Ю.Б. Борев

Эстетика

Художественный процесс

II. Теоретическая история искусства

1. Критический реализм XIX в.: мир и человек несовершенны; выход – непротивление злу насилием и самосовершенствование.

Одно из первых, если не первое, употребление термина "реализм" находится в книге "Французский вестник ХХ в." (1826), утверждавшей, что реализм – копия с природы, а цель искусства – жизненная правда. Бодлер считал "реализм" "неопределенным и слишком гибким термином". Эдмон де Гонкур выразил неприязнь к нему (1879).
Критический реализм XIX в. – художественное направление, выдвигающее концепцию, мир и человек несовершенны; выход – непротивление злу насилием и самосовершенствование.
В XIX веке сложились философско-эстетические основы критического реализма. Из "Германии туманной" в другие страны, и в Россию, приходили "учености плоды" – немецкая классическая философия и эстетика (особенно Гегель). Они стали теоретическим фундаментом критического реализма. Идея Гегеля о том, что все действительное – разумно, а все разумное – действительно, ориентировала бурно развивавшуюся Европу на историческую стабильность. И даже далекие от Гегеля российские идеи, непротивления злу насилием и самосовершенствования, в известном смысле плоды этой ориентации на стабильность, возникали вопреки отечественному философу Чернышевскому, звавшему Русь к топору. Его стремление всенепременно судить общество заходит так далеко, что задачей искусства он провозглашал воспроизведение действительности и вынесение ей приговора. Это утверждение противоречит словам Библии: "Не судите да не судимы будете", а также идеям современной психологии, высказанным американским психологом Роном Халниксом: "К любой тяжелой жизненной ситуации, к любому поступку своему или чужому всегда возможны два подхода: вы можете судить или оценивать. Если вы вызвались судить, то какой бы вердикт вы ни вынесли, с ним придут или гнев, или обида, или печаль... Если же вы оцениваете поступок или ситуацию со всей возможной мерой объективности, принимая во внимание все известные, а может быть, и неизвестные, но вероятные обстоятельства, у вас всегда есть шанс извлечь из них нечто полезное".
Впрочем, критический реализм "топорные" идеи не воспринял: "Отрицательная, болезненная сила муки уравновешивается в поэзии силою красоты, в которой заключена возможность счастья" (Аннинский. 1979. С. 131). Критический реализм не создает гигантские общечеловеческие характеры, а углубляется в усложнившийся, вбирающий в себя действительность духовный мир личности, проникая в сердцевину психологического процесса.
Критический реализм бурно развивается в Европе начиная с 20-х годов XIX в. Это направление украсило культуру великими именами: во Франции – Бальзак, Стендаль, в Англии – Диккенс, в России – Гоголь, Лев Толстой, Достоевский, Чехов. Во Франции Шампфлери в 1857 г. опубликовал манифест "Реализм", утверждавший принципы нового художественного направления. В год этой публикации Флобер создал реалистическое произведение "Мадам Бовари", реалистические романы написали и другие авторы: братья Гонкуры ("Жермини Лесерте", 1865; "Рене Мопрен", 1865); Э. Фейдо "Фанни" (1858); Дюранти "Несчастье Генриетты Жерар" (1860). Реалистические произведения публиковал и Мопассан, в живописи на позициях реализма стоял Курбе. Курбе отрицал классицизм и романтизм и только реализм считал демократичным. Согласно Курбе главные персонажи для художника – крестьянин и рабочий.
Парнасцы – составляющая литературного процесса второй половины XIX в.; литературное течение во французской, а позже и в английской поэзии, развивавшееся в русле реалистического художественного направления как реакция на субъективизм романтизма. Некоторые ученые считают основателем и звездой этого течения Теофиля Готье (1811–1872); другие считают, что "дирижером оркестра" был Леконт де Лиль (1818– 1894).
В свое время Лессинг стремился развести поэзию и изобразительные искусства. Готье в предисловии к "Мадемуазель де Мопэн" (1835), напротив, утверждал, что поэт подобно скульптору отделывает свое стихотворение так, чтобы оно стало осязаемым как скульптура, ибо поэзия схожа с пластическими искусствами; из нее во имя объективности должна быть изъята личность поэта. "Искусство для искусства" – одно из главных положений эстетики парнасцев, считающих, что оно – цель, а не средство и его достижения имеют статус религии. Творчество парнасцев бурно развивалось во Франции в 1860-х годах. В их число входили Т. де Бенвиль (1823–1891), С. Прюдомм (1839–1907), Ф. Коппе (1842–1908), Л. Дьркс (1838–1912), Ж. Лахор (1840–1909).
В 1870-х годах парнасцы появились в Англии. Этому способствовала книга де Бенвиля "Маленький трактат по французской поэзии". Английские парнасцы были сторонниками французской поэзии. Они подражали образцам стиля французских парнасцев и заимствовали старинные французские формы (балладу, рондо, вилланель).
Реалистическое художественное направление нашло свое воплощение в прозе У.Д. Хауэллса (США), в пьесах английского драматурга Б. Шоу ("Дома вдовца", 1892; "Профессия госпожи миссис Уоррен", 1894; "Пигмалион", 1913), норвежского драматурга Г. Ибсена ("Бранд", 1866; "Пер Гюнт", 1867; "Нора", 1879; "Враг народа", 1882), шведского драматурга и прозаика А.Ю. Стриндберга (драма "Мистер Улуф", 1872; роман "Красная комната", 1879), в музыке норвежского композитора Э. Грига.
Романтизм сохранял некоторые иллюзии и был предощущением несовершенства нового строя жизни. Критический реализм – трезвое аналитическое искусство "утраченных иллюзий", осознавшее, что "Божественная комедия" мира обретает свои обыденные черты и становится "человеческой комедией". Критический реализм особенно полно осуществился в России, где показал общество как "темное царство" "мертвых душ", "живых трупов", "униженных и оскорбленных", "бедных людей", а страдания человека – как "обыкновенную историю". Эстетические идеалы прямо воплощались в герое романтизма, реализм же опосредует их через целую систему образов, выражающих отношение художника к миру. Идеал в критическом реализме часто утверждается через отрицание ("Он проповедовал любовь враждебным словом отрицанья").
Процесс художественного развития в России проходил ускоренно, с укороченными и совмещенными циклами. Часто в одном литературном явлении в свернутом виде, совмещаясь друг с другом, предстают черты и фазы, находящиеся в "нормальном" историческом процессе на огромных, порой многовековых расстояниях. В творческой судьбе одного художника (Пушкин, Лермонтов, Гоголь) совершался переход от романтизма к реализму. Так, творчество Пушкина вместило в себя и Возрождение, и романтизм, и догоголевский реализм. Оно открыло русской литературе "окно в Европу", придало ей направление, вызывающее общемировой отклик, поставило вопросы, на протяжении целого века решавшиеся русской классикой. Энциклопедию русской жизни, концептуально значимую и общечеловечески интересную, дает Пушкин в "Евгении Онегине". Проблемы власти и совести, зла и справедливости, традиции и личного волевого усилия исторического деятеля, роли насилия в историческом процес­се – и другие и ныне актуальные общемировые проблемы рассматривает Пушкин на национальном материале в трагедии "Борис Годунов". В ней он рисует Россию эпохи Средневековья и в то же время показывает авантюриста-самозванца Григория Отрепьева – первую русскую личность, типичную для новой эпохи. Авантюрная проблематика, затронутая в этом образе, найдет свое продолжение в "Пиковой даме" (образ Германа с его авантюризмом). В маленьких трагедиях ("Пир во время чумы", "Моцарт и Сальери", "Каменный гость"), сюжетные коллизии которых нарочито выведены за рамки национальной русской жизни, Пушкин решает общезначимые проблемы и исследует общечеловеческие страсти и этические начала (зло, добро, зависть, скромность, благородство, творческий порыв). В этих трагедийных миниатюрах возникают характеры западноев­ропейского происхождения, но осмысленные на основе русского жизненного опыта. Поэма Пушкина "Медный всадник" несет острейшую проблематику (отношения личности и власти), в ней решаются вопросы философии русской истории. И до того как выйти в гоголевской "Шинели" на улицы Петербурга, русский критический реализм тяжело-звонко проскакал по потрясенным мостовым северной столицы.
Творчество Гоголя необъятно. В нем русская литература одним пробегом необгонимой тройки, перелетая через века и государства, проносится через эпохи к новейшей натуральной школе, к литературе критического реализма. В творчестве Гоголя совмещены целые этапы историко-литературного развития. Его смех одними своими свойствами перекликается с шутливой карнавальной веселостью средневековой и возрожденческой комедии, другими – с иронией романтиков, третьими – с едкой насмешкой сатириков-реалистов нового искусства. Это смех серьезный и проницательный, умеющий за комедией разглядеть трагедию, сочетающий в себе бесшабашную удаль и грусть, незлобивую шутку, горький сарказм и отточенную сатиру.
Критическая направленность русского реализма XIX в. выдвигает на передний план сатиру и комедию, которые становятся одним из способов типизации жизни. Гоголь включил русскую сатиру в мировой художественный процесс. Сатира пронизывает все искусство, становится особым литературным родом, ее пафосом движется целое художественное направление в России. Исходная точка критики в реализме – идеал; это истинно демократическое начало в искусстве, представляющее народный взгляд на жизнь. Поднявшись на высоту идеала литература стала глубже вторгаться в жизнь. Русская проза, начиная с "Мертвых душ", утверждала Россию песни, широкой дороги, великих надежд и больших мыслей. Богатырство России у Гоголя выражено в образе русской тройки. Щедрин отмечал, что сатира Гоголя казнила смехом пороки общества "во имя целого строя понятий и представлений, противоположных описываемым" (Щедрин. Т. VI. С. 123). Смех Гоголя – национален по своей природе. В нем живет и разгулье удалое народа, просыпающегося к бурной жизни, и сердечная тоска по поводу несовершенства мира, и щемящая грусть, и лирическое одушевление, и бескрайняя бесшабашная веселость, вдруг побеждаемая серьезностью раздумий о будущем, о судьбах России. Этот смех синкретичен, эстетически богат, в нем все оттенки от юмора до сарказма. Он вбирает в себя огромный художественный опыт человечества.
Ф. Искандер пишет: "Два типа творчества в русской литературе – дом и бездомье. Между ними кибитка Гоголя – не то движущийся дом, не то движущееся бездомье. Перед какой бы российской усадьбой ни останавливался ее великий путешественник, каждый раз он прощается с горьким смехом – Голодаловка Плюшкина, Объедаловка Собакевича, Нахаловка Ноздрева... И только один раз прощается с нежностью и любовью – "Старосветские помещики". С ними ему явно хотелось бы пожить. Дом-Пушкин и почти сразу же бездомье-Лермонтов. Вот первые же строчки Лермонтова, которые приходят на ум: "люблю отчизну я, но странною любовью...", "Выхожу один я на дорогу...", "Насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом...".
Какой тут может быть дом, если отец промотался. Все связано таинственной, но существующей связью. Непредставимо, чтобы Пушкин сказал: люблю отчизну я, но странною любовью. Но и нет у него стихотворения о родине, равного гениальному "Бородино". Почему? Потому что мучительная раздвоенность Лермонтова в этом стихотворении счастливо преодолевается правотой великого дела защиты родины и возможностью любить ее без всяких странностей. Поэтому его тоскующая душа с такой легкостью подымает громадину "Бородина"" (Искандер. № 1. С. 7).
"Герой нашего времени" М. Лермонтова – этап в развитии русской словесности. Николай I не заметил этого и писал своей жене Марии Николаевне (письмо от 12/24 июня 1840 г.), что это сочинение способно прививать читателю "презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего пребывания на земле? Ведь и без того есть наклонность стать ипохондриком или мизантропом, так зачем же поощряют или развивают подобного рода изображениями эти наклонности!.. По моему убеждению, это жалкая книга, обнаруживающая большую испорченность ее автора. Характер капитана намечен удачно. Когда я начал это сочинение, я надеялся и радовался, думая, что он и будет, вероятно, героем нашего времени, потому что в этом классе есть гораздо более настоящие люди, чем те, которых обыкновенно так называют. В кавказском корпусе, конечно, много таких людей, но их мало кто знает; однако капитан появляется в этом романе как надежда, которой не суждено осуществиться. Господин Лермонтов оказался неспособным представить этот благородный и простой характер; он заменяет его жалкими, очень мало привлекательными личностями, которых нужно было бы оставить в стороне (даже если они существуют), чтобы не возбуждать досады..." ("Дела и дни". 1921. Кн. 2. С. 189).
В беспрекословно исполнительном, не любящем "метафизических прений", ординарном Максиме Максимовиче Николай I увидел героя своего времени. Однако в этом проникнутом общедержавным интересом отзыве императора национальное своеобразие творчества Лермонтова не раскрыто. Печорин – один из провозвестников галереи героев, лишенных корысти, желания вписаться в официальную общественную ситуацию, сделать в ней карьеру. Он не стремится ни к богатству, ни к славе, ни к положению. Печорин одушевлен нравственными исканиями. Это нравственные эксперименты, которые в экзальтированной форме продолжат герои Достоевского. В русском критическом реализме есть "эндемичные" образы. После Дон-Кихота в западной литературе редко появлялись персонажи, живущие духовными ценностями, бескорыстные, детски непосредственные. Все больше авантюристы, искатели богатства, карьеры, положения. На их фоне прелестен и неподражаем взрослый ребенок мистер Пиквик Диккенса. В русской литературе – от толстовского Платона Каратаева до Сонечки Мармеладовой Достоевского и до Матрены Солженицына – на таких людях "земля стоит".
Разработаны в русской литературе образы и бескорыстных людей, отшлифованных культурой: это образы интеллигентов, личностей с творческой натурой и самостоятельными принципами отношения к миру, живущих по законам духа, а не по законам карьеры и меркантильных интересов (Пьер Безухов, князь Мышкин, Настасья Филипповна).
Эти люди непрактичны, их материальный проигрыш неизбежен, как неизбежна их моральная победа и нравственное превосходство над всеми "победителями", выигрывающими имущество, чины, деньги, положение. Эти герои одушевлены метафизическими мыслями о мире, о человечестве, в этих образах личностное и общечеловеческое сопрягаются. Тоска по справедливости, по совершенству человека, общества, мира – одушевляет русскую классику, делает звучание ее образов всемирно-историческим. И зачинается вся эта проблематика в удивительном образе-открытии – в пушкинском Евгении из "Медного всадника". Это образ разночинца, вышедшего из обнищавшего боярского рода, образ молодого интеллигента, решившего сосредоточиться на поисках личного счастья в семье. Однако герой вынужден переосмыслить свою жизнь и свои отношения с миром. Он вдруг становится отрешенным от всего меркантильного, от всех материальных интересов и обращается к высшим интересам мировой справедливости:

... иль вся наша
И жизнь ничто как сон пустой,
Насмешка неба над землей?

