— Знание у тебя. В твоем разуме. Надо только найти его.
— Но ведь время…
— Время, — сказал Розовый. — Что может быть проще времени!

Клиффорд Д.Саймак

Если бы единой интонологии вдруг потребовалась реклама на телевидении и если бы мне поручили ее сделать, я, не мудрствуя, снял бы ролик на всем знакомый сюжет: человек хватился своих очков: по всем углам их ищет, под диваном, на антресолях и т.д., а находит у себя на лбу.
Очки, конечно, аллегория: они — вот они, рядом; однако же – за пределами поля зрения, слишком близко. Точно так же за пределами поля зрения наук находятся, казалось бы, простейшие, ближайшие понятия: мысль, имя, вздох, пауза… Вместе с тем сквозь призму анализа именно таких понятий (как через линзы найденных очков) и отчетливее, и объемнее видны многие насущные как для наук, так и для искусств вещи.
Вот понятие «пауза»: что может быть проще? В древнегреческом исходная для всех однокоренных слов форма — pauv — «прекращаю»; например, «Гектора заставить прекратить (pausai) битву». Для современного человека сделать паузу — значит прервать процесс, действие; от прочих понятий, связанных с идеей перерыва, «паузу» отличает вполне определенное греческое наследие — момент принужденности как реализации воли и разума: паузу можно только сделать; она, в отличие от перерыва, не может произойти сама собой, случиться. Этот момент принужденности выражен в факте наличия графических знаков (знаки музыкальных пауз или «пауза» (||) на клавиатурах). Также сказанное о моменте принужденности в паузе — предполагает наличие в ней и момента цели: если разумная воля прекращает процесс, то она это делает зачем-то. Наконец, пауза — в отличие от прекращения, окончания и т.д. — это именно интервал «от» и «до»; пауза – не навсегда, не навечно, но — на время. Таковы три характеристических момента паузы.
«Пауза на время»: эта фраза звучит так привычно, так обыденно («сделаем паузу на время…»), что в ней не чувствуется каламбура; между тем, он определенно есть, стоит лишь перевести рассмотрение проблемы в максимальный из известных нам масштабов — библейский.
Первая глава книги «Бытие» открывается величественной картиной сотворения Вселенной: здесь каждый Божий день из небытия изводится нечто абсолютно новое, небывалое: материя и энергии, океаны и материки, громадные космические тела и хрупкие тельца зверушек…; наконец, является миру и человек. Непостижимо грандиозное, это творение вершится в вечности; теология понимает ее как форму существования, в которой замысел, действие и результат неотделимы друг от друга, одномоментны (Бог сказал: «Да будет свет», и стал свет). Творимое в вечности?– творится для вечности и ее достойно, поскольку «хорошо весьма». Здесь временного нет ничего, как нет и самого времени; пока нет.
Время появится позже, после того, как «совершил Бог к седьмому дню дела свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел своих, которые делал», согласно книге Бытия (2:2 (1)). «Почил» от совершенных дел – не значит «устранился», «отрешился»: человеческие реалии не применимы к Богу вездесущему, всеведущему и, как это явствует из текста Библии, вовсе не оставляющему своих созданий на их полный произвол. Почил – значит прервал акт творения, поставил его на «паузу»: не творится более ничего нового, что было бы небывалым, непредставимым и принципиально выходящим за пределы круга уже сотворенного и мыслимого. Что же до сотворенного и мыслимого, оно не замерло, но как раз напротив, зажило той жизнью, которая отчасти запрограммирована a priori, отчасти является следствием реализации человеком своей свободной воли, и в целом, наконец, складывается в картину всемирной истории. Тварный мир, специфическим для данного эона образом, упорядочился и выстроился в процесс, протяженность, последовательность. Иными словами, пауза, вместившая в себя обозримую историю мира, соткалась из материала времени.
Время — оно зачем, и зачем — пауза?
Мы знаем, что одной из важнейших характеристик личности является наличие у нее свободы воли, реализуемой на практике как возможность выбора лучшего или худшего modus operandi. В вечности выбор — в этом привычном смысле — невозможен; точнее, так: в вечности (где замысел уже сам по себе есть и действие, и его результат) ошибочный или злонамеренный выбор – терминален. Более того, нет даже шанса сформировать – путем проб и ошибок – некое опытное знание, которое могло бы быть полезно другим людям: на это, в буквальном смысле слова, нет времени.
В музыке пауза ни «пуста», ни монотонна – это одно из выразительных средств, призванных донести до слушателя идею автора. (В труде «Музыка как предмет логики» А.Ф. Лосев говорит, что пауза, «несмотря на физическую свою однородность в течение всего времени звучания, …является в музыкальном суждении чем-то непрестанно меняющимся, и начало паузы воспринимается совсем не так, как моменты, близкие к ее концу». См.: Лосев А.Ф. Форма — Стиль — Выражение / Сост. А. А. Тахо-Годи; Общ. ред. А.А. Тахо-Годи и И.И. Маханькова. М., 1995. С. 461.) В избранном нами вселенском масштабе данное свойство реализуется как течение времени: логическая последовательность «замысел — действие — результат» реализуется с определенной (нередко — специфичной для каждого конкретного замысла) степенью постепенности, в свое время.
