Представить в полной мере поэзию Расула Гамзатова последних 10-15 лет, его творческое лицо и его место в национальной и всероссийской литературе невозможно без проникновения в его "раздумчивую музу", в созданную им в эти годы богатейшую философскую лирику. Она внушительна проявлением творческой мощи и продуктивности, впечатляюща полифонией художественного мышления, многомерна и многозначна по своему эстетическому звучанию. И это не случайно. Одним из главных направлений поэзии Гамзатова этого периода стало ярко выраженное стремление к "самоуяснению" и в этом плане философия, являясь "наукой самопознания" (Д. Веневитинов) ... "Вне философии нет и настоящей поэзии, ибо сама философия есть высшая поэзия"¹, – однозначно заявляет поэт и философ Д. Веневитинов.
В поэзии Гамзатова перемежаются традиционные, вечные категории философской лирики – жизни и смерти, добра и зла, любви, поэзии, верности, самоотверженности и одновременно с ними остро прозвучавшие в ней и продиктованные нашим сегодняшним безвременьем мотивы утраты памяти и падения вековых нравственных истин, вины и покаяния, религиозные мотивы.
Философия Гамзатова не книжная, не система умозрительных рассуждений, не изложение абстрактных взглядов и мыслей. Это философия органического сращения с жизнью, живое, цельное знание, наполненное реальным смыслом, вытекающее из собственного жизненного – социального, политического, интеллектуального, эстетического – опыта. И прежде всего – из опыта чувств. "Истинные поэты всех народов, всех веков", по Д. Веневитинову, "были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения"².
Не мысли о жизни, а самую жизнь огромной протяженности и неповторимого многоцветия – трагическую, тяжкую, горестную и одновременно ликующую, восторженную, неизбывную в вере, надеждах, красоте, счастье – представила миллионам читателей Поэтическая Вселенная Р. Гамзатова. Сама же мысль поэта никогда не представала перед читателем отвлеченно, абстрактно, "нагой" (И. Тургенев), она всегда была слита с образом, взята из мира души, природы, быта, неразрывно связана с ними и всегда конкретна. Потому и философская поэзия Гамзатова не имеет в виду один объект, не обращена к одному отдельному явлению, неоднозначна и неоднородна в своем содержании, пафосе, темах, жанрах, стилях, она полифонична и всемерна. Эта поэзия, поставившая в ранг своих высших философских интересов человека, его жизнь и смерть, его духовное, нравственное и эстетическое начала. Это философия, основанная на началах высокой любви – любви к человеку, женщине, матери, возлюбленной, родной земле и родному народу, на признании, что без чувства очага и истока не может быть полнокровного чувства страны и мира, человеческой солидарности и единодушия. Любовь эта по своему бескорыстию и чистоте близка, а может быть и исходит в своих глубинных проявлениях из "шестого чувства, из сердца" (ал-Газали). Такова же и суфийская "религия Любви" (Ибн Араби), внутреннюю основу и сущность которой великий мыслитель и богослов ал-Газали видит прежде всего в способности "любить что-либо само по себе, не получая никакого другого удовольствия, кроме удовольствия от него самого"³.
Р. Гамзатов в последнее десятилетие открылся и сам как истинно верующий человек, но об этом будет сказано дальше отдельно, здесь же отметим, что при возможном родстве и сходстве гамзатовское миропонимание существенно расходится с суфийскими. Суфий по мере своего восхождения к Истине, – являющейся одним из имен Всевышнего, – проникаясь чувством великой "религии Любви"⁴, обретает "спокойствие и уверенность, что он начинает распознавать в мире вещей и событий знаки Всевышнего и учится анализировать содержащуюся в них информацию"⁵. Гамзатов же, напротив, чем больше углубляется в суть происходящих в стране событий постсоветского периода, тем сильнее и чаще проникается сознанием глубочайшего разлада, охватившего все формы социального и политического поведения общества, сознанием утраты прежней цельности и неопределенности складывающейся жизни, ее нравственной и этической деградации и разложения. Отсюда и особая напряженность гамзатовских раздумий, их трагическая раздвоенность. С одной стороны, растущее понимание необратимости разрушительного процесса, с другой – страстное желание "соединить рвущуюся связь времен", противопоставить вражде и разногласию высшие духовные ценности, нравственно-эстетические традиции, национальные и общечеловеческие. На этих позициях Гамзатов создает внутри своего искусства, невзирая ни на что, огромный мир жизненной энергии.
Религиозная тема появляется в лирике Р. Гамзатова последних 10-15 лет. В определенной степени можно согласиться, что она связана с возрастом. Однако процесс этот много сложнее. Несомненно, он связан с событиями нового времени, с общим хаосом, установившимся в стране, с устройством так называемого демократического цивилизованного государства, которое, по сути, низвергло все привычные нормы и правила жизнеповедения, извечные нравственные ценности, не представив гражданам взамен другие основы для существования. В таких условиях открывшаяся свобода вероисповедания для народа, многие десятилетия пребывавшего в обстановке воинствующего, принудительного атеизма, когда разрушались храмы, мечети, расстреливались служители религии, и любая форма богослужения, проповеди религиозного характера были уголовно наказуемы, религия становилась искомой точкой опоры. В стране забурлила религиозная жизнь, стали восстанавливаться разрушенные "божьи дома" – храмы, мечети, строиться новые, толпы молящихся устремились на богослужение. Однако подъем религии не вызвал ожидаемого духовного, нравственного, морально-этического взлета. Религия оказалась не в состоянии противостоять ни разложению общества, ни разрушению страны, ни разгулу жестокости и насилия, воцарившихся в ней, ни новым, появившимся уже в наше время злодеяниям и порокам – террористическим акциям, заказным убийствам, коррупции, наркомании, проституции и т.д. Более того, продажность, торгашеский дух, злодеяния проникли и в святые обители.
