А.И. Раскин

Россия как четвертый вопрос философии (из цикла статей)
Начало

 

Лишь в минувшее десятилетие мы смогли по-настоящему познакомиться с русской философией.
Она явилась званным гостем во вновь измененную Россию конца 20 века, а такого гостя, по старинному русскому обычаю, принято величать да в красный угол сажать. И вот мы уже воспринимаем русскую философию не как строгую научную дисциплину, отвечающую за верность исторического национального пути и национального самосознания, а как нечто почти сакральное, классическое и даже легендарное, имеющее своих героев и мучеников. Нас увлекает причудливость движения русской мысли, мы объявляем себя ее наследниками, а между тем нынешнее состояние страны и общества, состояние, которым мы единодушно не довольны, есть результат того самого исторического национального пути и самосознания, которые были определены нашими философскими предшественниками...
Мировые философские школы или системы имеют свои национальные корни, выраженные достаточно ярко. Однако при том, что по философии можно изучать национальные особенности того или иного народа, все же мы чаще изучаем саму философскую систему, оставляя ее национальную принадлежность на периферии сознания. Да и сам национальный признак не охватывает понятия целиком. Например, древнекитайская философия устойчиво состоит из даосизма и конфуцианства, в понятие немецкой классической философии не входит немецкая антропософская школа О.Конта или Р. Штайнера, экзистенциализм быстро перерос французское основание и стал мировым течением, а все вершины мировой философской мысли помечены именами их создателей: платонизм, картезианство, кантианство, гегельянство, ницшеанство, наконец, марксизм и т.д.
Что же мы понимаем под термином "русская философия", который вынесен сегодня но обложки десятков книг и в названия сотен статей? Как ни уточняй этот термин: русская религиозная философия, русский идеализм - вычленить его содержание достаточно трудно. Что здесь? Неудачная терминология, или свойственная русскому языковому мышлению расплывчатость понятия, или рекламный слоган, посредством которого мы пытаемся пробиться на мировой философский рынок?
Думается, что ни то, ни другое, ни третье. Более того, мы возьмем термин "русская философия" под защиту и попытаемся в данной работе показать, что философия в России и не могла быть никакой другой, кроме как русской. В какой бы стране и в какое бы время ни жил философ, он ищет смысл бытия, смысл истории и смысл человека. Но перед мыслящим умом в России всегда встает и четвертый вопрос: смысл самой России. Вступив, рано или поздно, на территорию вопрошания о России, попав в поле притяжения "русской идеи" или "русского вопроса", русский философ тщетно будет пытаться выйти в мировой космос, да и сама попытка покажется ему неблагородной, непатриотичной. Он будет долго, всю жизнь, пытаться "разрешить" Россию, а если вера в себя сильна, то и "обустроить". Он будет то разрушать храм предыдущей истины, то его восстанавливать.
Собственно, с вопроса о России и начинается тот мыслительный процесс, который принято называть русской философией. И сразу возникает ряд интереснейших коллизий, связанных со временем, к которому надо отнести начало этого процесса, а также о его связях с православным богословием и европейской философской традицией. Если считать философией передаваемую национальную письменную традицию, фиксирующую накопление знаний если не от Адама, то от Рождества Христова, то правы те основатели направления русской религиозной философии, прав Г.Флоровский, а также их современные последователи, которые выводят русскую философию из восточнохристианской патристики и черпают мудрость из трудов афонских старцев, из Иоанна Дамаскина и Григория Паламы.
Но можно ли с полным основанием считать ортодоксальное богословие, уважая все его истины, подлинно нашей национальной философской колыбелью? Все-таки средневековые отцы европейской философии, Франциск и Августин, жили и трудились в сердце Европы, ей и оставили свое наследие. А если бы князь Владимир "по ошибке" не крестил Русь византийским обрядом, а, например, обрезал по-иудейски, как того хотела соседняя с Русью Хозария, что сталось бы с нашей "национальной" святоотеческой философской традицией?
