, бродила наугад, все время, открывая что-то новое для себя. Так же и в Ереване с его библейскими горами, Эчмиадзином, озером Севан...
Но вернемся в Одессу. Там я играла с дирижером Натаном Рахлиным "Рапсодию в стиле блюз" Джорджа Гершвина. Рахлин сам меня пригласил играть с ним, он обожал эту музыку. Но, как только я начала играть каденцию, он дал вступление оркестру, потому что ненавидел аккомпанировать. Зато я отыгралась в Сочи, играя ту же "Рапсодию" с оркестром под управлением Юрия Силантьева.
Как праздник, вспоминаю, как я с дирижером Арнольдом Кацем сыграла в Новосибирске в один вечер Четвертый и Пятый концерты Бетховена, а через 30 лет – Первый Брамса, и много других концертов.
Из других дирижеров вспоминаю гастроли с Юрием Симоновым, впоследствии главным дирижером Большого Театра в течение 15 лет. Мы выступали с Юрой в Кисловодске, сразу после того, как он выиграл конкурс в Италии. Он был из музыкальной семьи, его родители пели в театре, и он мог спеть любую арию, любым голосом. Мы с ним очень сыгрались. Помню, какой успех был при исполнении Третьего концерта Дмитрия Кабалевского (хотя до сих пор вспоминаю, какой у меня на том концерте был неудобный стул!)
Играла я и с Вероникой Дударовой – эффектной осетинской женщиной, одной из первых в мире женщин-дирижеров. Я смотрела на нее во все глаза, и Дударова все время говорила:
– Не смотри на меня так! Что ты на меня уставилась?
Но мне было страшно интересно наблюдать за ней, я тогда сама увлекалась дирижированием и даже некоторое время дирижировала в подмосковной Коломне.
Гастроли позволяли мне знакомиться со многими интересными людьми. Помню, был Фестиваль искусств в Ереване. Мне позвонили из ЦК ВЛКСМ, просили поехать. Там встречались молодые люди различных направлений искусства. Были поэтессы Римма Казакова и Инна Кошежева, кинорежиссер Александр Митта, скульптор Юра Чернов, живописец Игорь Абросов.
Мы каждый вечер встречались в клубе, спорили, что-то обсуждали – атмосфера была очень творческой. Я играла Баха. Хозяева заливали всех знаменитым армянским коньяком, буквально заставляли пить. При том, что я далека от полного воздержания, для меня эта часть программы была невыносимой – я убегала в номер, запиралась там. Все остальное было просто прекрасно. Я вообще обожаю все виды искусства, особенно живопись. В  Америке у нас полный дом картин. В том числе довольно известных художников. Многие говорят: дом-музей.
На гастролях я научилась играть с разными оркестрами и разными дирижерами, в разных условиях, на разных инструментах, в залах с разной акустикой, научилась быть терпимой и снисходительной к трудностям жизни и недостаткам других.
О моих гастролях в СССР можно писать бесконечно. Особо хочу написать о своих поездках в Омск. Помимо всего прочего, в Омске жили мои близкие друзья Гарик и Оля Петренко. Оля была музыковедом, Гарик – скрипачом. Директором филармонии там был Юровский, у него всегда и во всем был порядок. Я играла с оркестром Омской филармонии, дирижировал Семен Коган. Мы много играла и в самом Омске, и часто ездили в Красноярск, Сочи, Волгоград, другие города Союза.
Помню, как играла в Хабаровске Второй концерт Чайковского. Дирижировал Саша Дмитриев. Мы много работали вместе, даже выступали вместе с Государственным оркестром в Зале Чайковского в Москве. Это дирижер, умеющий и любящий аккомпанировать. Он первый, кто пригласил меня в Санкт-Петербург после 25 лет эмиграции.
В Воркуте я почему-то летела на гастроли на вертолете в невероятную пургу. В Архангельске во время гастролей был такой холод, что, говорят, птицы замерзали на лету. В Мурманске я теряла сознание от нехватки кислорода. В этом славном городе мой приятель Рудольф (с ним и его женой я отдыхала в Железноводске) устроил мне экскурсию в сумасшедший дом – он был врач-психиатр.
Это был настоящий кошмар. Страшная советская больница, в палате по 30–40 женщин... В основном они были в климактерическом периоде, нервы были в ужасном состоянии. А в коридоре, почему-то именно там, лежали мужчины в смирительных рубашках, страдавшие от белой горячки – чисто советская специфика, вызванная неумеренным потреблением водки. Был и стандартный ассортимент больных с манией величия, от Наполеона до Гитлера. Не знаю, как я все это выдержала там, но, вернувшись домой, я грохнулась без сознания, меня еле привели в чувство.
Потом мурманчане водили меня по каким-то бесконечным и, видимо, очень секретным и важным кораблям, по гостям и "злачным местам", где какая-то блондинка, похожая на Мерилин Монро, играла на аккордеоне и пела "песню про Мурманск" со словами "Ну что тебе сказать про Сахалин?" Кстати, на Сахалине, на самом краю света, я тоже гастролировала. Помню, там был тоже очень хороший директор филармонии, все всегда было очень хорошо организовано. Там тебя всегда встретят, устроят и проводят в гостиницу, соберут полный зал. Там есть хозяин. А ведь бывали случаи, когда я приезжала и прилетала куда-нибудь глубокой ночью, и никто меня не встречал. И по путям приходилось ходить, и стучаться ночью в гостиницу, а потом наблюдать немую сцену "не ждали", ну точно, как на картине Репина, как говорит Белла Давидович.