В Дагестане, где уже более 1600 мечетей, огромное количество богословских школ, университетов, где каждый день пять раз с минаретов взывают к Аллаху, к нравственности, добру и человечности, на территории главной мечети, в Махачкале, зверски убили лидера мусульман муфтия С. Абубакарова. За всем этим стоят деньги. "Некоторые религиозные деятели сейчас молятся деньгам вместо Бога… Деньги сейчас играют главную роль…"⁶, – заявляет Р. Гамзатов, воспринимая такую деформацию как национальную катастрофу.
В связи со сказанным нельзя не вспомнить одно обстоятельство, на которое не однажды обращал внимание замечательный человек и крупный ученый, действительный член Российской академии наук, действительный член Международной академии астронавтики, лауреат Ленинской и Демидовской премий, Герой Социалистического труда Б.В. Раушенбах в своем "Постскриптуме" – книге глобальных и многосторонних воспоминаний. Книга полна житейских и философских раздумий о нашем обществе и мироустройстве, о проблеме образования в России, о Востоке древнем и современном, о национализме и нацизме и о многих других актуальных вопросах нашей сегодняшней, непростой жизни. В частности, и о проблеме религии.
Б. Раушенбах в результате многолетних наблюдений над происходящими событиями делает вывод о поразительно малом количестве людей с истинным чувством религиозности. "По моим подсчетам, – пишет ученый, – у нас людей с ярко выраженной способностью к религиозному переживанию всего 10-15% от общей массы"⁷. И дальше: "Однажды я беседовал с пастором из Германии, оценивая количество глубоко верующих в его церкви, и мы сошлись в том, что число их примерно одинаково и у нас, и у них: 10-15%"⁸. Остальные 85-90% людей просто следуют общепринятому – на Западе постоянно, а у нас – в связи с сегодняшним бумом вокруг религии. Академик рассматривает религиозное чувство как своего рода одаренность, такую же, как талант художника, музыканта, которая, по аналогии с последними, также может передаваться и по наследству. "Чтобы придать данному утверждению современную форму, я ввел понятие "ген религиозности", поскольку, по современным воззрениям, наследственностью управляют гены", – пишет Б. Раушенбах и добавляет: "То, что и на Западе, и у нас во времена атеизма процент глубоко верующих был одинаков, точнее свидетельствует о "генном" характера этого феномена"⁹.
Вчитывание в мысли проницательного ученого и человека помогают понять и оценить феномен обращения Р. Гамзатова к поэтическим разработкам религиозного характера, к циклу духовных элегий. Гамзатов никогда и не был атеистом, никогда не отрекался от веры. Напротив, как само собой разумеющееся, он громогласно заявлял: "Я человек гор, / Четки я люблю…"¹⁰ Активное обращение к религиозной тематике отнюдь не дань времени, "моде". Высокая вера всегда жила в нем, изначально была заложена – отцом и матерью, глубоко верующими людьми, всей окружающей его средой и бытом. Вот что пишет о том далеком и трудном для религиозности времени сам поэт: "Я всегда уважал религию. Я в религиозной семье вырос. Мой отец был арабистом, председателем шариатского суда, народным поэтом. Он молился всю жизнь – за закрытыми дверьми"¹¹, то есть поэт рос, с детства впитывая в себя истинно религиозные чувства, присущие тем 10-15% молящихся, которые вычислил Б. Раушенбах.
Позже, в силу целого ряда обстоятельств личного и общего характера – бурно прожитой молодости, чрезмерной полноты всей жизни, бьющей через край и до отказа наполненной событиями, необычайного размаха творчества, многосторонней общественной деятельности и т.д. – накопленный духовный, религиозный опыт был отодвинут и ушел в глубинные недра души. Однако не исчез, не выветрился из духовного сознания поэта – тому яркое свидетельство его сегодняшние религиозные исповеди, покоряющие своей глубиной, проникновенностью, искренностью и силой. Собственно, опыт такой высокой нравственности, эстетической и эмоциональной глубины и не мог исчезнуть бесследно, растаять, как дым. Он был закреплен навечно.
Р. Гамзатов, унаследовал от своего отца многое, начиная со знаменитого гамзатовского носа, из-за которого, по его словам, так затянулась его женитьба. Гамзатов унаследовал от отца и поэтический дар, и чувство юмора. Он получил по наследству и "ген религиозности", чистую бескорыстную веру. Об устойчивости и живучести в роду Гамзатовых "гена религиозного чувствования" говорит и пример средней дочери поэта, которая, по его словам, из Москвы проверяет, молился ли он, ее отец¹².
Религиозная тематика в творчестве поэта не случайна. Интересно элегическое стихотворение "Не завершив круга, улетевшая птица…"¹³ Стихотворение невелико. Однако элегия открывает читателю поэтический мир огромной информативности, эстетической и эмоциональной насыщенности. В бурной экспрессии чувств и переживаний, крупными мазками выразительных и точных метафор автор создает в двух начальных строфах отчетливое представление о своем времени, состоянии страны, шире – земли:

Не завершив круга, улетевшая птица,
Что случилось с тобой, двадцатый век?!
…Время, где ты оборвалось, постичь не могу, –
То с поднятым кинжалом, то в могиле, на кладбище.

Столь же эмоционально воспринимается автором и внезапно, среди белого дня, наступившая собственная "ночь". На фоне развалившейся страны, трагической неустойчивости мира поэт особенно остро чувствует свое одиночество. Он охвачен гнетущим чувством уходящей из-под ног тверди.

Я себя еще никогда не жалел,
Жалею теперь – веру обманутую.
Пролетевшие годы я не кляну,
Боюсь, не опоздал ли я с ночной молитвой?

Перед нами развертывается сложный процесс духовного прозрения человека, многие годы оторванного от религиозной жизни. Поэта одолевают сомнения, страхи. Его тревожит – не опоздал ли он к Всевышнему с молитвой, опасение предстать перед ним неискренним. Ощущая себя грешником, он "стеснялся" припасть, как все, к священному Черному камню Каабы, "хоть и стоял близко к нему", не откликался он и на призывы к молитве, хоть слышал их с тысячи минаретов. Не хотелось ему также уподобляться политикам-перевертышам, "со свечкой в руках" лицемерно шепчущим молитвы в храмах, не хотел обманом "прекрасную Марию повергнуть в печаль". Религиозное чувство поэта неподдельное, не показное, не конъюнктурное, а глубоко интимное, чуткое, бережное.
Р. Гамзатов хорошо знал Коран. Его высокие нравственные, морально-этические идеалы, проповеди добра, человеколюбия и милосердия были глубоко созвучны духовным и эстетическим запросам поэта. Возвращение его к вере шло через душевные муки и покаяние. Так возник в поэзии Р. Гамзатова новый эмоциональный центр, сложился цикл духовной лирики.
Среди жанров духовной поэзии горцев жанр покаяния – один из распространенных. К нему обращались и Али-Гаджи из Инхо, и Сиражудин из Обода, и Удурат из Гидатля, и другие аварские поэты-арабисты¹⁴. В отличие от проповедей, наставлений и назиданий покаяния не ориентируются на определенное лицо или аудиторию. Это интимное лирическое произведение, открытое и проникновенное обращение к Всевышнему с признанием своих грехов и просьбой о прощении.
К числу таких стихов-покаяний относится и "Молитва"¹⁵ Р. Гамзатова, запоздалая и потому особенно болезненная исповедь поэта в своих грехах. Тем не менее, "Молитва" – не привычное, выдержанное в традиционных образах и формулах покаяние. В нем нет обычных авторских самообличений – погнался за земными радостями, дал обмануть себя пустым, забыл Аллаха и молитвы, отвернулся от добрых дел и т.д., нет и горестных причитаний по поводу приближающейся смерти, нет и одного из главных способов эмоционального воздействия и устрашения – описания ада и адских мучений, ожидающих грешников после их смерти¹⁶. Традиционная тема в стихах Гамзатова зазвучала в соотнесенности с действительностью, свежо и актуально.
Изменяется прежде всего образ самого Бога. Могущественный властелин мира, которому повинуется и подчиняется всё на земле, грозный Судия, "уготовивший" для наказания нечестивым мучения вечным огнем, жгучим холодом и т.д.¹⁷, в поэтической трактовке Гамзатова открывается противоположной стороной – он милостив, милосерден и всепрощающ. Потому не страх, а благоговение, не утаивание, а совершенная откровенность и вера в высшую справедливость движут чувствами и переживаниями поэта. Признаваясь, что не был он всегда благочестивым, богобоязненным и послушным предначертаниям Аллаха, что совершил немало грехов – огорчал родителей, во время священного хаджа вместо молитв шептал стихи, верил своему лживому времени и т.д., он просит Всевышнего о прощении и отпущении грехов.