Или это привело бы к коренному изменению славянского самосознания, и мы бы жили сейчас совсем в другой стране? Однако примеры других народов, тех же омусульманенных славян в балканских странах или японских буддистов, говорят совсем о другом. Национальный характер мышления и круг идейной проблематики не связан напрямую с избранной религией и богословскими школами.
Конечно, сказанное не отрицает громадного влияния святоотеческого православного богословия на русскую философскую мысль, но влияния в своем зарождении некритического, связанного с порывом патриотических чувств в тот период нашей истории, когда России перед лицом Европы было необходимо доказать свою национальную полноценность, а значит и наличие своей национальной философской традиции. Эти "рецидивы философского патриотизма" дают себя знать вплоть до сегодняшних дней.
Кажется, никто еще не интересовался одним историческим феноменом, который можно отнести к разряду исторических совпадений, а можно попытаться увидеть и некую закономерность. К началу 19 века стараниями немецких философов, получивших сильнейший импульс от Канта, европейская философская традиция в лице Шеллинга и Гегеля достигла своего апогея и стала едва ли не ведущей научной дисциплиной. Увлечение философией во всех странах Европы приняло повальный характер, философские факультеты ведущих европейских университетов были самыми многолюдными, философия стала публичной профессией, а философы по популярности превосходили оперных див. На этот же период истории приходится усиление внешнеполитической активности России в Европе, начавшееся с неудавшегося павловского царствования с его "голштинскими штудиями", и получившее блистательное продолжение в европейском триумфе Александра I.
Внешняя несвязанность этих событий достаточно обманчива. Можно высказать поверхностное соображение, что этот период общеевропейской истории обладал определенной тектоникой, которая по имманентным, до конца не познанным законам, вызывает то великие переселения народов, то мировые войны. С этим согласуется и высказанная однажды оригинальная мысль, что вся мировая история состоит из предвоенных и послевоенных периодов. Представляется вероятным, что европейское философское брожение возникло в определенной мере от тектонической волны, вызванной еще незаметными изменениями, происходящими в России, которая, как медведь в берлоге, начала переворачиваться на другой бок, от своего варяго-татаро-византийского прошлого к европейскому будущему. При этом следует помнить, что славянское государство за Днепром зарождалось европейским народом и было исключительно частью Европы, впоследствии "потерявшейся" в период татаро-монгольского нашествия и со времен Петра пытающейся вернуться в лоно Европы. Эти сложнейшие метафизические процессы, возможно, и повлияли на рождение европейского философского ренессанса, появление глобальных идеалистических систем и законов Универсума, которые были восприняты Россией начала 19 века чуть ли не в качестве "второго крещения". Россия как бы вдруг присоединилась к европейскому философскому процессу.
Сначала в виде отдельных последователей, затем студенческих кружков аристократического толка, а затем этот пришедший из Европы интерес перешел из светских салонов в академические застенки, принял респектабельный вид и даже некоторое национальное направление, связанное с активным "преодолением" Гегеля. Неокантианство и неолейбницианство конца 19 века было уже вполне самостоятельной российской академической школой, имевшей в качестве оппонентов теоретический марксизм, наследником которого с легкостью стала советская философия.
И все же Россия создала национальную философскую традицию, которая имеет выраженное отличие и от начал восточнохристианской патристики, и от "отвлеченных" начал европейской секуляризованной философии, хотя и использовала в равной мере и то, и другое. Феномен подобной философии не имеет аналогов ни в одной из стран. Это явление чисто русского ума и характера, связанное с глобальной проблематикой, которую можно обозначить как "тайна России".
Нас будут интересовать истоки этого феномена, пройденный путь и полученные результаты "вопрошания" о России. И хотя, повторим, как правило, представителей этой национальной традиции причисляют к тому, что сегодня изучается как русская философия, точнее было бы назвать эту отрасль ФИЛОСОФИЕЙ РОССИИ, а ее представителей – не русскими философами, а ФИЛОСОФАМИ РОССИИ.