Этот трагический вопрос о метафизическом смысле бытия и есть главный вопрос, волнующий Евгения после его внутреннего преображения. Именно поиск ответа на него и посылает безумного Евгения к подножию кумира и вызывает в его душе огненную и черную волну бунтарства. Это вторая жизнь Евгения – его безумная жизнь, в которой вдруг страшно проясняются мысли и пробуждается нравственный пафос (вот оно – начало "идиотизма" князя Мышкина! Вот оно донкихотство нового времени!), и есть жизнь человеческого духа, жизнь интеллигента, зачинающая целую галерею всемирно-исторических образов людей духа от Пьера Безухова до князя Мышкина. Доведенность до края и шаг за этот край, выпадение не только из обыденного благополучия, но и из привычной человеческой жизни или разрушают личность, или вдруг открывают в ней такие источники энергии, благородства, духовной красоты, что перед удивленным человечеством предстает совершенно необыкновенный человек, высочайших духовных достоинств, вызывающий восхищение.
С переступания через край и начинается высшая жизнь духа и у Евгения, и у Нехлюдова, и у Пьера Безухова, и у Мышкина, и у Настасьи Филипповны, и у Сонечки Мармеладовой. Евгений переступает через край после того, как рухнули его планы на семейное счастье, что было вызвано стихийным бедствием и социальной несправедливостью. У Нехлюдова – это результат нравственных мук, духовного приобщения к бедствиям Катюши Масловой и ощущения своей первопричинной виновности в этих бедствиях. У Сони Мармеладовой переступание через край вызвано бедственными обстоятельствами ее жизни и желанием вызволить своих близких из нищеты и обреченности. У Пьера Безухова причина – обстоятельства Отечественной войны, всенародные бедствия и личная погруженность в них (плен, общие с народом судьбы). И всякий раз из этого выпадения героя за край жизни возникает человек духа, ценящий не ценности суетного мира, а только самую сердцевину человеческой жизни – ее духовность, ее гуманный смысл. Так на страницах русской классики возникает человек, устремленный к богатству духа, ориентированный на духовные ценности. Открытие и художественное воплощение образа такого человека и есть вклад русской культуры в сокровищницу мировой.
В. Соловьев писал: вопрос "что делать" не имеет разумного смысла; призвание России не в том, чтобы его решить, а в том, чтобы найти пути к нравственному исцелению. Достоевский начертал путь к нему своим указанием на смирение (Соловьев. 1884. С. 33).
Толстой и Достоевский глубоко различны в своем единстве, в своей общей преемственности от Пушкина, в своей приверженности ему. Критический реализм ввел и разработал свойство романического мышления – диалогичность, теоретически осмысленное М. Бахтиным. Герой романа, занимая определенную ценностно-смысловую позицию, вступает в "спор" (диалогические отношения) с другими персонажами, стоящими на своих ценностных позициях. В споре позиций принимает участие и автор произведения, и образ автора, и все персонажи произведения. Их "голоса" (позиции) перекликаются, накладываются друг на друга. Никто не вещает истину в последней инстанции. Истина (вернее, художественная концепция произведения) выступает как результат (интеграл) всех позиций, как многоголосье хора. Бахтин показал, что Достоевский завершил создание романа полифонического типа.
Литература критического реализма зафиксировала глубокие изменения в природе личности. Ф. Искандер говорит: "Достоевский первый заметил, что изменился химический состав человека. Поэтому его противоестественные герои столь естественны в своей противоестественности. Главное его открытие – человек. Его романы – экологическое предупреждение человечеству: "Внимание, на тебя идет человек подполья!". В сырости подполья человека греет лихорадка болезненной мечты. Исчезает самоирония, и ничто не мешает человеку подполья считать себя Наполеоном, которого заела среда. Количество унижений переходит в чудовищное качество самолюбия. Дай ему только вырваться, и он так отомстит за все свои унижения, как еще никто не мстил. Энергия самоутверждения распадающейся души, цепная реакция скандалов, предвестье атомной энергии. На этой энергии и держатся романы Достоевского" (Искандер. № 1. С. 7).
В. Сквозников предложил трактовку романа Гончарова "Обломов", вводящую это произведение в ряд пророческих, ставящих высшие метафизические проблемы бытия. Гончаров раскрыл привлекательность патриархальности и утвердил образ героя-лентяя, противостоящего мирской суете. С развитием цивилизации стало очевидным угрожающее значение прогрессистской суеты, а прогресс стал неуправляемым и диким. Образ Обломова напоминает, что проницательные люди давно ставили под сомнение однозначную положительность прогресса. Сегодня уже хорошо известно, что излишняя и все нарастающая активность современной цивилизации ставит мир на грань экологической катастрофы, а слишком суетное и жадное к богатству и "сладкой жизни" человечество на грань деградации. Так что смотреть с былой уверенностью на Обломова как на ретрограда вряд ли следует. Общественно пассивный Обломов трактовался как один из лишних людей, но не забудем, что он сохраняет человечность. Отрицая жестокую деловитость прогресса, "голубиная душа" Обломов отрицал активность, враждебную человеку и природе в то время, когда угроза только намечалась (См.: Сквозников. N1. С. 95). Оказалось, что образ Обломова несет в себе понимание метафизических истин и предвидение. "Обломов" – руссоизм XIX века, возникший на основе не сентименталистского, а реалистического сознания и на русской почве и потому обращенный более к обществу, нежели к природе.
Щедрин – пионер психологического анализа в сатире. Содержание "Господ Головлевых" Щедрин определял как "почти все психологическое" (Щедрин. Т. XIX. С. 67). В центре романа образ вымороченного человека – Иудушки. Внутренняя опустошенность, пустоутробие – "содержание" его духовного мира. Но эту внутреннюю пустоту "заполняет" злоба бескрайняя, даже отвлеченная от конкретного объекта, злоба, перешедшая социальные границы и ставшая зоологическим отвращением ко всему живому, ненависть к жизни вообще.
Русская литература открыла новый тип личности и ввела соответствующее понятие – "интеллигент". В нем увидели подвижника-просветителя, мученика идеи, пастыря-наставника, творца жизнестроительного учения. Ведущими мотивами этого учения становятся универсализм ("всемирность"), цельное знание, всеединство, соборность, солидарность, взаимная помощь, симфоническая личность, всеобщее воскрешение, правда-истина и правда-справедливость, "этика любви к дальнему". Универсализм ратует за гуманизм и ненасилие.
Судьба России становится фундаментальной проблемой русской культуры. Трудно найти мыслителя, который не был бы озабочен вопросами общественного переустройства. В рамках осмысления этой проблемы возникла русская идея, которая держит в напряжении духовную жизнь России и по сей день. Своеобразие русской философии, связанной с идеями мессианизма, космизма, нигилизма и с религиозным, социальным и эстетическим утопизмом, проявилось и в русской идее, сосредоточенной на проблемах переустройства мира и человека.
В XIX веке произошла глобальная экономическая и политическая интеграция мира и во многих его регионах установился единый духовно-исторический климат. До планетарных масштабов расширяются предмет искусства и поле зрения художника. В них вовлекаются и приобретают общественную значимость и эстетическую ценность – и общественные процессы, и тончайшие нюансы человеческой психологии, и быт людей, и природа, и мир вещей. На это искусство отвечает включая в арсенал своих художественных средств социологический и психологический анализ, бытописание, а также расширяя роль пейзажа и натюрморта. Претерпел глубокие изменения главный объект искусства – человек, а его общественные связи приобрели всеобщий, поистине всемирный характер. В духовном мире человека не осталось уголка, который не имел бы широкой общественной значимости и не представлял бы интереса для искусства.
Действительность предстала в искусстве во всей сложности и многогранности, в богатстве деталей и эстетических свойств. Принцип обобщения в критическом реализме – типизация, показ типических характеров, действующих в типических обстоятельствах. Критический реализм, отказавшись от просветительской концепции естественного человека, переходит к социальному объяснению его сущности. Искусство ищет пути развития человека и человечества, отстаивает гуманистические идеалы, утверждает ответственность личности перед историей.
Художественное обобщение богатого исторического опыта русского народа произвели в своем творчестве Глинка, Мусоргский, Чайковский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, Антокольский, Серов, Репин, Левитан, Шаляпин, Собинов, Рахманинов, Рубинштейн. Их творчество получило общемировую известность. Русской культуре не свойствен национальный изоляционизм: признание самобытности русской культуры сделало невозможным высокомерное отвержение западной культуры.
Достоевский даже во времена своего крайнего славянофильства высказал русскую любовь к Европе: "у нас у русских – две родины: наша Русь и Европа"; "Европа – о ведь это страшная и святая вещь! О, знаете ли вы, господа, как нам дорога, нам, мечтателям-славянофилам, эта самая Европа, эта "страна святых чудес!" – Знаете ли, до каких слез и сжатий сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, все более и более заволакивающие ее небосклон? Русскому Европа так же драгоценна, как Россия. О боже! Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук, вся история их – мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого Божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!"
Здесь мысль, как это часто бывает у Достоевского, доведена до парадокса, до предела, до перегиба через предел. Сказано преувеличенно, но и впрямь до этого славянофила не было в русской литературе большего западника!
И все же оппозиция "западничество – славянофильство" не определяет сущность русской культуры, возникающей не из односторонностей, находящихся на полюсах этой оппозиции, а из погруженности в жизнь своего народа, из выражения самобытности его национального духа и из обобщения неповторимого исторического опыта, а также из всесветности интересов, всемирности проблем и забот. Русской культуре и ее творцам было "внятно все: и острый галльский смысл и сумрачный германский гений", близки Моцарт и Бетховен, Сервантес и Шекспир, Рембрандт и Рафаэль. Отечественная литература вбирала опыт мировой культуры на своей национальной основе, живя заботами своего народа и имея в виду интересы человечества. Поэтому русская литература и обрела качество, которое Достоевский называл "всечеловечностью".
Гоголевский образ России, словно тройка, несущейся вперед, обгоняя другие народы и государства; просветленные и одухотворенные образы тургеневских женщин свидетельствуют, что русская литература XIX века отвергла взгляд на мир, как на юдоль страданий личности.
В мировой культуре XIX века можно увидеть семь генеральных концепций мира и личности, предложенных литературой и философией, которые все исходят из признания неблагополучного состояния мира, но каждая дает свое видение выхода из этого состояния:

1. Концепция Гегеля утверждала глобальность и диалектичность исторического процесса, протекающего с неотвратимой и неумолимой неизбежностью в результате общемировых усилий всего человечества. Абстрактно-снятое воплощение мирового процесса – абсолютная идея, а сам внешний мир и его историческое развитие оказываются ее инобытием. Личность в этом грандиозном мыслительном сооружении Гегеля представала как пассивная участница мировой истории, вовлекаемая в ее неумолимое течение и не способная ему противостоять. Всякая попытка изменить поток истории, придать ему более человеческие, более гуманные формы, по Гегелю, – дело, обреченное на провал. Гегелевское учение о "трагической вине" пессимистически оценивает возможности личности влиять на исторический процесс. Трагический герой активен по отношению к обстоятельствам, он стремится их преобразовать в соответствии со своими идеалами. Однако образ жизни – результат усилий всего человечества и никакие идеалы личности, по Гегелю, не являются более правомерными, чем веками создававшийся и устоявшийся миропорядок. Попытка личности преобразовать миропорядок пресекается им. Трагический герой сам виноват в своей гибели. Его трагическая вина состоит в том, что личность становится на путь борьбы и пытается преобразовать миропорядок. Да, мироздание не несет счастье человеку. Однако все разумное действительно, все действительное разумно. Согласно Гегелю, надо жить в заданных историей обстоятельствах.

2. Датский литератор, философ-эссеист, основоположник экзистенциализма Кьеркегор вопрошал: к чему мне истина? Я хочу покоя. Должна была произойти огромная духовная катастрофа, чтобы возникло такое суждение, являющееся противотечением мировой культурной традиции. Последняя всегда связывала счастье человека с поиском истины. Путь к счастью лежал через овладение истиной. Для Кьеркегора счастье в покое, а он достижим через отказ от овладения истиной. Для Кьеркегора мир враждебен личности. Мир пугающе-грозен, таинственно-ужасен. Личность конечна, она обречена на страдание и страх и будет перечеркнута смертью. Такова безнадежная и пассивная точка зрения Кьеркегора на личность и мир. Такова концепция их взаимоотношений, предлагавшаяся экзистенциализмом у его истоков, в XIX в.

3. Байрон как высший представитель романтизма XIX века исходил из представления о вечности зла и вечности борьбы с ним. Зло для Байрона неискоренимо. Оно лежит в фундаменте самой жизни. Однако это не значит, что герой не должен бороться со злом, хотя эта борьба не устранит зло из жизни. Борьба героя не позволяет злу охватить всю жизнь в целом и создает хотя бы временные оазисы, в которых личность может существовать в относительно нормальной, адекватной ее сущности ситуации. Сама борьба героя, хотя и приводит чаще всего к его трагической гибели, но на время одухотворяет все его существо. Таковы особенности концепции мира и личности в романтической литературной традиции.

4. Западноевропейский критический реализм (Диккенс, Стендаль, Бальзак, Флобер) видел трудность достижения счастья и независимости личности в обществе, основанном на власти денег. Достижение независимости в таком обществе возможно только через обогащение. Последнее же для возвышенной и духовно цельной личности или недостижимо, или духовно разрушительно. Сам процесс обогащения, борьба за богатство способны растлить душу человеку. Достижение этой цели требует таких разрушительных для личности средств, что этот единственный путь к счастью оказывается иллюзорным. Основная задача личности оказывается альтернативной: или найти путь к счастью вне богатства, или достичь богатства "чистыми", не разрушительными средствами. Сама утопичность этой альтернативы оборачивается острой критикой всего буржуазного строя, ставящего личность в столь неустойчивое и бесперспективное положение. Фактически западноевропейский критический реализм поставил под сомнение буржуазный общественный строй XIX в. как неспособный обеспечить счастье и независимость личности.

5. Ницше полагал, что мир несовершенен и личность находится в тяжких и неблагоприятных условиях. Всем выбиться из этих неблагоприятных условий невозможно. Однако сверхличность способна подняться над толпой, утвердить себя и достичь своих целей, в том числе и счастья. Масса обречена на постоянное прозябание, однако сверхчеловек способен осуществить себя и добиться и господства над толпой, и преуспеяния. Такова элитарная концепция личности и мира, предложенная Ницше.

6. Маркс предложил насильственно преобразовать мир для установления всеобщей социальной справедливости, полагал, что историческую миссию этого преобразования должен выполнить пролетариат.