Как последовательность причин и следствий, время — неумолимый процесс рока, пугающий человека подступающим к нему «неизвестно чем». Но во времени предусмотрена возможность «знамения», то есть знака, образа будущих событий, даваемого вопреки причинности. Подобные знамения всегда так или иначе ведут к Богу — в пространстве (пример — облачный/огненный столп, Исх. 13:21–22) и во времени (пророчества о боговоплощении). Знамение предусмотрительно встроено во вселенную заранее: для этого («для знамений», как сказано в книге «Бытие» (1:14), а не только как инструменты для отсчета времени) еще во дни творения создаются астрономические объекты — разного рода «светила на тверди небесной».
Смысл этого — в целесообразности: как Земля в определенном порядке творится ради создания всех возможностей для существования человека (сперва творится материя и энергия, затем — Земля, с сушей, атмосферой и океанами, после — растения, а уже затем — прочие космические тела), так время со встроенным способом его нарушения — для того, чтобы человек освоился со своей свободой. Как последовательность совершения событий, время подразумевает и постепенность проявления следствий; время дает нам право ошибиться, поскольку дает и возможность исправиться или хотя бы извиниться. Знамение же дает человеку в сложных обстоятельствах необходимые ориентиры, помогает не заплутать в лабиринте причинно-следственных связей. Время — это и «защитный контур» мироздания, и условие формирования личности в меру обретения ею жизненного опыта. Как пауза в вечности, время оказывается той из фундаментальных характеристик вселенной, что обеспечивает нам практическую возможность осуществления свободы воли.
Рассмотрим теперь третью характеристику: наличие у паузы границ. Нижняя граница — начало паузы — обозначена как прекращение процесса сотворения принципиально новых вещей; в тексте есть маркеры для дифференциации времени — компоненты оппозиции «нет ничего нового» (Еккл. 1:9–10) / «все новое» (Откр. 21:5). «Все новое» — четко различимый маркер окончания паузы и наполняющего ее времени. С окончанием паузы исчезает известная нам картина вселенной: деформируется именно как картина: звезды пали на землю; небо скрылось, свившись, как свиток (Откр. 6:13–14). Вечность открывается и предстает взору Тайновидца как полный движения, изменяемый и обитаемый мир невиданных вещей, для описания которых явно не хватает в наших языках ни имен, ни глаголов, ни метафор.
В отношении описания вечности Библия структурно симметрична: вечности посвящены первые две главы первой книги, «Бытие» и последние две главы последней книги «Откровение…». Вечность едва брезжит по обе стороны границ паузы, для описания которой мы приспособили все свои «интеллектуальные инструменты», включая язык. О проблеме невысказуемости (inefabilidad) мистического опыта много писали еще на исходе средневековья (Тереза Авильская, Сан Хуан де ла Крус), и тему можно считать вполне исчерпанной. Приходится признать: нет языковых средств для полноценного описания реалии — нет и полноценного знания о ней. Отсюда же, кстати, и явный дисбаланс в количестве, а главное — качестве описаний ада и рая, присутствующих в корпусе мировой литературы.
Ад по своим характеристикам не может соответствовать критериям вечности и традиционно описывается как некий «подпол» земного, известного пространства. Он ближе временному миру; для его живописания довольно слов и образов, и в картинах ада, самых подробных и сочных, недостатка нет. Можно сказать, что ад нам, человечеству, как-то привычнее.
Иное дело — рай (сад Эдемский; небеса; Царствие небесное): рай определенно принадлежит вечности, и с его изображением — поэтому! — имеются явные трудности. Как утопии, эти проекции эдема на землю, так и собственно картины небесного бытия, созданные пером или же кинокамерой, — скудны, бледны, однообразны, небезупречны с точки зрения соответствия критериям социального блага и свобод… одним словом — непритягательны.
В том-то и дело, что «в небесах» возможно то, что на земле никому даже в голову не придет. Мы, хотим того или нет, «отсчитываем» рай от земли. Мысль, отправленная в свободный полет в поисках рая, — вдруг там, в вышине, ударяется о непроницаемую оболочку этого мира и возвращается назад ни с чем, обессиленная и обескураженная. Мы не можем своей волей вылупиться из этого кокона; мы не в силах представить себе рай, в каком нам смоглось бы усидеть всю обетованную вечность. Потому что пауза конечна, и все в ней конечно, и конечность всего есть закон паузы.
Здесь озарение, и вдохновение, и сила мысли, и плодородие, и ночь, и юность, и любая вещь, и самая жизнь — все имеет свой предел, все на время, и мы не можем — здесь — представить себе, как это все и бесконечное множество всего другого может быть беспредельным.
О том, что из времени и пространства паузы нам никак не может быть видна окружающая ее вечность, библейские тексты говорят со всей ясностью. Вот, Бог изгнал Адама «и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни» (Быт. 3: 24). Этот меч — не против бренного физического тела человека, он — против того, что одной с ним природы: против мысли. На непостижимость рая ни для чувственного восприятия, ни для интеллектуального усилия указывает, с аллюзией на пророка Исайю (Ис. 52:15; 64:4), и апофатическая максима апостола Павла: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1Кор 2:9).
Итак, отсутствие у человеческой мысли такой опции, как устойчивая способность преодолевать границы паузы, является — наряду с самим феноменом времени — охранительной мерой, одновременно обеспечивающей возможность реализации человеком свободы воли. Конечно, это своего рода ограничение аналогично скорлупе яйца, защищающей птенца и дающей ему возможность полноценно развиваться. В «защитном контуре» временнóй паузы мысль созревает, крепнет; тогда только она сможет покинуть «яйцо» времени и расправить крылья в вечности.