Главным действующим лицом философии России, наиболее полно вобравшим в себя все традиции и начала русской философии, был Владимир Соловьев.
В своих рассуждениях мы проанализируем три этапа развития философии России: до В.Соловьева, он сам и после него. До Соловьева еще нельзя говорить о строгой системе
философствования как таковой и о появлении в России философского направления, сравнимого с философскими школами европейских стран. Но тем интереснее и важнее услышать ответы тех, кто дерзнул вопрошать о России по первому зову времени, по исторической необходимости, в момент которой в России не нашлось седовласых Пименов, передающих тайные секреты новому Григорию Отрепьеву.
Руси-Московии-России X – XVIII веков было не до вопросов к себе. Наперекор бунтам, смутам и пришельцам ковалось деспотическое государство, обращая взгляд то на Восток, то на Запад в поисках основных формообразующих принципов цивилизованного устройства.
Выбор сделал Петр, и потом весь 18 век Россия обучалась у Европы внешним формам жизнеустройства, при неясном, но глубинном внутреннем отличии от нее. Переломом в национальной истории, а, значит, в национальном сознании, стала александровская эпоха. Она началась с цареубийства и дворцового переворота, которые, в свою очередь, всегда в русской истории будили центробежные силы, становясь началом очередного "смутного времени", глубоко внутреннего, присущего лишь России, явления. Однако на этот раз, потенция социального взрыва совпала с наполеоновским нашествием, и Россия на короткий исторический миг обрела облик гражданского общества, когда свобода и долг находятся во взаимосогласии. Этого исторического момента, апофеозом которого стало победоносное вхождение русской армии и самой России в Европу, было достаточно, чтобы наряду с сохраненной благодаря Отечественной войне государственной жизнью возникла жизнь общественная, возникли новые общественные институты, с которыми уже затем восстановленное Николаем I русское самодержавие не смогло справиться до своего конца.
Результатом этого процесса стали возникшие к началу 20-х годов 19 века признаки цивилизованного общества с паллиативами гражданских свобод. Центр общественной жизни и, что важнее, идеологии переместился от двора и казенных учреждений в гостиные. Общественная мысль оказалась в окружении зеркал, и Россия, впервые за свою историю, получила возможность и была поставлена перед объективной необходимостью смотреть на свое отражение.
Победа над Наполеоном уравняла Россию в правах с другими народами Европы, она же принесла растерянность в умы. Близкое знакомство с Европой оказалось шокирующим, обнажив инаковость России, и не только в сфере государственного и общественного устройства, но в чем-то другом, более важном для жаждущего "свободы, равенства, братства" со всей Европой русского просвещенного ума.
Надо было срочно дать ответ и себе, и Европе на вопрос: что есть Россия перед лицом Европы и – шире – перед лицом человечества, каково ее место в исторической общности народов и почему, при внешней схожести, мы так несхожи по внутренней сущности. При этом ответ должен быть дан на языке, принятом в цивилизованном мире, на языке философской и исторической науки, а не на языке преданий, замечательным собранием которых была предшествующая "История государства Российского" Карамзина, и тем более не на языке антигосударственной и антиправительственной критики Новикова и Радищева, открывающем дорогу не в Европу, а в каторгу и ссылку. Российская действительность, находящаяся под самоочарованием европейского военного триумфа, требовала таких философских обоснований, которые бы дали энергию к развитию. "Догоним Европу" должно было в обязательном порядке встать на повестку дня. Государству требовалась подсказка от передового общества в духе государственного же либерализма. Европе и обществу нужно было дать достойный ответ, чтобы вслед военному торжеству на полях Европы пришло торжество национального духа. Россию нужно было громогласно объ-явить и объ-яснить.