7. Классики русского реализма XIX в. выдвинули художественную концепцию мира и личности, сохранившую и поныне свою актуальность. В этой концепции раскрывались противоречия личности и общества, исследовался и отвергался как исторически опасный и нерезультативный насильственный путь устранения неблагополучия мира. Во-первых, силы несправедливого миропорядка превосходят силы благородного бунта, не способного обрести массовый и организованный характер ("Дубровский", "Капитанская дочка", "Медный всадник" Пушкина). Во-вторых, насилие против носителей зла (старуха-ростовщица) неизбежно и порой невольно перехлестывает рационально очерченные границы и оборачивается гибельным насилием и против невинных (Раскольников оказывается вынужден загубить и страдавшую от старухи-процентщицы Лизавету). В-третьих, насилие над злом разрушает личность самого бунтаря (художественный анализ образа Раскольникова, данный Достоевским). В-четвертых, революционное насилие как средство устранения социального зла способно стать сферой личных злоупотреблений, сведения личных счетов, сферой самоутверждения, игры тщеславий, самолюбий, злых инстинктов и комплексов (образ Петра Верховенского в "Бесах" Ф.М. Достоевского). В-пятых, невозможность купить счастье целого мира ценой невинной слезинки ребенка. Мировое счастье будет отравлено слезинкой, как бочка меда – ложкой дегтя.
Неблагоприятные обстоятельства глобальны и изменить их невозможно. Выход для личности, предлагаемый русским критическим реализмом: непротивление злу насилием и нравственное самосовершенствование (образы Платона Каратаева, Пьера Безухова, Нехлюдова у Л. Толстого). Непротивление и самосовершенствование могут создавать оазисы добра среди пустыни зла (здесь точка соприкосновения с романтиками. Однако у них оазисы – результат активного сопротивления). Беда в том, что пока глобальные обстоятельства социального бытия бесчеловечны, никакое самосовершенствование, даже спасая отдельную личность от проникновения в ее душу зла, не может обеспечить этой личности многогранное счастье, а главное, не может обеспечить его всем людям, ежедневно сталкивающимся с разрушительным действием господствующих бесчеловечных обстоятельств. Концептуальная позиция русского критического реализма: отрицание революционного насилия. Художественное исследование этой проблемы дало важные аргументы против анархического, террористического насилия, возникающего в ходе революционной борьбы.
Русский критический реализм (Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой) разрабатывал концепцию личности и мира с учетом глобальных идей, выдвигавшихся в философии и во всей культуре эпохи. Анализ оказался уникальным (ни в одной стране в XIX в. не был произведен столь всеохватывающий и убедительный анализ, сохраняющий свою актуальность и сегодня). В образе Раскольникова и в художественном анализе его духовной и жизненной ситуации русский критический реализм отвергает ницшеанско-элитарный подход, выдвигающий сверхличность, возвышающуюся над толпой. Согласно концепции русской литературы, счастье личности не в материально-денежных отношениях, не в обогащении. Художественный анализ этого пути давался и в пушкинском образе Германа, и в гоголевском образе Чичикова. Неприемлемой для классиков русской литературы оказалась и романтическая идея вечности борьбы со всесильным злом. Отвергнута ими была и марксистская идея достижения всеобщего счастья путем насилия (вновь вспомним: нельзя купить счастье целого мира ценой слезинки ребенка). Русский реализм выдвинул главные концепции эпохи – самосовершенствование личности, непротивление злу насилием, смирение. Однако высшая метафизическая проблема бытия все же не полностью решена этими концепциями. В русской культуре в ходе решения проблемы путей исторического развития возникла оппозиция-антиномия: непротивление злу насилием (Л. Толстой) – если враг не сдается, его уничтожают (М. Горький). И как во всякой антиномии оба положения равно ошибочны и равно справедливы.
Тот, кто отказывается от силы,утрачивает власть, делает ее неэффективной, теряет государственность и делает беззащитным свой народ. Безгосударственность не лучше тоталитаризма. Тот же, кто злоупотребляет силой, становится тираном и погубителем своего народа. Абсолютизация непротивления злу насилием приводит к столь же утопичным результатам, сколь и абсолютизация насилия как средства достижения всеобщего счастья. Между этими крайностями и протекает история человечества.
Чтобы преодолеть ("снять") эту антиномию, следует вспомнить самого мудрого человека русской истории – Пушкина, главной эстетической категорией для которого была мера. Для Пушкина без нее нет поэзии, а в жизни только мера способна снять или умерить абсурдность, безысходность, неустроенность. Да, идеально мирное, спокойное, эволюционное развитие жизни, но в какие-то минуты истории, при решении каких-то задач возможны и насильственные действия, но – и это главное – Пушкин считает, что и здесь должна быть мера. Именно мера должна уравновесить в истории насилие и смирение, ибо только насилие – это злодейство, а только смирение – это рабство. Мера в применении этих крайностей может уберечь людей и от утопического прекраснодушия, и от агрессивной жестокости. Таков идеал исторического процесса для Пушкина. И это высшая историческая мудрость, которой не удалось достичь (претворить в жизнь) ни одному политику мира, ибо каждый из них при малейших внутренних или внешних политических затруднениях хватался за насилие и обязательно перегибал палку.
Таков результат художественного анализа насильственного пути разрешения социального неблагополучия, предлагаемый русской классической литературой, а "образ мира в слове явленный" был еще шире и глубже этой художественной концепции.

2. Социалистический реализм: личность социально активна и включена в творение истории насильственными средствами.

Философским фундаментом социалистического реализма стал марксизм, утверждающий:
1) пролетариат – класс-мессия, исторически призванный совершить революцию и насильственным путем, через диктатуру пролетариата, преобразовать общество из несправедливого в справедливое;
2) во главе пролетариата стоит партия нового типа, состоящая из профессионалов, призванных после революции возглавить строительство нового бесклассового общества, в котором люди лишены частной собственности (как оказалось, тем самым люди попадают в абсолютную зависимость от государства, а само государство становится де-факто собственностью партбюрократии, возглавляющей его).
Эти социально-утопические (и, как исторически выявилось, неизбежно ведущие к тоталитаризму), философско-политические постулаты нашли свое продолжение и в марксистской эстетике, непосредственно лежащей в основе социалистического реализма. Основные идеи марксизма в эстетике таковы.
1. Искусство, обладая некоторой относительной самостоятельностью от экономики, обусловлено экономикой и художественно-мыслительными традициями.
2. Искусство способно воздействовать на массы и мобилизовать их.
3. Партийное руководство искусством направляет его в нужное русло.
4. Искусство должно быть проникнуто историческим оптимизмом и служить делу движения общества к коммунизму. Оно должно утверждать установленный революцией строй. Впрочем, на уровне управдома и даже председателя колхоза критика допустима; в исключительных обстоятельствах 1941–1942 гг. с личного разрешения Сталина в пьесе А. Корнейчука "Фронт" допускалась критика даже командующего фронтом.
5. Марксистская гносеология, во главу угла ставящая практику, стала основой трактовки образной природы искусства.
6. Ленинский принцип партийности продолжил идеи Маркса и Энгельса о классовости и тенденциозности искусства и в само творческое сознание художника вводил идею служения партии.
На этой философской и эстетической основе и возник социалистический реализм – ангажированное партийной бюрократией искусство, обслуживавшее потребности тоталитарного общества в формировании "нового человека". Согласно официальной эстетике, это искусство отражало интересы пролетариата, а позднее – всего социалистического общества. Социалистический реализм – художественное направление, утверждающее художественную концепцию: личность социально активна и включена в творение истории насильственными средствами.
Западные теоретики и критики дают свои определения социалистического реализма. По мнению английского критика Дж. А. Гуддона, "Социалистический реализм – художественное кредо, разработанное в России для внедрения марксистской доктрины и распространявшееся в других коммунистических странах. Это искусство утверждает цели социалистического общества и рассматривает художника в качестве слуги государства или, в соответствии со сталинским определением, в качестве "инженера человеческих душ". Гуддон отмечал, что социалистический реализм посягал на свободу творчества, против чего бунтовали Пастернак и Солженицын, а "их бессовестно использовала в пропагандистских целях западная пресса".
Критики Карл Бенсон и Артур Гац пишут: "Социалистический реализм – традиционный для XIX в. метод прозаического повествования и драматургии, связанный с темами, благоприятно трактующими социалистическую идею. В Советском Союзе, особенно в сталинскую эпоху, а также в других коммунистических странах был искусственно навязываем художникам литературным истеблишментом".
Внутри ангажированного, официозного искусства, как ересь, развивалось терпимое властями полуофициозное, нейтральное в политическом отношении, но глубоко гуманистическое (Б. Окуджава, В. Высоцкий, А. Галич) и фрондерское (А. Вознесенский) искусство. О последнем говорится в эпиграмме:

Поэт поэзией своей
Творит всесветную интригу.
Он с разрешения властей
Властям показывает фигу.

В периоды смягчения тоталитарного режима (например, в "оттепель") на страницы печати прорывались и произведения, бескомпромиссно правдивые ("Один день Ивана Денисовича" Солженицына). Однако и в более жесткие времена рядом с парадным искусством существовал "черный ход": поэты использовали эзопов язык, уходили в детскую литературу, в художественный перевод. Отверженные художники (андеграунд) образовывали группы, объединения (например, "СМОГ", Лианозовская школа живописи и поэзии), создавались неофициальные выставки (например, "бульдозерная" в Измайлово) – все это помогало легче переносить социальный бойкот издательств, выставкомов, бюрократических инстанций и "полицейских участков культуры".
Теория социалистического реализма была наполнена догмами и вульгарно-социологическими положениями и в таком виде использовалась как средство бюрократического давления на искусство. Это проявилось в авторитарности и субъективизме суждений и оценок, во вмешательстве в творческую деятельность, нарушении творческой свободы, жестких командных способах руководства искусством. Такое руководство дорого обошлось многонациональной советской культуре, сказалось на духовном и нравственном состоянии общества, на человеческой и творческой судьбе многих художников.
Многие художники, в том числе крупнейшие, в годы сталинизма стали жертвами произвола: Е. Чаренц, Т. Табидзе, Б. Пильняк, И. Бабель, М. Кольцов, О. Мандельштам, П. Маркиш, В. Мейерхольд, С. Михоэлс. Были оттеснены от художественного процесса и годами молчали или работали в четверть силы, не имея возможности показать результаты своего творчества, Ю. Олеша, М. Булгаков, А. Платонов, В. Гроссман, Б. Пастернак. Р. Фальк, А. Таиров, А. Коонен.
Некомпетентность руководства искусством сказывалась и в присуждении высоких премий за конъюнктурные и слабые произведения, которые, несмотря на пропагандистскую шумиху вокруг них, не только не вошли в золотой фонд художественной культуры, но и вообще быстро забылись (С. Бабаевский, М. Бубеннов, А. Суров, А. Софронов).
Некомпетентность и авторитарность, грубость были не только личными свойствами характера партийных руководителей, но (абсолютная власть разлагает вождей абсолютно!) стали стилем партийного руководства художественной культурой. Сам принцип партийного руководства искусством – ложная и противокультурная идея.
Постперестроечная критика увидела ряд важных черт социалистического реализма. "Соцреализм. Он совсем не так одиозен, аналогов ему вполне хватает. Если посмотреть на него без социальной боли и сквозь призму кино, то выясняется, что знаменитый американский фильм тридцатых годов "Унесенные ветром" по своим художественным достоинствам равнозначен советскому фильму тех же годов "Цирк". А если вернуться к литературе, то романы Фейхтвангера по своей эстетике нисколько не полярны эпопее А. Толстого "Петр Первый". Не зря Фейхтвангера так любил Сталина. Соцреализм – это все тот же "большой стиль", но только по-советски". (Яркевич. 1999) Соцреализм не только художественное направление (устойчивая концепция мира и личности) и тип "большого стиля", но и метод.
Метод социалистического реализма как способ образного мышления, способ создания политически тенденциозного произведения, выполняющего определенный социальный заказ, применялся далеко за пределами сферы господства коммунистической идеологии, применялся в целях чуждых концептуальной ориентации социалистического реализма как художественного направления. Так, в 1972 г. в Метрополитен-опера я видел музыкальный спектакль, поразивший меня своей тенденциозностью. Молодой студент приехал на каникулы в Пуэрто-Рико, где познакомился с красивой девушкой. Они весело танцуют и поют на карнавале. Затем они решают пожениться и выполняют свое желание, в связи с чем танцы становятся особо темпераментными. Огорчает молодых лишь то, что он всего лишь студент, а она бедная пейзанка. Впрочем это не мешает им петь и танцевать. В разгар свадебного веселья из Нью-Йорка от родителей студента приходит благословение и чек на миллион долларов для новобрачных. Тут веселье становится неудержимым, все танцующие располагаются пирамидально – внизу пуэрториканский народ, выше дальние родственники невесты, еще выше ее родители, а на самой вершине богатый американский студент-жених и бедная пуэрториканская невеста-пейзанка. Над ними полосатый флаг США, на котором горит множество звезд. Все поют, а жених и невеста целуются и в момент соединения их уст на американском флаге загорается новая звезда, что означает появление нового американского штата – Пуэрто-Рико входит в состав США. Среди самых пошлых пьес советской драматургии трудно найти произведение, по своей пошлости и прямолинейной политической тенденциозности достигающее уровня этого американского спектакля. Чем не метод соцреализма?
Согласно провозглашенным теоретическим постулатам, социалистический реализм предполагает включение в образное мышление романтики – образной формы исторического предвосхищения, мечты, основанной на реальных тенденциях развития действительности и обгоняющей естественный ход событий.
Социалистический реализм утверждает необходимость историзма в искусстве: исторически конкретная художественная реальность должна обретать в нем "трехмерность" (писатель стремится запечатлеть, говоря словами Горького, "три действительности" – прошлое, настоящее и будущее). Здесь в социалистический реализм вторгаются постулаты утопической идеологии коммунизма, твердо знающей пути в "светлое будущее человечества". Однако для поэзии в этой устремленности в грядущее (даже если оно утопическое) было много привлекательно­го, и поэт Леонид Мартынов писал:

Ты
Не почитай
Себя стоящим
Только здесь вот, в сущем,
В настоящем,
А вообрази себя идущим,
По границе прошлого с грядущим.

Вводит грядущее в изображаемую им реальность 20-х годов и Маяковский в пьесах "Клоп" и "Баня". Этот образ будущего предстает в драматургии Маяковского и в виде Фосфорической женщины, и в виде машины времени, уносящей в далекое и прекрасное завтра людей, достойных коммунизма, и выплевывающей бюрократов и других "недостойных коммунизма". Замечу, что многих "недостойных" общество будет "выплевывать" в ГУЛАГ на протяжении всей своей истории, а пройдет каких-нибудь двадцать пять лет после написания Маяковским этих пьес и понятие "недостойные коммунизма" будет распространено ("философом" Д. Чесноковым, с одобрения Сталина) на целые народы (уже выселенные из мест исторического пребывания или подлежащие высылке). Вот как оборачиваются художественные идеи даже реально "лучшего и талантливейшего поэта советской эпохи" (И. Сталин), создавшего художественные произведения, которые ярко воплощали на сцене и В. Мейерхольд, и В. Плучек. Однако ничего удивительного: опора на утопические идеи, включающие в себя принцип исторического совершенствования мира путем насилия, не могла не обернуться некоторым "подсюсюкиванием" гулаговским "очередным задачам".
Отечественное искусство в ХХ в. прошло ряд этапов, одни из которых обогатили мировую культуру шедеврами, а другие оказали решающее (не всегда благотворное) воздействие на художественный процесс в странах Восточной Европы и в Азии (Китае, Вьетнаме, КНДР).

Первый этап (1900–1917) – Серебряный век. Зарождаются и развиваются символизм, акмеизм, футуризм. В романе "Мать" Горького формируются принципы социалистического реализма. Социалистический реализм возник в начале ХХ в. в России. Его родоначальником стал Максим Горький, художественные начинания которого продолжило и развило советское искусство.

Второй этап (1917–1932) характеризуется эстетической полифонией и плюрализмом художественных направлений. Советская власть вводит жестокую цензуру, Троцкий считает, что она направлена против "союза капитала с предрассудком". Горький пытается противостоять этому насилию над культурой, за что Троцкий малопочтительно называет его "достолюбезным псаломщиком". Троцкий заложил советскую традицию оценки художественных явлений не с эстетической, а с чисто политической точки зрения. Он дает политические, а не эстетические характеристики явлений искусства: "кадетство", "присоединившиеся", "попутчики". В этом отношении Сталин станет подлинным троцкистом и социальный утилитаризм, политическая прагматика станут для него господствующими принципами в подходе к искусству.
В эти годы происходило становление социалистического реализма и открытие им активной личности, участвующей в творении истории через насилие, по утопической модели классиков марксизма. В искусстве возникла проблема новой художественной концепции личности и мира.
Вокруг этой концепции в 20-х годах шла острая полемика. Как высшие достоинства человека искусство социалистического реализма воспевает социально важные и значимые качества – героизм, самоотверженность, самопожертвование ("Смерть комиссара" Петрова-Водкина), самоотдачу ("сердце отдать временам на разрыв" – Маяковский).
Включение личности в жизнь общества становится важной задачей искусства и это ценная особенность социалистического реализма. Однако собственные интересы личности не принимаются во внимание. Искусство утверждает, что личное счастье человека – в самоотдаче и служении "счастливому будущему человечества", а источник исторического оптимизма и наполненности жизни личности социальным смыслом – в приобщенности ее к созданию нового "справедливого общества". Этим пафосом проникнуты романы "Железный поток" Серафимовича, "Чапаев" Фурманова, поэма "Хорошо" Маяковского. В фильмах Сергея Эйзенштейна "Стачка", "Броненосец "Потемкин"" судьба личности отодвигается на второй план судьбой массы. Сюжетом становится то, что в гуманистическом искусстве, озабоченном судьбой личности, было лишь второстепенным элементом, "общественным фоном", "социальным пейзажем", "массовой сценой", "эпическим отступлением".
Однако некоторые художники отходили от догм социалистического реализма. Так, С  Эйзенштейн все же не полностью устранил индивидуального героя, не принес его в жертву истории. Сильнейшее сострадание вызывает мать в эпизоде на одесской лестнице ("Броненосец "Потемкин""). При этом режиссер остается в русле социалистического реализма и не замыкает сочувствие зрителя на личной судьбе персонажа, а сосредоточивает аудиторию на переживании драмы самой истории и утверждает историческую необходимость и правомерность революционного выступления черноморских моряков.
Инвариант художественной концепции социалистического реализма на первом этапе его развития: человек в "железном потоке" истории "каплей льется с массами". Иначе говоря, смысл жизни личности усматривается в самоотвержении (утверждается героическая способность человека включиться в созидание новой действительности даже ценою прямых своих повседневных интересов, а порой ценой и самой жизни), в приобщении к творению истории ("и нету других забот!"). Прагматическо-политические задачи ставятся выше нравственных постулатов и гуманистических ориентаций. Так, Э. Багрицкий призывает:

И если эпоха прикажет: убей! – Убей.
И если эпоха прикажет: солги! – Солги.