Однако покаяние в совершенных грехах и мольба об их прощении не единственное и даже не главное поэтическое содержание элегии. Значительная часть ее посвящена эмоциональному опыту автора. Здесь мы видим характерное для лирики Гамзатова стирание границ между жанрами. Жанр покаяния в "Молитве" плавно переходит в лирическую исповедь, в которой находят место и воспоминания поэта о своем прошлом, и его раздумья о сегодняшней жизни и стране, и лирические излияния, печальные, трогательные, и не лишенные юмора. Такой разворот темы изменяет восприятие Бога. Всемогущий Аллах предстает скорее защитником и спасителем, предполагающим иные формы отношения к нему. Мысли поэта богаты и многослойны, речь ясна и образна, насыщена выразительными метафорами. Доверительно, как к дорогому существу, обращается поэт к Аллаху с просьбой защитить его от наветов, очистить душу от скверны, не дать погибнуть:

Мою грудь раскроив, от всего дурного
Избавь мое сердце, благодатный Аллах;
Очисти от осевшей ржавчины, дай телу спокойствие,
Подобное вершинам скал гранитных.
…Милосердный Творец, этой жизни
Прости меня, сына гор,
Что тебя не спросив, полюбил.

Поэт не только обращается к Всевышнему с горячей и страстной просьбой защитить любовь от людской хулы, не позволять неспособным к высоким чувствам людям чернить песни о любви. Он, уподобляя себя паломникам, совершившим священный хадж, один из пяти столпов ислама, называет себя "святым любви" и готов отстаивать право любить:

Почему мусульманину запретна та,
Что и глазами, и лицом, и статью – чарующе прекрасна?

"Молитва" элегична. В ней поэт просит защитить любовь: "Не дай погубить страсть!" и вопрошает "Почему мусульманину запретна чарующая красота?".
Дальше от личного поэт переходит к общему, душевное состояние соотносится с сегодняшней жизнью народа и страны. Обращаясь к Всевышнему, поэт молит суда над дисгармоничным временем, полным трагизма:

Аллах, прости сбившегося с пути,
Поверившего измышлениям эпохи,
И так на земле мало счастья,
И так на ней много вражды.
Теперь в люльках мало сынов,
На земле могил стало больше…
Готовя праздник, ссорится народ.

На этой печальной ноте трудная тема завершается. Поэт не находит душевного покоя, он не уверен, что прощен. Он прибегает к последнему средству – "деликатному" юмору.
С легким лукавством, добродушной хитростью, как бы учитывая чрезмерную занятость Всевышнего, он просит простить его "по доброте".
Есть в цикле религиозных элегий Р. Гамзатова и прямой диалог автора со Всевышним. Такой диалог, созданный воображением поэта, разворачивается в лиричной элегии "Суд"¹⁸. Действие переносится в потусторонний мир. "Закончен путь", поэт стоит перед Сиратом, мостом, по мусульманской эсхатологии, перекинутым через ад и служащим для испытания верующих. Там его ждет высокий Судия, который будет задавать ему трудные "испытательные" вопросы. Композиционно элегия так и выстраивается: "Он спросил – я ответил", однако при такой, казалось бы, самой трагической ситуации в диалоге нет драматической напряженности, нет душевного надлома, горькой безысходности. Они преодолены большим жизненным опытом, мудростью философа и опытом поэтического зрения. Диалог развивается скорее в форме имитации доверительной беседы, в ходе которой выявляются жизненные и эстетические ценности художника. Поэтому на самые сокровенные вопросы Аллаха поэт дает ответы, в которых проявились черты трогательные и привлекательные, эстетически благородные.