Я любила приезжать на гастроли в Петропавловск-Камчатский, тоже на краю света. Там директором филармонии был Маграчев. За мою любовь к музыке Бетховена он называл меня именем великого композитора. Всегда говорил по телефону:
– Ну, Бетховен, что ты, как ты, когда приедешь, что сыграешь?
Из этого маленького города я всегда привозила красную икру  – Димочка, когда был маленьким, очень ее любил. Привозила оттуда и знаменитых камчатских крабов – в Москве эти деликатесы купить было невозможно, если только ты не действовал через спекулянтов, у них можно было купить все. Вопрос только – через кого и за какие деньги.
Очень интересные поездки были по Средней Азии. Мне навсегда запомнились Ташкент, Самарканд, Душанбе. У меня даже сохранился маленький изразец из Самарканда. Перед отъездом из СССР я отдала его Инне Перецман – единственной маминой родственнице, оставшейся в живых, и она его, по-моему, привезла в Америку, когда эмигрировала. В Казахстане, помню, мы с Альбертом Марковым таскались по каким-то жутким поездам, приезжали в неописуемую грязь. Перед входом в гостиницу или концертный зал обувь приходилось обмывать в корыте.
Концерты бывали и в воинских частях – солдаты дисциплинированно аплодировали, в том числе, между частями. Такое часто бывало перед очередными съездами партии – руководство посылало нас в "глубинку", играть "для народа", потом меня пару недель рвало пеной!
Исполнительский уровень "на местах", как правило, оставлял желать лучшего. Помню, мы поехали с мамой в Кисловодск, и там знакомый дирижер пригласил нас на "Пиковую даму". Спектакль явно не задался – первое же вступление фагота запоздало на такт. Дирижер тщетно пытался остановить фаготиста, но безуспешно. Певцы-солисты постоянно поворачивались не в ту сторону... Публика, правда, принимала все как должное, что само по себе было забавно. Но апогеем, истинной кульминацией действия стала знаменитая сцена в казармах, где призрак графини является Герману и называет три заветные карты. Местная графиня, видно, решила втолковать это Герману получше и повторила "Тройка, семерка, туз" пять раз вместо положенных двух, видимо, не надеясь на его память. А может, певицу просто заклинило. И она, возможно, продолжала бы в таком духе и дальше, но тут с оглушительным грохотом упала дверь на сцене, халтурно установленная рабочими. Может это не певицу, а дверь заклинило? Тут я, умирая от смеха, бросилась вон из зала. Самое смешное случилось назавтра – дирижер стал всерьез расспрашивать меня о том, какое впечатление произвел на меня спектакль, на что я с чистым сердцем ответила:
– Неизгладимое!
Очень много было выступлений, очень насыщенная была жизнь. Были города, куда я любила ездить. Как и многие исполнители, обожала играть в Ярославле с Арановичем. Конечно, очень любила Прибалтику. Там везде была чистота. Всюду царил идеальный порядок.
Концертов было много, и зачастую я выучивала партитуры глазами. Так было с исполнением концерта Големинова. Был случай, когда меня попросили сыграть в Кремле Первый концерт Шостаковича на его юбилее (Дмитрий Дмитриевич был тогда жив). Приглашение пришло в Норильск, где я тогда играла. Я сказала устроителям, что я занята, что могла бы сыграть Белла Давидович, а мне ответили:
– Бросьте вы, там и так одни еврейские фамилии!
Я достала ноты и глазами выучила концерт за десять дней. С тех пор он в моем репертуаре. А я поняла, что глазами учить весьма удобно: когда просто смотришь в ноты, гораздо больше видишь, сверяясь с партитурой, хорошо концентрируешься.
Я вообще славилась тем, что быстро разучивала даже сложные произведения. Уже позже, в Америке, я играла Третий концерт Прокофьева, который выучила менее чем за две недели, хотя целыми днями преподавала в Джульярде. Конечно, в произведения, которые дольше играешь, вникаешь глубже, и они дольше сидят в тебе. Я с ходу могу сыграть лишь те вещи, которые учила долго. Те же, что разучила быстро, порой сразу сыграть не могу. Естественно, при необходимости можно все быстро восстановить.
Как-то, уже в джульярдское время, мой любимый ученик Ванг Чин-и и я проделали эксперимент. Я сыграла с ним по памяти довольно много – с десяток концертов. Он играл партию второго фортепьяно. И я играла так, словно исполняла эти концерты только вчера.
Есть, однако, даже небольшие произведения, особенно у Брамса, которые трудно выучить быстро, ну, хотя бы опусы 116, 117, 118, 119. По-моему, должны пройти годы, прежде чем ты полностью вживешься в эту музыку – своего рода долгая инициация.

Читать дальше