На этом этапе рядом с социалистическим реализмом развиваются и другие художественные направления, утверждающие свои инварианты художественной концепции мира и личности (конструктивизм – И. Сельвинский, К. Зелинский, И. Эренбург; неоромантизм – А. Грин; акмеизм – Н. Гумилев, А. Ахматова, имажинизм – С. Есенин, Мариенгоф, символизм – А. Блок; возникают и развиваются литературные школы и объединения – ЛЕФ, напостовцы, "Перевал", РАПП).
Само понятие "социалистический реализм", выразившее художественно-концептуальные качества нового искусства, возникло в ходе бурных дискуссий и теоретических поисков. Эти поиски были делом коллективным, в котором в конце 20-х – начале 30-х годов принимали участие многие деятели культуры, по-разному определявшие новый метод литературы: "пролетарский реализм" (Ф. Гладков, Ю. Лебединский), "тенденциозный реализм" (В. Маяковский), "монументальный реализм" (А. Толстой), "реализм с социалистическим содержанием" (В. Ставский). В 30-х годах деятели культуры все больше сходятся на определении творческого метода советского искусства как метода социалистического реализма. "Литературная газета" 29 мая 1932 г. в передовой статье "За работу!" писала: "Массы требуют от художников искренности, революционного социалистического реализма в изображении пролетарской революции". Руководитель украинской писательской организации И. Кулик (Харьков, 1932) говорил: "...условно тот метод, на который мы с вами могли бы ориентироваться, следовало бы назвать "революционно-социалистический реализм". На совещании писателей на квартире у Горького 25 октября 1932 г. художественным методом литературы в ходе обсуждения был назван социалистический реализм. Позже коллективные усилия по выработке концепции художественного метода советской литературы были "забыты", и все было приписано Сталину.

Третий этап (1932–1956). При образовании в первой половине 30-х годов Союза писателей социалистический реализм был определен как художественный метод, требующий от писателя правдивого и исторически конкретного изображения действительности в ее революционном развитии; подчеркивалась задача воспитания трудящихся в духе коммунизма. В этом определении не оказалось ничего специфически эстетического, ничего относящегося собственно к искусству. Определение ориентировало искусство на политическую ангажированность и с равным успехом было применимо и к истории как науке, и к журналистике, и к пропаганде и агитации. В то же время это определение социалистического реализма трудно было применить к таким видам искусства, как архитектура, прикладное и декоративное искусство, музыка, к таким жанрам, как пейзаж, натюрморт. За пределами указанного понимания художественного метода, по существу, оказались лирика и сатира. Оно изгоняло из нашей культуры или ставило под сомнение крупные художественные ценности.
В первой половине 30-х гг. эстетический плюрализм административно пресекается, углубляется идея активной личности, но эта личность не всегда имеет ориентацию на подлинно гуманистические ценности. Высшими жизненными ценностями становятся вождь, партия и ее цели.
В 1941 г. в жизнь советского народа вторгается война. Литература и искусство включаются в духовное обеспечение борьбы с фашистскими оккупантами и победы. В этот период искусство социалистического реализма, там где оно не впадает в примитивность агитки, наиболее полно соответствует жизненным интересам народа.
В 1946 г., когда наша страна жила радостью победы и болью огромных утрат, было принято постановление ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград"". С разъяснением постановления на собрании партийного актива и писателей Ленинграда выступил А. Жданов.
Творчество и личность М. Зощенко были охарактеризованы Ждановым в таких "литературно-критических" выражениях: "мещанин и пошляк", "несоветский писатель", "пакостничество и непотребство", "выворачивает наизнанку свою пошлую и низкую душонку", "беспринципный и бессовестный литературный хулиган".
Об А. Ахматовой было сказано, что диапазон ее поэзии "ограничен до убожества", ее творчество "не может быть терпимо на страницах наших журналов", что, "кроме вреда", произведения этой не то "монахини", не то "блудницы" ничего не могут дать нашей молодежи.
У Жданова крайняя литературно-критическая лексика – единственный аргумент и инструмент "анализа". Грубый тон литературных поучений, проработки, гонения, запреты, солдафонское вмешательство в творчество художников обосновывались диктатом исторических обстоятельств, экстремальностью переживаемых ситуаций, постоянным обострением классовой борьбы.
Социалистический реализм бюрократически использовался в качестве сепаратора, отделяющего "дозволенное" ("наше") искусство от "недозволенного" ("ненашего"). Из-за этого отвергалось многообразие отечественного искусства, на периферию художественного жизни или даже за границы художественного процесса оттеснялись неоромантизм (повесть А. Грина "Алые паруса", живопись А. Рылова "В голубом просторе"), новореалистское бытийно-событийное, гуманистическое искусство (М. Булгаков "Белая гвардия", Б. Пастернак "Доктор Живаго", А. Платонов "Котлован", скульптура С. Коненкова, живопись П. Корина), реализм памяти (живопись Р. Фалька и графика В. Фаворского), поэзия состояния духа личности (М. Цветаева, О. Мандельштам, А. Ахматова, позже И. Бродский). История все расставила по своим местам и сегодня видно, что именно эти отвергнутые официозной культурой произведения и составляют суть художественного процесса эпохи и являются ее главными художественными достижениями и эстетическими ценностями.
Художественный метод как исторически обусловленный тип образного мышления определяется тремя факторами:
1) действительностью,
2) мировоззрением художников,
3) художественно-мыслительным материалом, из которого они исходят. Образное мышление художников социалистического реализма зиждилось на жизненной основе ускорившейся в своем развитии действительности ХХ в., на мировоззренческой основе принципов историзма и диалектического понимания бытия, опираясь на реалистические традиции русского и мирового искусства. Поэтому при всей своей тенденциозности социалистический реализм в соответствии с реалистической традицией нацеливал художника на создание объемного, эстетически многоцветного характера. Таков, например, характер Григория Мелехова в романе "Тихий Дон" М. Шолохова.

Четвертый этап (1956–1984) – искусство социалистического реализма, утверждая исторически активную личность, стало задумываться о ее самоценном значении. Если художники прямо не задевали власть партии или принципы социалистического реализма, бюрократия терпела их, если служили – награждала. "А если нет – так нет": травля Б. Пастернака, "бульдозерный" разгон выставки в Измайлове, проработка художников "на высшем уровне" (Хрущевым) в Манеже, арест И. Бродского, высылка А. Солженицына... – "этапы большого пути" партийного руководства искусством.
В этот период уставное определение социалистического реализма окончательно утратило авторитет. Стали нарастать предзакатные явления. Все это сказалось на художественном процессе: он утратил ориентиры, в нем возникла "вибрация", с одной стороны, увеличился удельный вес художественных произведений и литературно-критических статей антигуманистической и националистической направленности, с другой стороны, появились произведения апокрифическо-диссидентского и неофициозного демократического содержания.
В уставах творческих союзов утратившее авторитет определение стали кроить и латать, но в конце концов дело свелось к отсечению второй части формулировки, где речь шла о коммунистическом воспитании средствами искусства.
Взамен утраченного определения можно дать следующее, отражающее особенности нового этапа литературного развития: социалистический реализм – метод (способ, инструмент) построения художественной реальности и соответствующее ему художественное направление, вбирающие социально-эстетический опыт ХХ в., несущие в себе художественную концепцию: мир не совершенен, "надо мир сначала переделать, переделав можно воспевать"; личность должна быть социально активной в деле насильственного изменения мира.
В этой личности пробуждается самосознание – ощущение своей самоценности и протест против насилия (П. Нилин, "Жестокость").
Несмотря на продолжающееся бюрократическое вмешательство в художественный процесс, несмотря на продолжающуюся опору на идею насильственного преобразования мира, жизненные импульсы действительности, мощные художественные традиции прошлого способствовали возникновению ряда ценных произведений (рассказ Шолохова "Судьба человека", фильмы М. Ромма "Обыкновенный фашизм" и "Девять дней одного года", М. Калатозова "Летят журавли", Г. Чухрая "Сорок первый" и "Баллада о солдате", С. Смирнова "Белорусский вокзал"). Замечу, что особенно много ярких и оставшихся в истории произведений было посвящено Отечественной войне против фашистов, что объясняется и реальной героичностью эпохи, и высоким гражданско-патриотическим пафосом, охватившим все общество в этот период, и тем, что основная концептуальная установка соцреализма (творение истории путем насилия) в военные годы совпадала и с вектором исторического развития, и с народным сознанием, и в данном случае не противоречила принципам гуманизма.
Начиная с 60-х гг. искусство социалистического реализма утверждает связь человека с широкой традицией национального бытия народа (произведения В. Шукшина и Ч. Айтматова). В первые десятилетия своего развития советское искусство (Вс. Иванов и А. Фадеев в образах дальневосточных партизан, Д. Фурманов в образе Чапаева, М. Шолохов в образе Давыдова) запечатлевает образы людей, вырывающихся из традиций и быта старого мира. Казалось бы, произошел решительный и бесповоротный обрыв невидимых нитей, связывающих личность с прошлым. Однако искусство 1964–1984 гг. обращает все большее внимание на то, как, какими чертами личность связана с многовековыми психологическими, культурными, этнографическими, бытовыми, этическими традициями, ибо выяснилось, что человек, в революционном порыве порвавший с национальной традицией, лишается почвы для общественно целесообразной, гуманной жизни (Ч. Айтматов "Белый пароход"). Без связи с национальной культурой личность оказывается пустой и разрушительно жестокой.
А. Платонов выдвинул "опережающую" время художественную формулу: "Без меня народ не полный". Это замечательная формула – одно из высших достижений социалистического реализма на его новом этапе (несмотря на то что это положение было выдвинуто и художественно доказано изгоем соцреализма – Платоновым, оно только и могло вырасти на местами плодородной, местами мертвой, а в целом противоречивой почве этого художественного направления). Та же мысль о слиянии жизни человека с жизнью народа звучит и в художественной формуле Маяковского: человек "каплей льется с массами". Однако новый исторический период чувствуется в акцентировке Платоновым самоценного значения личности.
История социалистического реализма поучительно продемонстрировала, что в искусстве важны не приспособленчество, а художественная правда, сколь бы горька и "неудобна" она ни была. Партийное руководство, прислуживавшая ему критика и некоторые постулаты социалистического реализма требовали от произведений "художественной правды", совпадавшей с сиюминутной конъюнктурой, соответствовавшей задачам, поставленным партией. В противном случае произведение могли запретить и выбросить из художественного процесса, а автор подвергался гонениям или даже остракизму.
История показывает, что "запретители" оставались за ее бортом, а запрещенное произведение в нее возвращалось (например, поэмы А. Твардовского "По праву памяти", "Теркин на том свете").
Пушкин говорил: "Тяжкий млат, дробя стекло, кует булат". В нашей стране страшная тоталитарная сила "дробила" интеллигенцию, превращая одних в доносчиков, других в пьяниц, третьих в конформистов. Однако в некоторых выковывала глубинное художественное сознание, сочетавшееся с огромным жизненным опытом. Эта часть интеллигенции (Ф. Искандер, В. Гроссман, Ю. Домбровский, А. Солженицын) создавала в труднейших обстоятельствах глубокие и бескомпромиссные произведения.
Еще более решительно утверждая исторически активную личность, искусство социалистического реализма впервые начинает осознавать обоюдность процесса: не только личность для истории, но и история для личности. Сквозь трескучие лозунги служения "счастливому будущему" начинает пробиваться идея самоценности человека.
Искусство социалистического реализма в духе запоздалого классицизма продолжает утверждать приоритет "общего", государственного над "частным", личным. Продолжает проповедоваться включенность личности в историческое творчество масс. Вместе с тем в романах В. Быкова, Ч. Айтматова, в фильмах Т. Абуладзе, Э. Климова, спектаклях А. Васильева, О. Ефремова, Г. Товстоногова не только звучит привычная для социалистического реализма тема ответственности личности перед обществом, но и возникает тема, готовящая идею "перестройки", тема ответственности общества за судьбу и счастье человека.
Таким образом, социалистический реализм приходит к самоотрицанию. В нем (а не только вне его, в опальном и подпольном искусстве) начинает звучать идея: человек не топливо для истории, дающее энергию для абстрактного прогресса. Будущее созидается людьми для людей. Человек должен отдавать себя людям, эгоистическая замкнутость лишает жизнь смысла, превращает ее в абсурд (выдвижение и утверждение этой идеи – заслуга искусства социалистического реализма). Если духовный рост человека вне общества чреват деградацией личности, то и развитие общества вне и помимо человека, вопреки его интересам пагубно и для личности, и для общества. Эти идеи после 1984 г. станут духовным фундаментом перестройки и гласности, а после 1991 г. – демократизации общества. Однако надежды на перестройку и демократизацию сбылись далеко не полностью. Относительно мягкий, стабильный и социально озабоченный режим брежневского типа (тоталитаризм с почти человеческим лицом) сменился коррумпированной нестабильной махровой демократией (олигархия с почти криминальным лицом), озабоченной разделом и переделом общественной собственности, а не судьбой народа и государства.
Подобно тому как выдвинутый эпохой Возрождения лозунг свободы "делай что хочешь!" привел к кризису эпохи Возрождения (ибо не все хотели делать добро), так и художественные идеи, подготовившие перестройку (все для человека), обернулись кризисом и перестройки, и всего общества, ибо бюрократы и демократы сочли людьми только себя и некоторых себе подобных; по партийным, национальным и иным групповым признакам люди разделились на "наших" и "не наших".