По этим причинам нарождающаяся русская философия неминуемо должна была носить светский, публичный и государственный характер. Всем перечисленным условиям в наибольшей степени отвечал Московский университет, в котором и начался процесс формирования новой русской философии, обозначенной нами как философия России. Молодому русскому обществу, цвет которого был сосредоточен в Московском университете, нужен был немедленный "ответ" о судьбах России и ее истинном месте в мировой истории. Авторитет мировой философии, ее влияние предполагал поиск ответа на путях философских, поскольку в национальных преданиях, публицистической критике и в религиозной литературе православия этот ответ не находили. Здесь и начинается русское философское самозванство (но не "сам себя назвал", а "сам себя позвал"), которое, однако, вынуждено было находить своего "Пимена" уже не в "Чудовом монастыре Кремля", а на кафедре университета.
В определенном смысле духовным отцом новой русской философии стал профессор физики, минералогии и сельского хозяйства Московского университета М.Г.Павлов, читавший факультативно курс философии эстетики и природы Шеллинга.

На основе его факультативов и сложился кружок поэта Веневитинова, выросший затем в "Общество любомудров", куда входили молодые В.Ф.Одоевский, И.В.Киреевский, А.С.Хомяков.
Ознакомившись с шеллингианской натурфилософией (сам Шеллинг затем отказался от большинства положений самой ранней своей системы), "любомудры" немедленно объявили ее положения основой для поиска "ответа". В жарких спорах , с идеями и атмосферой которых можно подробно ознакомиться, прочитав "Русские ночи" Одоевского", они утвердили две шеллингианские истины:
1. Наличие Универсума доказывает всеобщую гармонию мира, а это значит, что и Россия является частью универсальной системы и находится на всеобщих путях развития.
2. Путь развития проходит через самопознание. Отсутствие процесса самопознания или ошибка в нем может привести к сбою, сходу с исторического пути.
Сосредоточившись на "исторических путях", обратившись к истории Отечества, "любомудры" увидели переломный момент российской истории в реформах Петра и объявили их схождением с исторического пути.

Отвлеченная идея самопознания превратилась в оценку исторического факта, Шеллинг был забыт, "преодолен", появился национальный предмет исследования. "Теория ложного пути" потребовала определения "пути истинного". Отыскивая его в допетровскую эпоху, "любомудры", ставшие зачинателями идей славянофильства, пришли к идеализации всех признаков русской жизни. Соединяя воедино отдельные материальные и духовные признаки той эпохи, они искусственно сконструировали образ "Святой Руси", с православной основой и общинным бытом.
Теория "ложного пути" впоследствии оказалась самой масштабной и долговечной в истории русской мысли. "Спасительный путь" возврата или хотя бы сохранения иллюзорных духовных ценностей, носителями которых объявлялся русский народ, был наиболее почитаем в среде русской интеллигенции. При этом дважды, в николаевскую и сталинскую эпоху России, эта теория приобретала государственный статус, то в виде уваровской формулы государственного патриотизма: "самодержавие, православие, народность", то в виде официального утверждения приоритета России во всех областях знаний и гонения на "космополитов". Однако, за более чем полуторавековую историю с момента первого "ответа", Россия так и не смогла реализовать свой "истинный путь" в исторической практике, обновляя лишь лозунги. Не догнав Европу, решили сразу догонять Америку...
Мы оставляем в стороне примеры того, сколь много дало славянофильство и близкое к нему почвенничество русской культуре. Наш вопрос принципиальный, поэтому и оценки, и оперирование фактами носят достаточно жесткий характер.
На несколько лет позже, чем "общество любомудров", на факультативах того же профессора Павлова, продолжавшего знакомить студентов с открытиями новейшей по тому времени германской философии, образовался новый философский кружок. Его идейным вдохновителем был Н.Станкевич, который к тому же жил и воспитывался в семье Павлова, его лидерами были Белинский, Бакунин, Грановский. Деятельность этой группы молодых людей положило начало другому направлению русской общественно-философской мысли - западничеству. Русские религиозные философы любили поминать, что именно из западничества вышел анархизм Бакунина, затем цинизм Тургенева, столь ядовито спародированный в "антизападнических" "Бесах" Достоевского. Нам же более важно отметить, что и этот кружок был создан с той же практической и патриотической целью - дать немедленный ответ по поводу российской действительности.