Пятый период (середина 80-х – 90-е годы) – конец социалистического реализма (он не пережил социализм и советскую власть) и начало плюралистического развития отечественного искусства: развились новые тенденции в реализме (В. Маканин), появились соц-арт (Меламид, Комар), концептуализм (Д. Пригов) и другие постмодернистские направления в литературе и в живописи.
Ныне демократически и гуманистически ориентированное искусство обретает двух противников, подтачивающих и разрушающих высшие гуманистические ценности человечества. Первый противник нового искусства и новых форм жизни – это социальное равнодушие, эгоцентризм личности, празднующей историческое освобождение от контроля государства и сложившей с себя все обязанности перед обществом; корыстолюбие неофитов "рыночной экономики". Другой противник – это левацко-люмпенский экстремизм обездоленных своекорыстной, коррумпированной и неумной демократией, заставляющий людей оглядываться на коммунистические ценности прошлого с их стадным коллективизмом, уничтожающим личность.
Развитие общества, его совершенствование должны идти через человека, во имя личности, а самоценная личность, разомкнув социальный и личный эгоизм, должна включиться в жизнь общества и развиваться в согласии с ним. Это надежный ориентир для искусства. Без утверждения необходимости социального прогресса литература вырождается, но важно, чтобы прогресс шел не вопреки и не за счет человека, а во имя него. Счастливое общество – это тот социум, в котором история движется через русло личности. К сожалению, эта истина оказалась неизвестной или неинтересной ни коммунистическим строителям далекого "светлого будущего", ни шоковым терапевтам и другим строителям рынка и демократии. Не очень близка эта истина и западным защитникам прав личности, обрушившим бомбы на Югославию. Для них эти права – инструмент борьбы с противниками и соперниками, а не реальная программа действий.
Демократизация нашего общества и исчезновение партийной опеки способствовали тому, что вышли в свет произведения, авторы которых стремятся художественно осмыслить историю нашего общества во всем ее драматизме и трагизме (особенно значительно в этом отношении произведение Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ").
Идея эстетики соцреализма об активном воздействии литературы на действительность оказалась правильной, но сильно преувеличенной, во всяком случае художественные идеи не становятся "материальной силой". Игорь Яркевич в опубликованной в интернете статье "Литература, эстетика, свобода и другие интересные вещи" пишет: "Задолго до 1985 года во всех либерально ориентированных тусовках звучало как девиз: "Если завтра опубликовать Библию и Солженицына, то послезавтра мы проснемся в другой стране". Господство над миром через литературу – эта идея согревала сердца не только секретарей СП".
Именно благодаря новой атмосфере после 1985 г. вышли в свет "Повесть непогашенной луны" Бориса Пильняка, "Доктор Живаго" Бориса Пастернака, "Котлован" Андрея Платонова, "Жизнь и судьба" Василия Гроссмана и другие произведения, долгие годы остававшиеся за пределами круга чтения советского человека. Появились новые фильмы "Мой друг Иван Лапшин", "Плюмбум, или Опасная игра", "Легко ли быть молодым", "Такси-блюз", "Не послать ли нам гонца". Фильмы последних полутора десятилетий ХХ в. с болью говорят о трагедиях прошлого ("Покаяние"), выражают беспокойство за судьбу молодого поколения ("Курьер", "Луна-парк"), повествуют о надеждах на будущее. Некоторые из этих произведений останутся в истории художественной культуры, и все они прокладывают пути к новому искусству и новому пониманию судеб человека и мира.
Перестройка создала особую культурную ситуацию в России.
Культура диалогична. Изменения читателя и его жизненного опыта ведут к изменению литературы, и не только рождающейся, но и существующей. Ее содержание меняется. "Свежими и нынешними очами" читатель прочитывает литературные тексты и находит в них ранее неведомые смысл и ценность. Этот закон эстетики особенно внятно проявляется в переломные эпохи, когда резко меняется жизненный опыт людей.
Переломное время перестройки сказалось не только на социальном статусе и рейтинге литературных произведений, но и на состоянии литературного процесса.
Каково же это состояние? Все основные направления и течения отечественной литературы претерпели кризис, ибо предлагаемые ими идеалы, позитивные программы, варианты,художественные концепции мира оказались несостоятельными. (Последнее не исключает художественной значимости отдельных произведений, создаваемых чаще всего ценой отхода писателя от концепции направления. Примером тому – взаимоотношения В. Астафьева с деревенской прозой.)

Литература светлого настоящего и будущего (социалистический реализм в его "чистом виде") в последние два десятилетия ушла из культуры. Кризис самой идеи построения коммунизма лишил это направление идеологического основания и целей. Одного "Архипелага ГУЛАГ" достаточно, чтобы все произведения, показывающие жизнь в розовом свете, обнаружили свою лживость.
Новейшей модификацией социалистического реализма, продуктом его кризиса стало национал-большевистское течение литературы. В государственно-патриотической форме это направление представлено творчеством Проханова, славившего экспорт насилия в виде вторжения советских войск в Афганистан. Националистическую форму этого направления можно найти в произведениях, публиковавшихся журналами "Молодая гвардия" и "Наш современник". Крах этого направления отчетливо виден на историческом фоне пламени дважды (в 1934 и в 1945 гг.) горевшего рейхстага. И как бы ни развивалось это направление, исторически оно уже опровергнуто и чуждо мировой культуре.
Я уже отмечал выше, что в ходе строительства "нового человека" были ослаблены, а порою и утрачены связи с глубинными пластами национальной культуры. Это обернулось многими бедствиями для народов, над которыми проводился этот эксперимент. И бедой из бед стала готовность нового человека к межнациональным конфликтам (Сумгаит, Карабах, Ош, Фергана, Южная Осетия, Грузия, Абхазия, Приднестровье) и гражданским войнам (Грузия, Таджикистан, Чечня). Антисемитизм дополнился неприятием "лиц кавказской национальности". Прав польский интеллектуал Михник: высшая и последняя стадия социализма – национализм. Еще одно печальное тому подтверждение и немирный развод по-югославски и мирный – по-чехословацки или по-беловежски.
Кризис социалистического реализма породил в 70-х годах литературное течение социалистический либерализм. Идея социализма с человеческим лицом стала опорой этого течения. Художник производил парикмахерскую операцию: с лица социализма сбривались сталинские усы и приклеивалась ленинская бородка. По этой схеме создавались пьесы М. Шатрова. Это течение художественными средствами вынуждено было решать политические проблемы, когда другие средства были закрыты. Писатели делали макияж на лице казарменного социализма. Шатров давал либеральную по тем временам трактовку нашей истории, трактовку, способную и удовлетворить, и просветить высшее начальство. Многие зрители восторгались тем, что намеком дан Троцкий, и это уже воспринималось как открытие, или намеком говорилось, что Сталин был не совсем хорошим. Это воспринималось с восторгом нашей полузадавленной интеллигенцией.
В ключе социалистического либерализма и социализма с человеческим лицом написаны и пьесы В. Розова. Его юный герой крушит мебель в доме бывшего чекиста снятой со стены отцовской буденновской шашкой, которой некогда рубили белогвардейскую контру. Сегодня такие временно прогрессивные произведения из полуправдивых и умеренно привлекательных превратились в ложные. Короток был век их триумфа.

Еще одно течение русской словесности – люмпен-интеллигентская литература. Люмпен-интеллигент – образованец, знающий кое-что кое о чем, не имеющий философского взгляда на мир, не чувствующий за него личной ответственности и привыкший мыслить "свободно" в рамках осторожного фрондерства. Люмпен-писатель владеет заемной, созданной мастерами прошлого, художественной формой, что придает его творчеству некоторую привлекательность. Однако применить эту форму к реальным проблемам бытия ему не дано: его сознание пусто, он не знает, что сказать людям. Изысканную форму люмпен-интеллигенты используют для передачи высокохудожественных мыслей ни о чем. Часто это бывает у современных поэтов, владеющих стихотворной техникой, но лишенных способности осмыслять современность. Люмпен-писатель выдвигает в качестве литературного героя собственное альтер эго, человека пустого, слабовольного, мелкого шкодника, способного "ухватить, что плохо лежит", но не способного на любовь, не умеющего ни дать женщине счастья, ни стать счастливым самому. Такова, например, проза М. Рощина. Люмпен-интеллигент не может быть ни героем, ни творцом высокой литературы.
Одним из продуктов распада социалистического реализма стал неокритический натурализм Каледина и других разоблачителей "свинцовых мерзостей" нашей армейской, кладбищенской и городской жизни. Это бытописательство типа Помяловского, только с меньшей культурой и меньшими литературными способностями.
Еще одним проявлением кризиса социалистического реализма стало "лагерное" течение литературы. К сожалению, многие произведения "лагерной" литературы оказались на уровне упомянутого выше бытописательства и лишены философского и художественного величия. Однако поскольку речь в этих произведениях шла о незнакомом широкому читателю быте, его "экзотические" подробности вызывали большой интерес и произведения, передававшие эти подробности, оказывались социально значимыми, а иногда и художественно ценными.
Литература ГУЛАГа внесла в народное сознание огромный трагический жизненный опыт лагерной жизни. Эта литература останется в истории культуры, особенно в таких высших своих проявлениях, как произведения Солженицына и Шаламова.

Неоэмигрантская литература (В. Войнович, С. Довлатов, В. Аксенов, Ю. Алешковский, Н. Коржавин), живущая жизнью России, много сделала для художественного осмысления нашего бытия. "Лицом к лицу лица не увидать" и на эмигрантском расстоянии писателям действительно удается увидеть много важного в особенно ярком свете. К тому же у нео-эмгрантской литературы есть своя мощная российская эмигрантская традиция, в которую входят Бунин, Куприн, Набоков, Зайцев, Газданов. Сегодня вся эмигрантская литература стала частью нашего российского литературного процесса, частью нашей духовной жизни.
Вместе с тем, в неоэмигрантском крыле российской словесности наметились дурные тенденции:
1) деление российских литераторов по основанию: уехал (= порядочный и талантливый) – не уехал (= непорядочный и бездарный);
2) возникла мода: обитая в уютном и сытом далеке, давать категорические советы и оценки событиям, от которых эмигрантское житье-бытье почти не зависит, но которые грозят самой жизни граждан в России. В таких "советах постороннего" (особенно когда они категоричны и в подводном течении содержат интенцию: вы там в России идиоты не понимаете простейших вещей) есть что-то нескромное и даже безнравственное.
Все хорошее в российской литературе рождалось как нечто критическое, противостоящее существующему порядку вещей. Это нормально. Только так в тоталитарном обществе и возможно рождение культурных ценностей. Однако простое отрицание, простая критика существующего еще не дает выхода к высшим литературным достижениям. Высшие ценности появляются вместе с философским видением мира и внятными идеалами. Если бы Лев Толстой просто говорил о мерзостях жизни – был бы он Глебом Успенским. Но это не мировой уровень. Толстой же разработал художественную концепцию непротивления злу насилием, внутреннего самосовершенствования личности; он утверждал, что насилием можно только разрушать, строить же можно – любовью, а преобразовывать следует прежде всего самих себя.
Эта концепция Толстого предугадала ХХ в., и, если бы к ней прислушались, она предотвратила бы бедствия этого века. Сегодня она помогает их понять и преодолеть. Концепции такого масштаба, охватывающей нашу эпоху и уходящей в будущее, нам не хватает. И когда она появится, у нас будет вновь великая литература. Она в пути, и гарантия тому – традиции русской литературы и трагический жизненный опыт нашей интеллигенции, обретенный в лагерях, в очередях, на работе и на кухне.
Вершины русской и мировой литературы "Война и мир", "Преступление и наказание", "Мастер и Маргарита" позади нас и впереди. То, что у нас были Ильф и Петров, Платонов, Булгаков, Цветаева, Ахматова,– дает уверенность в великой будущности нашей литературы. Уникальный трагический жизненный опыт, который в страданиях обрела наша интеллигенция, и великие традиции нашей художественной культуры не могут не привести к созидательному акту сотворения нового художественного мира, к созданию истинных шедевров. Как бы ни пошел исторический процесс и какие бы откаты ни случились, страна, имеющая огромный потенциал, исторически выйдет из кризиса. Художественные и философские достижения ожидают нас в ближайшем времени. Они придут раньше экономических и политических достижений.

3. Крестьянский реализм: крестьянин – главный носитель нравственности и опора национальной жизни.

Крестьянский реализм (деревенская проза) – литературное направление русской прозы (60-х – 80-х гг.); центральная тема – современная деревня, главный герой – раскрестьяненный крестьянин. В 20-х гг. Троцкий выделял в послереволюционном литературном процессе писателей, выражавших интересы и воззрения крестьянства. Он называл этих писателей "мужиковствующими". Однако крестьянский реализм, развивавшийся полвека спустя, не совпадает с этим художественным явлением 20-х гг., потому что деревенская проза на все явления смотрит сквозь проблемы, связанные с судьбой крестьянина, прошедшего горнило коллективизации.
Деревенской прозе уделяли восторженное внимание критики, издатели, переводчики. Сам термин "деревенская проза" был введен советской критикой в конце 60-х годов ХХ в.
Деревенская проза имела серьезные завоевания ("Привычное дело" В. Белова, "Живи и помни", "Прощание с Матерой" В. Распутина). Еще до того, как опустели полки продовольственных магазинов, до того, как партия соорудила очередную вавилонскую башню – "Продовольственную программу", писатели-деревенщики смело осудили тогда еще неприкасаемую коллективизацию. Эта социальная смелость крестьянского реализма сочеталась с его художественными достижениями (в частности, вводились в литературный обиход новые пласты народной речи, новые характеры, высокие традиционные нравственные ценности).
Однако художественная концепция крестьянского реализма пришла к кризису. Деревенщики стали отрицать городскую культуру: мол,в пустыне духа оазис – деревня; в ней истинная жизнь, потому что сохранились духовные основы бытия народа.
Согласно художественной концепции этого литературного направления, крестьянин – единственный истинный представитель народа и носитель идеалов, деревня – основа возрождения страны. Деревенщики исходили из общечеловеческих идеалов, которые только и плодотворны в искусстве. Патриархальность крестьянина утверждалась ими как высшая нравственная ценность и идеал. Однако вскоре общечеловеческая точка зрения была вытеснена классовой – крестьянской. Жизнь перестала измеряться общечеловеческим: человеческое стало измеряться крестьянским. Взамен сталинской пролетарской партийности деревенщики обрели не менее узкую – крестьянскую, и сразу добрый мир превратился во враждебный, полный опасностей: иноверцы, инородцы, рок-музыка, модернизм, эротика, Запад. И стали писатели смотреть на этот мир очами отчаяния и муки, ненавидя многое в этом мире и воображая ненависть мира к себе. Так возникла иллюзорная идея русофобии, построенная по превратной закольцованной схеме: я всех вас ненавижу – значит, вы ненавидите меня, а поскольку вы меня ненавидите, я готов вас уничтожить.
Главная незадача крестьянского реализма – утверждаемый ею герой. Плодоносившая ветвь нашей литературы – деревенская проза – высохла, потому что не может быть идеалом крестьянин, превращенный раскулачиванием, коллективизацией и десятилетиями несвободного труда в люмпен-крестьянина, не способного прокормить свой народ.
Люмпен-крестьянин сегодня не хочет взять землю, завидует новому фермеру и живет по формуле: казалось бы, какое мне дело, что у соседа корова сдохла, а все-таки приятно. Для люмпен-крестьянина зажиточный крестьянин – чужой и сомнительный человек. Можно ли люмпен-крестьянина, забывшего землю и Бога, выдавать за идеал? Может ли он быть героем великой литературы? В ответах на эти вопросы кроются причины кризиса крестьянского реализма и его исторически относительно быстрый уход с литературной авансцены, несмотря на ряд несомненных художественных достижений.
Ряд концептуальных положений крестьянского реализма резко противостояли официальной советской идеологии, ортодоксальным марксистским догмам:
1) взамен идеализации рабочего класса давался образ крестьянина как носителя исторического и эстетического идеала;
2) взамен интернационализма выдвигалась национальная идея;
3) Энгельс писал об "идиотизме деревенской жизни" – новое художественное направление стало критиковать идиотизм городской жизни.
Как же при таком резком расхождении с официальной советской ортодоксией крестьянскому реализму удалось выйти из-под жесткой опеки партийного руководства и преодолеть цензурные барьеры? Это объясняется рядом причин:
а) ослаблением авторитета официальной марксистской идеологии, начавшей претерпевать кризис, что заставляло партийную элиту искать новых идеологических опор в деревенском мифе и национальных идеях;
б) продовольственным кризисом, бедами сельскохозяйственной колхозной системы;
в) известным сочувствием ряда партийных руководителей (Суслова, например) некоторым идеям деревенской прозы (многие работники ЦК, и главное – его идеологических отделов, были выходцами из деревни и им льстило возвеличение крестьянина, звучавшее в произведениях деревенской прозы).
В известном смысле крестьянский реализм уникален – после середины 30-х гг. это единственное художественное направление, допущенное к легальному существованию в советской культуре рядом с социалистическим реализмом. Крестьянский реализм сформировался в самостоятельное художественное направление, которое стало развиваться параллельно социалистическому реализму, в ряде постулатов совпадая с ним. Так, деревенской прозе, несмотря на отрицание коллективизации, была не чужда идея насильственного вмешательства в исторический процесс, а также обязательный для соцреализма поиск "врагов".
В ряде других отношений крестьянский реализм расходился с социалистическим реализмом: деревенская проза утверждала светлое прошлое, соцреалисты – светлое будущее; деревенская проза отрицала многие незыблемые для соцреализма ортодоксальные ценности – осуждала колхозный строй, не считала раскулачивание социально плодотворным и справедливым действием.

4. Неореализм: человек из народа, ориентированный на простые жизненные ценности.

Неореализм (от ит. neo-realism – новый реализм) – художественное направление реализма ХХ в., проявившее себя в послевоенном итальянском кинематографе и отчасти в литературе. Особенности: пристальный интерес неореализм проявил к человеку из народа, к жизни простых людей; острое внимание к деталям, наблюдательность и фиксирование элементов, вошедших в жизнь после Второй мировой войны. Наиболее известны фильмы "У стен Малапаги", Де Сика "Похитители велосипедов" (1948), романы: "Римлянка" (1947) Альберто Моравиа о жизни проститутки, проза Чезаре Павезе, посвященная проблемам антифашизма, о борьбе с фашизмом идет речь и в фильме "Рим – открытый город".
Произведения неореализма утверждают идеи гуманизма, значимость простых жизненных ценностей, доброту и справедливость в человеческих отношениях, равноправие людей и их достоинство, независимо от имущественного положения.
В неореализме давало себя знать общее временное "полевение" и даже прокоммунистическое "покраснение" европейской и особенно итальянской жизни после окончания войны с фашизмом. Неореализм соприкасался с левыми и подчас классовыми идеями. Вытеснение этого направления с экрана и книжных страниц произошло из-за того,что жизнь послевоенной Европы оказалось намного сложнее установок и художественных концепций неореализма.

5. Магический реализм: человек живет в реальности, совмещающей в себе современность и историю, сверхъестественное и естественное, паранормальное и обыденное.

В произведениях Габриэля Гарсиа Маркеса "Сто лет одиночества" (1967), "Полковнику никто не пишет", "Осень патриарха" перед читателем предстает реальный мир, который одновременно фантастичен и волшебен. Проза Маркеса – магический реализм – переплетение действительности и легенды. Автор в детстве жил в доме, населенном чудаками и привидениями, и перенес эту атмосферу на страницы своих романов.
Маркес вспоминал: "Уж не знаю почему, но дом наш был чем-то вроде консультации по всем чудесам, случавшимся в городе. Всякий раз, как происходило что-нибудь такое, чего никто не понимал, обращались сюда, и обычно тетка давала ответы на любые вопросы. Вот и тогда (речь идет о случае, когда соседка принесла необычное яйцо с наростом) она глянула на соседку и сказала: "А-а, да ведь это яйца василиска. Запалите очаг во дворе...". Я полагаю, что именно эта естественность дала мне ключ к роману "Сто лет одиночества", где самые чудовищные, самые невероятные вещи рассказываются с тою же невозмутимостью, с какой моя тетка приказала сжечь во дворе яйцо василиска – существа, о котором никто ничего не знал" (Маркес. 1979. С. 6). В известном смысле роман "Сто лет одиночества" перенес на страницы книги детство Маркеса.
Естественное, обыденное и чудесное, необычное, соединяясь воедино, составляют суть поэтики Маркеса. Эта поэтика и создает мир магического реализма, в котором живут герои писателя. Маркес, с невозмутимостью повествуя о привычном и чудесном, стремится сделать правдоподобным невероятное, поставить его в один ряд с обыденным и тем самым сделать невероятное обычным. Он признается: "Я убежден, что читатель "Ста лет одиночества" не поверил бы в вознесение на небо Ремедиос Прекрасной, если бы не то, что она вознеслась на небо на белых перкалевых простынях" (там же. 1979. С. 7). Действительно,уточняемое автором качество простыней делает событие вознесения наглядным, прав­доподобным и убедительным.
Герои Маркеса – народ и история. Произведения Маркеса - сотканы из настоящего и прошлого; время – текуче. Дождь в романе "Сто лет одиночества" бесконечно, затяжной, погружает героев в сонное и выморочное состояние. Ход истории надолго останавливается.
Книга "Сто лет одиночества", по словам Маркеса, "начисто лишена серьезности". Это говорится о книге, вторгающейся в проблемы сути бытия, и речь идет об официозной, догматической серьезности. Ее-то и отвергает Маркес. И это свойство магического реализма – раскрывать бытие мира через вымысел и "несерьезность", уходя от канона и официоза. Это раблезианская несерьезность, погружение в многовековую народную смеховую культуру.
История, политика предстают в романе в свете раблезианского карнавального смеха, позволяющего, по словам Маркеса, "вывернуть действительность наизнанку, чтобы разглядеть, какова она с обратной стороны".
Раблезианский смех Маркеса "...вовсе не тождествен своему предку – это смех современной эпохи, отвечающий нынешнему состоянию мира. Если некогда в Европе народный смех питал собою ренессансное мироощущение, объективно способствовавшее торжеству буржуазных порядков, ныне в Латинской Америке, ополчаясь против этих порядков, он подвергает переоценке и само ренессансное мироощущение. И если создатель "Гаргантюа и Пантагрюэля" был веселым глашатаем и провозвестником целой исторической эры, то Гарсиа Маркес выступает веселым судьей и могильщиком этой эры" (Осповат. 1979. С. 17).
Роман "Сто лет одиночества" – история шести поколений рода Буэндиа, завершающаяся гибелью последнего представителя этого рода. Роман – традиционная современная семейная хроника, и столетняя история городка Макондо (тем самым и история провинциальной Колумбии), и отражение особенностей бытия Латинской Америки, и история индивидуалистического создания – мировоззренческой доминанты героев произведения. Все эти аспекты повествования взаимодействуют в романе Маркеса. Действие романа начинается в 30-е годы XIX в. и охватывает столетнюю историю развития городка Макондо, Колумбии, Латинской Америки, человечества.
В художественную концепцию Маркеса входит антиэкзистенциалистская идея неестественности одиночества, его разрушительности для личности.
Первое поколение героев романа, относящееся к началу XIX в., проникнуто ренессансным гедонизмом и авантюризмом. Затем в жизни следующих поколений семьи Буэндиа проявляются черты деградации. Время в романе не восходит вверх, не идет ни линейно, ни по кругу (не возвращается на круги своя), а движется по свертывающейся спирали, история идет вспять, регрессирует. Игра со временем, проявление реальности через необычное движение времени – характерная особенность магического реализма.
Кульминация трагизма в романе – сцены расстрела в конце эпохи "банановой лихорадки" трех тысяч забастовщиков на привокзальной площади. Когда чудом спасшийся и выбравшийся из-под трупов один из героев (Хосе Аркадио) рассказывает о случившемся, ему никто не верит. Все повторяют "не было мертвых", потому что правительство официально объявило, что забастовщики мирно разошлись по домам. Маркес так прокомментировал эти события: "В Латинской Америке одним официальным декретом можно заставить забыть такое событие, как гибель трех тысяч людей. То, что кажется фантастическим, извлечено из нашей ужасающе подлинной действительности" (Маркес. 1979. С. 21). Последняя фраза Маркеса характеризует природу и источник магического реализма.
Здесь характерна ложь властей о судьбе трех тысяч забастовщиков и леность и нелюбопытство ума народа, не желающего верить в очевидное и верящего в официальные заявления правительства. Автор романа не верит и не ленится думать, из этого в его магическом реализме и возникает художественная правда.
Однако время не только движется по свертывающейся спирали, в некоторых районах художественной реальности время овеществляется и появляется "кусок неподвижного времени". Время в романе концентрируется, спрессовывается и, достигнув предельной плотности, взрывается, что приводит к катастрофе – гибели художественного мира, воплощенного в городке Макондо.
Ураган разрушает Макондо – художественный мир, созданный Маркесом. И это последнее чудо романа. Гибель Макондо апокалиптична, но эта гибель обещает обновление гибнущего мира. Трагедия Макондо служит и уроком, и предостережением человечеству.
Индивидуализм и одиночество каждого человека привели к гибели Макондо. И художественная концепция романа утверждает необходи­мость единения людей, образование общечеловеческой сущности. Без этого человечество погибнет. Сам Маркес считает идею солидарности главной идеей романа.
Главное действие повести "Полковнику никто не пишет" – ожидание. Мучительное, полное надежд и разочарований ожидание голодающего полковника обещанной ему пенсии. В молодости он участвовал в гражданской войне и совершил подвиг: к моменту подписания мира привез золотую казну повстанцев. Однако и этот подвиг, и сам полковник забыты. Проявляя терпение и воодушевляясь надеждой, наивно и мудро веря в справедливость бытия, преодолевая бюрократизм властей, нищету и голод, полковник ждет положенной и обещанной ему пенсии. И это ожидание становится продолжением подвига, совершенного полковником в юности.
Полковник хранит верность своему прошлому и воспоминаниям о сыне Августине, убитом за распространение подпольной литературы. Он в труднейших обстоятельствах голода и нищеты не продает бойцового петуха – любимца погибшего сына. Последние крохи пищи полковник отдает петуху не только в надежде на то, что тот выиграет поединок и принесет деньги, но и в память о сыне Эта история одиночества полковника переплетается с историей сына и его товарищей и в конечном счете с историей народа.
Главная мысль романа "Осень патриарха": вот какая судьба ждет людей, если они не возненавидят в себе рабов. В этом романе мы вновь встречаемся с игрой со временем и с невероятной реальностью, пронизанной идеями добра и любви к людям.
Поток сознания уносит героя из настоящего в прошлое, и он вспоминает эпизод войны, когда легендарный английский герцог Мальбрук, который по преданию "в поход собрался", неожиданно и невесть откуда появляется в лагере среди солдат. Мальбрук одет в тигровую шкуру. Он человек из легенды, и сама легенда входит в реальную историю. Это одна из особенностей магического реализма. Мальбрук появится и среди героев романа "Сто лет одиночества".
Магический (фантастический, или волшебный) реализм, – по словам Г. Маркеса, – стремится разрушить демаркационную линию между тем, что казалось реальностью, и тем, что казалось фантастическим, ибо в мире этого барьера не существует (см.: Маркес. 1979. С. 13).
Грани между фантастическо-легендарным и реальным действительно смещаются и рушатся в жизни ХХ в. Так, в одном из романов Маркеса Папа римский приезжает в Колумбию на похороны одной из героинь повествования. Это необычное, немыслимое предположение действительно осуществилось, и Папа впервые в истории католичества посетил Колумбию. Между событием в повести и реальностью расстояние оказалось равным всего одиннадцати годам.
Другой пример: чтобы избежать намеков на властвующего президента (худощавого, костлявого и высокого), в повести Папу встречает кургузый и лысый президент Колумбии. Через одиннадцать лет именно такой президент и будет встречать Папу. Так легендарное и фантастическое превращается историей в истинно реальное.
Бесстрастие, спокойствие, невозмутимость в интонации повествователя становятся принципом магического реализма.
Для магического реализма особенно важен принцип айсберга, провозглашенный Хемингуэем. Согласно этому принципу на поверхности текста должна быть одна десятая смысла, девять десятых – в подтексте.
Особенность магического реализма – фантастические эпизоды развиваются по законам житейской логики как обыденная реальность. Перед нами реализм, прошедший школу романтизма и экспрессионизма, кафкианский мир, изменившийся концептуально, художественная реальность человечная, реалистическая по средствам и идеям.
В магическом реализме романтическая фантазия сливается с обыденностью и порой торжествует над ней. В отличие от безнадежности кафкианского мира в художественной реальности магического реализма сказочная феерия пронизана верой в добро.

6. Психологический реализм: личность ответственна; духовный мир должна заполнять культура, способствующая братству людей и преодолению их эгоцентризма.