Философской основой для нового ответа на этот раз стал Гегель, а его авторами – Белинский и Бакунин. Они совершали ту же мыслительную операцию, что и их предшественники, на этот раз спроецировав на Россию положения спекулятивной философии Гегеля, точнее, ее конечный вывод о разумной действительности.
Россия, в переложении двух новообращенных гегельянцев, представала не просто как часть Универсума ("любомудрствование по-шеллингиански"), а как часть р а з у м н о г о Универсума, в котором, раз он ведом абсолютным Духом, естественно, не может быть места "ложному пути". И тогда "ответ" становился не ностальгически положительным, а положительным в текущей действительности, даже если от этой действительности воротило с души. Все загадки бытия России, которые столь резко отличали ее от европейской цивилизации, исчезали сами собой, как только в небо запускался гегелевский абсолютный Дух. Такой взгляд не отрицал все уродливые я в л е н и я российской жизни, но предлагал утвердиться в разумной с у щ н о с т и такой картины реальности, скрытой от понимания, но тем не менее несущей в себе идею универсального
миропорядка.
Надо мириться с явлениями и верить в разумную сущность России – вот формула нового "ответа". Сущность же, являясь "вещью в себе", определению не подлежит. Отсюда и "умом Россию не понять..., в Россию можно только верить".
Фиксируя истоки двух авторитетнейших направлений русской философской мысли, славянофильства и западничества, представители которых на протяжении десятилетий считались непримиримыми идейными противниками, достаточно сместить акцент, и понятие "русская философия" заместить понятием "философия России", чтобы обнаружить мнимость или миражность этого противостояния. Обе идеологии имели один предмет и вопрос – Россию, обе родились в недрах одной alma mater, под влиянием одних и тех же событий, из представителей обоих направлений сформировался цельный слой русской либерально-реформаторской интеллигенции, поэтому истоки разногласий следует искать не в глубинах выстроенных ими идеологий, а в причинах , послуживших основаниями для получения разных выводов. Бурная история России первой трети 19 века, вместившая в себя цареубийство, разгром Наполеона, восстание декабристов и "новый порядок" Николая I, сформировала "проснувшееся" поколение, лучшие представители которого испытывали одновременно гордость и стыд за Отечество, а вкупе с объективными обстоятельствами, изложенными в начале нашего повествования, давала повод для поспешных, различных и НЕ-антагонистических выводов. Между "любомудрами" и кружком Станкевича существовал небольшой временной зазор, который, однако, вместил в себя и очередной виток усиления в России централизованной власти и государственной идеологии, начавшийся к тому же гонениями на славянофилов, что потребовало поиска другого ответа, с более высокой степенью обобщения; и переход от очередного для России "послевоенного" периода к "довоенному"; и, как закономерная случайность, переход проф.Павлова от изложения философии Шеллинга к изложению философии Гегеля.
Конечно, славянофильство и западничество - далеко не одно и то же. Различие прослеживается уже в судьбе первых философов России. С идеей "ложного пути" можно прожить достаточно долго, веря в возвращение на "истинный путь самопознания", если не сегодня, то в недалеком будущем. "Тайный" христианин Киреевский и "публичный" русофил Хомяков жили долго и оба умерли от старинной русской холеры. Видеть же в
каждодневности России "разумную действительность" – задача не из легких, проще решаемая в школьной теории, чем в практике собственной жизни. Поэтому мы более знакомы с яростным оппозиционером Белинским и революционером Бакуниным, чем с их юношеской философией, которую они опровергали собственной судьбой: чахоткой одного, тюрьмой и эмиграцией другого.