Английский критик Дж. Гуддон дает следующее определение этому направлению: "Психологический реализм – художественное направление, проявляющее себя в психологическом романе (psychological novel), который концентрирует внимание на внутренней жизни героев, их мыслях, чувствах, умственном и духовном развитии, а не на их внешней деятельности".
Культура размыкает одиночество личности, включает ее в человечество и одаривает ответственностью перед ним. В ХХ в. искусство столкнулось с усложнившейся действительностью, с ускорением и нарастанием катастрофичности общественного развития, с коллизиями, порожденными научно-техническим прогрессом, с глобальными политическими, экологическими, нравственными проблемами, затрагивающими интересы всего человечества. Психологический реализм (У. Фолкнер, Э. Хемингуэй, А. де Сент-Экзюпери, И. Бергман, М. Антониони, Ф. Феллини, Г. Белль, С. Креймер) ответил на рожденные этими процессами новые запросы, сосредоточив усилия на преодолении некоммуникабельности людей, стремясь разомкнуть и преодолеть "экзистенциальную обреченность" человека на одиночество.
Сент-Экзюпери утверждает человека действия: "Если я не участник, то кто же я?" Писатель – за всеобщее братство людей. Идея его "Маленького принца": человек не может быть счастлив на Земле, если на далекой звезде кто-то бедствует. Пафос Сент-Экзюпери – общение людей, размыкание их разобщенности.
Лейтмотив творчества Хемингуэя: полнота жизни человека не столько в успехе, сколько в сознании того, что он сделал все, что мог, для выполнения выпавшей на его долю задачи. В повести "Старик и море" есть мысль – центральная для прозы Хемингуэя: "Человека можно убить, но победить его невозможно". В романах "Иметь и не иметь" и "По ком звонит колокол" писатель приходит к идее человека для людей: нет человека, который был бы "как остров, сам по себе". Эта истина – нравственная основа его героев.
Психологический реализм воодушевляется гуманизмом. Финальная сцена повести Генриха Белля "Хлеб ранних лет": несмотря на бедствия, через которые прошли Вальтер и Хедвиг, они находят и друг друга и "два гроша надежды", без которых нет жизни, а есть лишь существование в "разъятом" мире.
Психологический реализм утверждает, что общение людей на основе культуры и высшая форма общения – любовь – средства преодоления одиночества и абсурда бытия, дорога к человечеству и к смыслу жизни.
Закономерным и парадоксальным было одновременное появление фильмов "Голый остров" Кането Синдо и "Сладкая жизнь" Ф. Феллини. Эти ленты не схожи ни по жизненному материалу, ни по художественным средствам, но говорят о разных сторонах одного и того же. "Голый остров" утверждает бессмысленность беспросветного труда, не оставляющего времени и сил для наслаждения отдыхом, духовными ценностями, дарами современной цивилизации и культуры. "Сладкая жизнь" утверждает бесчеловечность бесконечного наслаждения, отторгнутого от труда и созидания.
В фильме "8 1/2" Феллини показывает неустроенность мира, но не теряет надежды восстановить гармонию между ним и личностью. Герой фильма – мятущийся интеллигент. Он ищет смысл жизни в творчестве, но не знает, что сказать людям. Казалось бы, все сказано, а люди до сих пор несчастливы; не помогают ни политические доктрины, ни философские учения, ни религиозные верования. Автор и его герой ищут "формулу жизни", позволяющую решить все проблемы. Наконец, выход найден: надо покинуть нашу неустроенную планету. И вот выстроена огромная мачта – пусковая установка для колоссальной ракеты. Это Вавилонская башня ХХ в. Люди собираются бежать с Земли, которой грозит атомная гибель. Современный космический Ноев ковчег спасет избранных и унесет их в некий новый мир. Но как бы далеко ни проник человек в звездные дали, ему некуда податься с уникальной планеты Земля. Бегство от земных сложностей не выход! И режиссер заставляет многоязыкую толпу шумно и торжественно спуститься по трапу с пусковой башни на землю.
Художник не знает, что ему делать с его героями, представляющими человечество, но вдруг находит мудрое и символичное решение. По его приказу звучит музыка, и люди, взявшись за руки, образуют хоровод, в котором им не страшны ни разобщенность, ни атомная смерть. Людям уже незачем покидать планету: им нужен не ракетный Ноев ковчег, а солнцеподобный хоровод! Этот глубоко гуманный образ человеческого единения, разрешающий напряженнейшую кинодраму Феллини, полон большого исторического смысла.
Преодоление разобщенности людей – ведущая мысль творчества и американского кинорежиссера Креймера. "Не склонившие головы" ("Скованные одной цепью") – это история о том, как два беглеца с каторги, негр Каллен и белый Джексон, сумели разорвать и кандалы, сковывавшие их руки, и расовые предрассудки, сковывавшие их души. Они обрели истинно человеческую связь – дружбу.
Преследователи не очень торопились, уверенные, что веками воспитанная взаимная ненависть белого и негра сделает свое дело: беглецы передерутся и без лишних хлопот попадут в руки властей. Однако сначала под воздействием обстоятельств, а потом все глубже открывая друг в друге истинно человеческие качества, беглецы обретают нечто большее, чем физическую свободу. Они освобождаются духовно. Перипетии ухода от погони доказывают Джексону, что его черный спутник мужествен и способен на истинную дружбу. Благородные качества негра воздействуют на его спутника, воспитанного в духе расовой нетерпимости. И когда белый получает возможность спастись ценой предательства негра, он предпочитает выручить его из беды.
В финале фильма эта ситуация повторяется, но теперь Каллен, очутившись на пороге свободы, отказывается от нее и остается с Джексоном. Символичен зрительный образ этого эпизода: негр и белый бегут к поезду. Негр вскакивает на подножку вагона, протягивает руку белому. Несколько мгновений зритель видит крупным планом скрещенные руки. Но ослабевший после ранения Джексон не в силах забраться на подножку. И тогда Каллен прыгает с мчащейся платформы. Поезд – единственная надежда беглецов – уходит. Приближается погоня. Каллен кладет голову Джексона к себе на колени и поет песню. Преследователи с удивлением видят негра, обнимающего белого, который доверчиво прижимается к черному другу.
Образ скованных одной цепью белого и черного – беглецов из тюрьмы – символичен. Многопланово и многозначно прочтение этого символа: жизнь одного зависит от другого; не может быть свободен народ (белые), если он угнетает другой народ (черных); освободиться можно только вместе. Креймер показывает иллюзорность оппозиции "белый – черный" и реальность более сложных социальных оппозиций.
В фильме "Нюрнбергский процесс" Креймер решает проблему ответственности личности перед человечеством. Человек, совершающий злодеяние, ответствен за свои поступки, даже когда он выполняет приказ, невыполнение которого грозит смертью. Лично ответствен и отдающий приказ, и его исполнитель. Разница в мере этой ответственности. Но всякая, даже временная, сделка с фашизмом, по Креймеру, преступна.
В фильмах Бергмана утверждается губительность ухода от культуры, будь то моральные постулаты, или тайны артистического мастерства, или эстетические ценности, создаваемые бродячими циркачами. В фильме Бергмана "Седьмая печать" погибают все герои: и сильный, мужественный, рационалистично-пассивный рыцарь Блок, и хитрый, активный оруженосец Енс, для которого действовать важнее, чем думать, и безгрешная девочка, обвиненная в связи с дьяволом, и верная жена рыцаря. В апокалипсическом финале этой кинопритчи на фоне предрассветного неба возникают силуэты героев. Это пляска смерти: тени взялись за руки и их ведет за собой неумолимая гостья в черной рясе с косой в руке.
Не тронула смерть только самых слабых и беззащитных, детски непосредственных и наивных – бродячих артистов Йофа, его жену Лию и их сынишку. Только искусство бессмертно, остальное преходяще и сметается беспощадным временем. Искусство соединяет поколения; оно – эстафета от прошлого к настоящему и от настоящего к будущему – такова идея фильма.
Картина Антониони "Блоу-ап", как и все творчество итальянского режиссера, посвящена теме отчуждения, одиночества, беззащитности человека. Герой фильма – талантливый фотохудожник, со свободными взглядами на все, включая и интимные отношения, терпимо относящийся к увлечениям любимой жены и позволяющий себе беззаботные связи с женщинами. Однако, порвав с зависимостью от общепринятых норм, герой попал в рабство сексуальной свободы и чувствует себя не вправе предпринять что-нибудь для возвращения близости с женой, без чего его одиночество особенно обостряется.
Беззащитность человека в мире вдруг раскрывается герою. Как-то утром в парке с репортерским автоматизмом он фотографирует влюбленную пару. Однако молодая женщина, неожиданно для себя попавшая в кадр, настойчиво просит отдать ей пленку, даже предлагает деньги. Похоже на то, что она боится разоблачения любовной связи. Проявив пленку, художник видит, казалось бы, тривиальную ситуацию. Но новейшие технические средства позволяют пристальней вглядеться в жизнь. Он увеличивает фрагменты снимка – и событие предстает "блоу-ап" (крупным планом) в новом свете.
Становится ясно: молодая женщина увлекает возлюбленного в глубину парка и подставляет его под выстрел неизвестного, прячущегося за кустами. Это открытие потрясает фотографа. Несмотря на позднее время, он бежит в парк и при свете луны под огромным деревом, где влюбленные обнимались, находит труп мужчины. Автор как бы говорит зрителям: вглядитесь в жизнь! Посмотрите на нее крупным планом, и она предстанет перед вами совершенно иной, более сложной и более страшной, полная предательства, отчужденности, вражды.
Благодаря "блоу-ап" герой фильма становится обладателем тайны преступления. Эта тайна мучит его душу. Как ни был внешне циничен герой Антониони, он – художник, и в нем живет чувство социальной ответственности. И вот он мчится домой – поделиться тайной с женой – и находит ее в постели с любовником. Он бросается к друзьям, но они в опьянении наркотиками и сексом. Он мечется по городу, но встречает или безразличных прохожих, или впавших в массовый психоз фанатов модной музыки. Мир преступно жесток и равнодушен к личности. Знаменитый вопрос Достоевского: "Куда пойти человеку?" – получает у Антониони горький ответ: некуда!
Символичный финал фильма подводит итог попыткам героя прорваться сквозь стену отчуждения. На корте актеры-мимы "играют" в теннис без мяча. Герой следит за этой странной импровизацией. Не понимая смысла происходящего, он удаляется, как вдруг все обращают на него свои взоры: "мяч" "влетел" и "упал" у ног фотографа. Знаками мимы просят его "поднять" "мяч" и "забросить" на площадку. Но ведь никакого мяча не существует. Однако актеры жестами так настойчиво убеждают фотографа в реальности выдумки и сами так истово верят в иллюзию, что он входит в мир художественной условности, "поднимает" несуществующий мяч и бросает его. Один из "спортсменов" "ловит" "мяч" и вводит в игру. И герой слышит "удары" "мяча" о "ракетку" и видит азарт "спортивного соревнования".
И вдруг детская непосредственность, дремлющая в художнической натуре фотографа, проступает в его счастливой улыбке. Впервые размыкается одиночество, и он приобщается к другим. Развязка фильма несет надежду на очеловечение жестокой действительности: человек должен принять культуру с ее условностями, с ее многовековым опытом, и тогда восстановится его связь с людьми Так Антониони, подчеркивая гуманизирующее значение искусства, сближается в своем видении мира с художественной концепцией личности Бергмана в "Седьмой печати". В этом проявляется инвариантность художественной концепции психологического реализма.
Психологический реализм – художественное направление ХХ в., выдвигающее концепцию личность ответственна; духовный мир должна заполнять культура, способствующая братству людей и преодолению их эгоцентризма и одиночества.
Человек новейшего времени втягивается в глобальные экономические, политические, культурные связи, он вбирает в себя мир, он – совокупность связей и отношений современного мира, но он остается "частным" и "частичным". В ХХ веке углубилось противоречие между разделением труда, лишающим личность творческого начала, и все более универсализирующейся связью с миром.
Однако к концу века наметилась возможность преодоления этого противоречия благодаря компьютеризации и общей интеллектуализации труда. Во многих регионах мира исчезли или смягчились и другие противоречия, проявлявшие себя в оппозициях: тоталитаризм – демократия; Восток – Запад. Противоречия "переместились" в плоскость национальных и конфессиональных конфликтов и конфликтов обусловленных сепаратизмом и кризисом демократии. Возникли новые оппозиции: Север – Юг; развитые страны – отсталые страны; знания – невежество; технологичные – нетехнологичные (люди, народы). Эти глубинные исторические процессы становятся предметом художественного анализа и психологического и интеллектуального реализма конца ХХ века.

7. Интеллектуальный реализм: счастлив, творящий добро; состояние мира не способствует счастью; существуют ли пути очеловечивания мира?

В произведениях интеллектуального реализма разворачивается драма идей и персонажи в лицах "разыгрывают" мысли автора, выражают различные стороны его художественной концепции. Интеллектуальный реализм предполагает концептуально-философский склад мышления художника. Если психологический реализм стремится передать пластику движения мыслей, раскрывает диалектику души человека, взаимодействия мира и сознания, то интеллектуальный реализм стремится художественно-доказательно решать актуальные проблемы, давать анализ состояния мира. Произведение интеллектуального реализма включает в себя параболическую мысль – притчу, казалось бы, отходящую от современности, однако этот параболический отход от современности (история с богами в "Добром человеке из Сезуана") оборачивается возвращением к ней.
Интеллектуальный реализм ХХ в. своими традициями восходит к литературе Просвещения (Вольтер, Дидро, Дефо, Лессинг, Свифт), а в России – к творчеству Радищева ("Путешествие из Петербурга в Москву"), Герцена ("Былое и думы"), Чернышевского ("Что делать?"), к "роману идей" Достоевского ("Идиот", "Преступление и наказание").
Интеллектуальный реализм ХХ в. – это усиление философского, концептуального элемента в образном мышлении, что проявилось в творчестве А. Франса, Т. Манна, Б. Шоу, Г. Уэллса, К. Чапека, Б. Брехта, а ранее – в поэзии У. Уитмена. Брехт отмечает тенденцию интеллектуализации в ХХ в. – во многих произведениях происходит ослабление эмоционального начала. Фашизм уродливо гипертрофировал эмоционально-иррациональное и стимулировал распад рационального начала. Именно это и побудило Брехта к борьбе за разум в искусстве.
"Функция литературы – превращать события в идеи" (У. Сароян). "Искусство есть жизнь в свете мысли" (Г. Манн). Меняется тип произведения. Возникает произведение-концепция. Совокупность таких произведений складывается сегодня в новое художественное направление – интеллектуальный реализм.
Пример интеллектуального реализма в театре – спектакль "Гамлет" (МХАТ II – 17.11.1924). М. Чехов играл заглавную роль и помогал режиссеру В. Смышляеву в создании концепции спектакля. Это был интеллектуальный спектакль: не трагедия нерешительности (= гамлетизма), не драма борца-одиночки, как во многих спектаклях, и не абстрактное философствование (работа Крэга), а трагедия бытия современного человека, его одиночества, его выбора, его безысходности.
Гамлет М. Чехова перекликался с Кьеркегором и Шестовым и был трагическим осознанием ужаса современного общества с его "коллективизмом", уничтожающим личность. Спектакль передавал зрителю "страшную силу зла", борьбу "света и тьмы" (формулы М. Чехова). Гамлет М. Чехова представал как мститель, восставший против темных сил "мирового зла" и полемически противостоял трактовке В. Качалова (волевой, экспрессивный, динамичный Гамлет).
М. Чехов ощущал надвигавшуюся катастрофу и гибель и в спектакле торжествовал метафизический пафос гибели и страдания, апокалиптические мотивы ХХ века. Спектакль М. Чехова звучал как предостережение обществу и был провиденьем и предвосхищением 37 года.
Интеллектуальная пьеса – особый тип драматургии: персонажи в лицах разыгрывают художественную концепцию автора; пьеса дает рациональный анализ актуальных проблем; мир пьесы реален и условен; драматург ставит своих героев в экспериментальные обстоятельства и исследует их характеры, тип их поведения. Интеллектуальная драма – это столкновение не только характеров, но прежде всего мыслей, которые эти характеры выражают и "разыгрывают", это не столько "сшибка характеров" (Белинский), сколько сшибка идей. Интеллектуальная драма не столько стремится правдиво отразить типические характеры, действующие в типических обстоятельствах, сколько решить ту или иную проблему во всей ее сложности и многогранности.
В пьесе Е. Шварца "Тень" Ученый ищет гармонию и разумность в мире: "Конечно, мир устроен разумнее, чем кажется. Еще немножко – дня два-три работы – и я пойму, как сделать всех людей счастливыми". Этот, желающий всем счастья и счастливый человек "заболевает", от него уходит его Тень. Но лишить человека даже только тени – значит отнять у него что-то важное.
И вот начинается: "человек без тени... одна из самых печальных сказок на свете". Против Ученого начинают плести сети заговора высшие сановники. Но победить Ученого трудно, потому что его действия невозможно предугадать: он бескорыстен. Как заметил первый министр, "поступки простых и честных людей иногда так загадочны!" Положение Ученого осложняется тем, что в борьбу с ним вступила сумрачная часть его самого – его Тень, которая признается в любви к принцессе, и принцесса, до тех пор влюбленная в Ученого, отдает свои чувства Тени, ибо "люди не знают теневой стороны вещей, а именно в тени, в полумраке, в глубине и таится то, что придает остроту нашим чувствам". И вот Тень захватывает власть и приказывает Ученому сдаться, иначе ему отрубят голову. Но Ученый рассуждает: "С одной стороны – живая жизнь, с другой – Тень. Все мои знания говорят, что Тень может победить только на время". Случайно Ученый узнает способ борьбы с Тенью – нужно выкрикнуть приказ: "Тень, знай свое место!" – и, несмотря на грозящую ему смерть за неподчинение, он ходит и улыбается, чем приводит в смятение своих врагов. "За долгие годы моей службы, – говорит Первый министр, – я открыл один не особенно приятный закон. Как раз тогда, когда мы полностью побеждаем, жизнь вдруг поднимает голову". "Поднимает голову?.. – удивляется Министр финансов и выражает озабоченность: – Вы вызвали королевского палача?"
Образ Тени художественно исследует злые, подсознательные, темные страсти, спящие в человеке и вдруг высвобождающиеся потоком разрушительной энергии. И резонно рассуждение Тени, утверждающей линию цепкость зла. "Я мог тянуться по полу, – говорит Тень, – подниматься по стене и падать в окно в одно и то же время... Я мог лежать на мостовой, и прохожие, колеса, копыта коней не причиняли мне ни малейшего вреда он мог бы так приспособиться к местности?.. Я знаю всю теневую сторону вещей. И вот теперь я сижу на троне". Добро не способно на такую гибкость и приспособляемость. "Восстание" Тени против Ученого – символ попыток темного начала утвердить свое господство. Тень хочет быть хозяином, а Ученый должен стать Тенью, за что ему обещаны жизненные блага. Однако Ученый не сдается даже под топором палача. Он – Дон-Кихот из мира сказки, одухотворенный совестью и гуманизмом. Когда отрубили голову Ученому, потеряла голову и его Тень. Тень не может жить без света: только добром и светом паразитически питается зло. И, осознав это, придворные спешат за живой водой.

Первый министр. Живую воду, живо, живо, живо!
Министр финансов. Кому? Этому? (Тени. – Ю.Б.) Но она воскрешает только хороших людей.
Первый министр. Придется воскресить хорошего. Ах, как не хочется.
Министр финансов. Другого выхода нет...

И вот даже Тень поняла свою зависимость от Ученого, она предлагает компромисс:

Тень. Я дам управлять тебе – в разумных, конечно, пределах. Я помогу тебе некоторое количество людей сделать счастливыми.

Но Ученый не согласен. Для него условие личного счастья – счастье всех людей.
В "Драконе" Е. Шварца сказочно-условный мир становится моделью тоталитарной системы. Пьеса начинается с того, что славный рыцарь Ланцелот приходит в город, где вот уже 400 лет жестоко правит чудовище и где горожане должны отдать Дракону его ежегодную жертву – красивейшую девушку. Сложность ситуации в том, что страшнее Дракона и его жестокости распад людских душ в условиях тотальной диктатуры. Даже благородный отец Эльзы – девушки, предназначенной в жертву Дракону, – ищет (и находит!) оправдания его властвованию и провозглашает необходимость (и даже полезность!) драконовских порядков: "Уверяю вас, единственный способ избавиться от драконов – это иметь своего собственного". Все человеческие отношения в городе, управляемом Драконом, бесчеловечны. Жених Эльзы – Генрих делает придворную карьеру и уступает свою невесту трехглавому чудовищу. В городе царствует закон беззакония, введена система заложников и коллективной ответственности за действия против Дракона: Генрих передает Эльзе приказание Дракона убить Ланцелота, иначе за ослушание будут убиты все ее лучшие подруги. Горожане разговаривают верноподданнически – отец, отвечая сыну на вопрос, как кончится бой Ланцелота с Драконом, говорит казенным языком: "Я так, понимаешь, малыш, искренне привязан к нашему дракоше! Вот честное слово даю. Сроднился я с ним, что ли? Мне, понимаешь, даже, ну как тебе сказать, хочется отдать за него жизнь". Горожане настолько запуганы, что даже не хотят боя Ланцелота с чудовищем. Дракон вывихнул их души, отравил сознание. Они даже предлагают Ланцелоту деньги, лишь бы он отказался от боя. И все же люди – это люди, и в них не умерло окончательно живое начало. Ланцелот спорит с Драконом. И обе стороны осознают действительное положение вещей, но по-разному к нему относятся:

Дракон....мои люди очень страшные... Я их кроил.
Ланцелот. И все-таки они люди.
Дракон. Это снаружи... Если бы ты увидел их души... Убежал бы... Не стал бы умирать из-за калек... Я же их... лично покалечил... Человеческие души... живучи. Разрубишь тело пополам – человек околеет. А душу разорвешь – станет послушней... таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души.., глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души.., продажные души, прожженные души, мертвые души...

Дракон, разрушив людские души, создал труднообратимые общественные процессы. У Камю в "Осадном положении" устранение Чумы возвращает город к серой повседневности. Чума нагрянула и ушла, как стихийное бедствие. У Шварца дело обстоит сложней: устранение Дракона не все решает, Дракон остается жить в рабских сердцах горожан. И поэтому Дракону ничего не стоит материализоваться в новом обличье: Бургомистр легко занимает место поверженного Дракона и, прикрываясь анти­драконовской фразеологией, продолжает поддерживать драконовские порядки. Горожане, увидев поражение Дракона, воспряли духом и пережили минуту свободы. Но в следующую минуту они уже подчинились новому приказу и разошлись по домам. Бургомистр сразу увидел перспективы для продолжения старого порядка:

Бургомистр. Покойник воспитал их так, что они повезут любого, кто возьмет вожжи.
Генрих. Однако сейчас они на площади.
Бургомистр. Ах, это пустяки. Каждая собака прыгает, как безумная, когда ее спустишь с цепи, а потом сама бежит в конуру.

Ланцелот победил. Дракон убит. Однако остались его продолжатели и наследники: Бургомистр и его сын – Генрих.
Философичность современного искусства, его склонность к рациональному анализу проблем эпохи ярко проявились в творчестве Брехта. В пьесах Чехова действуют характеры со сложной психикой, у Мольера – характеры, несущие в себе одну заостренную общечеловеческую черту, у Брехта же – логизированные характеры, сохраняющие реальную жизненность. Галилей, например, до такой степени "зажил своей жизнью", что стал совершать поступки, "не предусмотренные" идеей произведения. Но у Брехта последнее слово за логикой развития генеральной мысли, а не за логикой самодвижения образа. Он безжалостно вычеркнул из последнего варианта пьесы "Жизнь Галилея" сцены, осложняющие и углубляющие образ героя, но затуманивающие основную идею произведения – осуждение отступничества.
Сцена героической работы ученого в разгар эпидемии, этот пир человеческого разума во время чумы, и последняя сцена провоза рукописи ученого через границу были способны обелить Галилея, несколько скрасить его отступничество от истины. Они рисовали излишне идеализированную фигуру великого исследователя, и его малодушие находило некоторое оправдание: ведь оно сохраняло возможность для дальнейших поисков истины, что помогало добыть новые знания, которые можно было переправить за рубеж и сохранить для человечества. Фигура Галилея в этом случае усложнялась и углублялась. Но Брехт поступился таким усложнением во имя выпрямления логики доказательства основного тезиса отступничество от истины нетерпимо. Однако драматург доказывает свои постулаты с помощью столь гибкой диалектики, что его фигуры из схем превращаются в живых персонажей. Он находит около 30 пар противоречий в одном герое. Это уже тот уровень логизирования, который не умерщвляет жизнь схемой, а сохраняет ее реальную трепетность.
Брехт показывает, что мир не только губит человеческое в человеке, но и создается человеком как мир бесчеловечный. Шен Те, героиня пьесы "Добрый человек из Сезуана", готова помочь людям. Но люди эксплуатируют ее доброту до тех пор, пока не ставят Шен Те на грань разорения. Люди готовы затоптать то поле, которое их кормит. Поэтому добрая Шен Те с необходимостью время от времени должна перевоплощаться в злого и коварного "брата" – Шуи Та. Всякий раз на новой основе люди воссоздают противочеловечные обстоятельства.
Человек Брехта не филантроп и не мизантроп, он приучен вековыми трудностями действовать, исходя из собственного интереса, вопреки интересам других. Брехт не верит в естественные добрые побудительные начала в человеке, и здесь он пессимист, но это оптимистический пессимизм. Он верит в практический разум человека, в его способность в конце концов воспринять соображения не только прямой утилитарной, но и более широкой выгоды, учитывать не только прямые, близкие, но и дальние, косвенные практические последствия поступков. И в этом смысле Брехт верит в конечное тожество доброго естества человека, которое является результатом его разумности.
Человечность выступает у Брехта как производное от народного разумного практицизма, который есть результат многотысячелетней приспособляемости людей к трудным обстоятельствам мира.
Человек плох. Он хотел бы быть хорошим, но обстоятельства не таковы. Однако эти обстоятельства создаются самими людьми в ходе их жизнедеятельности. Бесчеловечные обстоятельства разрушают личность, личность вновь и вновь воспроизводит вокруг себя разрушительные обстоятельства. Сам исторический процесс попал в заколдованный круг. Некогда древние рисовали вечность в образе змеи, свернувшейся кольцом и кусающей собственный хвост. Этот образ мог бы служить символом личности в ее взаимоотношении с обществом и общества в его взаимоотношении с личностью в человеческой истории.
Героев, обладающих положительными качествами, Брехт называет "продуктивными"; они верно (человечно) строят отношения с людьми. Это плебейские натуры, в которых, вопреки противочеловечности обстоятельств, сохраняется сопротивляемость этим обстоятельствам и желание, несмотря ни на что, остаться людьми. "Продуктивные" люди не безгрешны, у них свои недостатки. Они погружены в практические интересы, но они не исковерканы обстоятельствами и способны противостоять злу, так как они человечны, а человечны потому, что разумны. Только они своей активностью (и это одна из важнейших черт их "продуктивности" ) расколдовывают заколдованный круг истории и помогают всему и вся возвращаться не на круги своя, а попадать в точку, которая как будто бы та же, а вместе с тем не та, ибо она все же чуть-чуть выше исходной. Шен Те – "продуктивная" личность, и она всякий раз находит силы вернуться к самой себе. И всякий раз это – возвращение на новой, более высокой основе, это духовный рост личности.
В "Добром человеке из Сезуана" боги не принимают прямого участия в делах мира, они лишь создают экспериментальные обстоятельства, позволяющие исследовать интересующую автора проблему. Создание таких экспериментальных обстоятельств есть традиция, связывающая современную интеллектуальную драму с просветительской драмой Лессинга.
Условия эксперимента в "Добром человеке из Сезуана" глобальны. Речь идет об интеллектуальном исследовании состояния мира. В начале пьесы боги формируют условия и цель эксперимента:

Первый бог. Мы еще можем натолкнуться на доброго человека...
Третий бог. Постановление гласило: мир может оставаться таким, как он есть, если найдутся люди, достойные звания человека.

Исходным звеном эксперимента становится проблема предоставления ночлега трем уставшим от скитаний богам. Жители Сезуана заняты своими делами, и никто из них не хочет переключаться на помощь неизвестным, в которых только водонос Ванг узнал богов. Ванг обращается с просьбой о предоставлении ночлега богам к самому доброму человеку Сезуана – проститутке Шен Те. Правда, у ее доброты есть и сомнительный оттенок: она никому не может сказать "нет". На деньги, полученные от богов за ночлег, она приобретает табачную лавку. И сразу же на этот огонек призрачного благополучия собирается множество бездомных и нищих. Шен Те говорит:

Спасенья маленькая лодка
Тотчас же идет на дно
Ведь слишком много тонущих
Схватились жадно за борта.

Брехт относится к людям с осуждающим состраданием. Он и осуждает, и объясняет обстоятельствами жизни алчность и жестокость людей. Когда возлюбленный Шен Те – Сун узнает, что она беременна, он прежде всего думает о своем новом положении в фирме. Брехту антипатична подобная алчность. Но он смотрит на нее мудрыми глазами, понимая, что это не порок человеческого естества, а условный рефлекс, выработанный годами жизни в джунглях современной цивилизации. Этот условный рефлекс грозит перерасти в инстинкт хищности. Зло отчаявшегося человека вызывает ответное зло обиженных им людей. Но еще не все потеряно: цепную реакцию зла можно прервать, и Брехт ищет путей к этому. Создание системы "Шен Те – Шуи Та", уравновешение доброго человека Шен Те разумным эгоистом Шуи Та – один из экспериментальных вариантов автора (= проект совершенствования человека). Тень и свет неразлучны. Шен Те по необходимости должна перевоплощаться в злого Шуи Та. Зло оказывается продолжением добра. Даже на суде, когда обман уже обнаружен, Шен Те настаивает на необходимости сохранения Шуи Та. Он – "и смертельный враг", и "единственный друг" Шен Те, он необходим ей, иначе она не может противостоять напору окружающей действительности. И тут даже боги соглашаются с этой необходимостью и начинают торговаться, насколько часто добрый человек может быть злым, чтобы не потерять свою доброту:

Первый бог. Только не слишком часто!
Шен Те. Хотя бы раз в неделю.
Первый бог. Достаточно раз в месяц!

Даже боги, проповедующие соблюдение людьми заповедей добра, – и те признали возможным, чтобы добрый человек во имя самосохранения изредка совершал злые поступки – раз в месяц или в неделю – вопрос количества (= второстепенный). Может быть, это выход? Человек, несмотря на несовершенство мира, живет по законам добра, как Шен Те. Люди неразумно алчно пользуются этой добротой, предают разграблению все, чем располагает альтруист, и ставят под угрозу его и свое благополучие. Вот тогда-то альтруист (Шен Те) оборачивается разумным эгоистом (перевоплощается в Шуи Та) и практическими действиями "выравнивает" положение. Шуи Та не против помощи людям. Но эта помощь должна осуществляться на "разумных" основаниях, по принципу "взаимной выгоды". Казалось бы, все устраивается. Шен Те уравновешена Шуи Та. Помогающий обретает благополучие и средства для расширения помощи; нуждающийся в помощи обретает работу и заработок. Все улажено. Но, что же это за выход? Ведь на деле практичный альтруизм (= разумный эгоизм), вносимый Шуи Та в "непрактичную" и "неразумную" доброту Шен Те, есть необходимый и неизбежный закон системы, направляющий ее движение по испытанному руслу, а система оказывается моральной модификацией экономической системы, в которой рабочий создает прибавочный продукт, позволяющий расширять и производство, и благотворительные акции. Но сколько ни расширяй благотворительную деятельность, она ничего принципиально не меняет в экономическом механизме всякий раз приводящем Шен Те к краху. Анализ моральной системы практического альтруизма (= разумного эгоизма) ведется Брехтом беспощадно и показывает все несовершенство "практичной" и "разумной" системы "Шен Те – Шуи Та": все добрые дела, совершенные Шен Те, быстро разрушаются практичной деятельностью Шуи Та. Носитель практицизма Шуи Та настолько грозен, что, появляйся он даже раз в год вместо Шен Те, он мог бы с лихвой перекрыть злом и "разумной" корыстью все добрые начинания Шен Те. Нет, уравновешение разумного эгоизма практичным альтруизмом, добра злом и зла добром, практицизма благотворительностью – все это для Брехта неприемлемые моральные и деловые принципы организации жизни людей. Выход надо искать не здесь.
Брехт верит, что человечество найдет "к хорошему хорошие пути". "Добрый человек из Сезуана" заканчивается стихами:

Плохой конец – заранее отброшен.
Он должен, должен, должен быть хорошим!

В "Физиках" Ф. Дюрренматта сама сюжетная ситуация отражает трагикомизм современного мира и несет гуманистическую концепцию мира. Действие происходит в частном сумасшедшем доме, где находятся три человека. Они современны в своей мании и выдают себя за величайших физиков. Один из них – "Ньютон", другой – "Эйнштейн", третий – "Мебиус". В ходе действия оказывается: "Мебиус" не сумасшедший, а действительно выдающийся физик, открывший источник более разрушительной энергии, чем ядерная. Если эти новые чудовищные мощности станут известны людям, они в своем безрассудстве погубят мир. Политические страсти и экономическая корысть сильнее разума. Поняв ужас грядущего разрушения и ощутив ответственность перед человечеством, "Мебиус" притворяется безумным и добровольно удаляется в частный сумасшедший дом, где сжигает все свои записи. Выясняется, что "Ньютон" и "Эйнштейн" – разведчики, подосланные в дом для умалишенных двумя враждующими державами, каждая из которых хочет овладеть секретом нового мощнейшего источника энергии. Каждый "сумасшедший" вступал в любовную связь со своей санитаркой и убивал ее, когда она догадывалась, что имеет дело с нормальным, здоровым человеком. Смотрительница психиатрической больницы, злая и мрачная старуха, принимает решительные меры. Больница, которая до сих пор был похожа на пансионат, обносится железной оградой, на окна ставятся стальные решетки, физики оказываются в заточении – убийства санитарок дали повод для этой чрезвычайной меры. И тут выясняется самое страшное обстоятельство: оказывается старуха, содержащая лечебницу, сама сумасшедшая, но сумасшедшая особого рода. Она сняла копии со всех расчетов "Мебиуса". Она разведчица какой-то страшной, инфернально-таинственной военной фирмы, которой и передает изобретения своего пациента-заключенного. Образы Дюрренматта очень сильны: гениальный ученый, бегущий от человечества в сумасшедший дом; человечество, представители которого пытаются отнять у гения великое открытие, дабы употребить его во зло миру; ученые, вооруженные высшими знаниями, оказавшиеся на положении заключенных во власти безумной старухи. Сумасшедшая, правящая гениями, и гении, отрекающиеся от своей гениальности! Мир, сошедший с ума, ум, покинувший мир и упрятанный в сумасшедший дом! Трудно логическим анализом исчерпать эту ситуацию, полную символики. Обратив внимание на образ смотрительницы, мы заметим некую общность художественного мышления Дюрренматта и Э. Ионеско. В "Носорогах" Ионеско зло вторгается в тихий городок в непонятном, не поддающемся анализу образе стада свирепых животных, так и у Дюрренматта образ старухи, воплощающей зло, ирреален, не поддается анализу и воспринимается лишь как данность. Дюрренматт, начав с рационалистического анализа мира, соскальзывает к иррационализму, когда дело касается источников зла.
Интеллектуальный реализм – художественное направление, утверждающее концепцию: счастлив, творящий добро; состояние мира не способствует разумной жизни и включает в себя иррациональные инфернальные силы. Существуют ли пути очеловечивания и гуманизации мира?

Далее