Особняком в истории философии России стоит третий "ответ", высказанный в ту же эпоху, что и два предыдущих, но существующий совершенно независимо от вошедших в моду популярных идей славянофилов и западников. Это широко известный, но редко включаемый в анализ ответ П.Я.Чаадаева о России, данный им в первом "Философическом письме". Он назвал существование России "исторической ошибкой" и "уроком другим народам". И за это был объявлен сумасшедшим.
Еще раз коротко сформулируем три ответа на "вопрошание о России", расположив их в определенном порядке.
1. Россия – нормальная европейская страна, развитие которой, правда, с некоторым отставанием, идет в русле общецивилизационных процессов, обусловленных разумным Универсумом. Наш путь обычный, сходный с западным, мы лишь слегка подзапаздываем, идя по этому пути.
2. Россия – особая страна, со своим национальным путем и историей, которая, в своей особости, является частью Универсума и даже существенной его частью, способной влиять на весь Универсум в целом, но которая была сбита со своего особого пути и ждет возвращения. Наш путь своеобразный, ни на кого не похожий.
3. Россия – ошибка природы и истории. Наш путь абсурдный, никуда не ведущий.
Со времени ответов первых философов России прошло полтора века – время достаточное, чтобы попытаться дать оценку сказанному.
1. Россия не догнала Европу. Более того, разрыв между Европой и Россией продолжает увеличиваться. Мы знаем о себе больше, чем европейцы о нас, и сейчас кажется достаточно ясным, что Россия никогда и ни при каких обстоятельствах не сольется с Европой ни экономически, ни ментально. Каждая новая историческая спираль усиливает в нас родовые черты. Мы упорно повторяем в своей истории одни и те же ошибки, делаем одни и те же выводы из них и вновь втягиваемся в очередную реформу. Вся новейшая история России – это сплошное реформирование при кратких по времени периодах
стабильности.
2. Считать, что огромная страна не есть то, что она есть, – абсурд с любых точек зрения. Подобного мнения о себе, насколько известно, не допускает ни один народ. И по теории больших чисел, и по теории развития глобальных систем, "сбой" с органического пути развития невозможен. Пример любой из стран Африки, истоптанных колонизаторами, говорит о невозможности полного или даже частичного разворота в сторону отхода от национальных корней. "Ложный путь" оборачивается странной идеей самоколонизации. Ленинский эксперимент над Россией был много длительнее реформ Петра, но и он рухнул перед лицом естественного исторического развития.
3. Говорить о великой стране как об ошибке истории можно лишь в порядке публицистической риторики. Верить в такое невозможно. Исследовать - никто не брался.
В заключение сделаем несколько выводов.
– Каждый из обозначенных "ответов" проистекает из какого-то одного формообразующего Россию мотива, но не охватывает "всю Россию", если считать, как в данном контексте, проблему России "четвертым вопросом философии".
– Ни один из проанализированных выше ответов философов на вопрошание о России не удовлетворяет главному – возможности АДЕКВАТНО ВКЛЮЧИТЬ РОССИЮ В КОНТЕКСТ МИРОВОЙ ИСТОРИИ.
– Если считать, что все ответы ошибочны в какой-то своей части, ибо ни один из них не оказал решающего воздействия на процесс исторического движения России, то надо также считать, что другой своей частью эти ответы являются составными элементами некой искомой истины о России, включающей в себя и ту часть истины, которая есть и в ответе Чаадаева.
В целом период зарождения философии России, к которому относится вся первая половина 19 века, можно считать периодом первоначальных аналитических схем. Он не принес искомого результата, но дал сильнейший толчок к развитию философской мысли и отечественного философского образования. Поиск нового ответа об исторической судьбе России был возможен на путях синтеза, находящегося за пределами уже данных ответов. Для этого требовалась фигура совсем другого масштаба.
Попытку создания целостной философии России предпринял выдающийся русский мыслитель Владимир Соловьев.

 

См.: А.И. Раскин. Две России Владимира Соловьева