Он спросит: – Ты оставил жизнь позади,
Познал ли ты ее вкус и счастье? –
Я, звезда моей любви, твое имя назову –
В ее тепле узнал я все счастье.
Он выведает: – Ты время оставил позади,
На пути какие места тебя огорчали? –
Я покажу тучи на небе –
И мое горящее сердце они не обошли.
Он вопрос мне задаст: – Закончился век,
Какой самый большой проступок ты совершил? –
…Иногда политиком становился поэт.

Божий суд протекает в глубокой тишине, при плавном течении чувств и мыслей… Нет в элегии проясненного ответа автора на последний вопрос, который участливо задает Аллах ему.
Из религиозного чувства и способности к религиозному переживанию возникла в лирике Р. Гамзатова и своеобычная одическая форма, близкая к духовным гимнам-песнопениям – "Час молитвы"¹⁹. Гамзатов не ставит перед собой задачу восславить Пророка или его сподвижников. Его мысли и чувства обращены к благословенному часу молитвы, состоянию высшей чистоты, когда открывается самое сокровенное в человеке.

Час молитвы, час молитвы,
Благословенный самый час…
Все стало совершенным,
Все стало дивным.

Этими же строками начинаются и все три последующие строфы, ими же ода и завершается, создавая замкнутую форму. Создается атмосфера воодушевления, эмоционального напряжения и эстетического наслаждения.
Встав на молитвенный коврик, и сам по себе являющийся символом высокой чистоты, нередко единственным в общем хаосе и несовершенстве жизни, отрешившись от суеты и душевной смуты, от горестей и забот, поэт погружается в мир высший, духовный, который и "есть красота и изящество другого мира"²⁰ (ал-Газали).
Отринув от себя все пять физических чувств, он внутренним разумом, своим высоким религиозным переживанием открывает подлинные ценности и красоту человеческой жизни:

Страх пропал, гнев исчез,
Умиротворено сердце.
Разум и чувство в согласии,
Какая легкость в теле…
Все стало родным,
Все распахнулось…
Свет семи небес
Озарил всю землю,
Колыбель, очаг, народ.

Час молитвы, час молитвы,
Самый благословенный час…
Все исполнено согласьем,
Все благословенно.
Мне грехи, что совершил,
Люди все простили.
Всех людей
И я простил.

Мы часто наблюдаем у Р. Гамзатова обращения к великим писателям прошлого – Пушкину, Лермонтову, Махмуду и др., обнаруживаем в его стихах образы, заимствования из их текстов. Так суждение французского писателя оказываются в созвучии с освященным исламской религией обрядом всепрощения у изголовья умирающего.
Творчество Р. Гамзатова – это обобщение человеческой мудрости и своего собственного душевного опыта, сюжетов из художественных памятников, религиозных источников, народных преданий и коранических мифов, парафраз и прямых воспроизведений высказываний великих мастеров.
Науке давно известно, что логически нельзя доказать ни бытие Бога, ни его отсутствие. Еще в XVII в. французский ученый Б. Паскаль писал: "Бога познают сердцем, а не рассудком". В ХХ в. два мировоззрения – научное и религиозное, две системы познания – логическое и внелогическое – не только общепризнанны, но и объясняются чисто физиологическим разделением человеческого мозга на два полушария, "одно из которых "отвечает" за логические знания, другое занимается внелогическим познанием мира, там сосредоточены чувство красоты, поэзия, религия"²². Впрочем, не все так однозначно, ибо справедливо поразительное высказывание Альберта Эйнштейна о том, что в истинных открытиях никогда не участвует логическое мышление²³.

Примечания

¹Веневитинов Д.В. Стихотворения. М., 1977. С. 10.
²Веневитинов Д.В. Избранное. М., 1956. С. 212.
³Газали. Мысли и афоризмы о любви, красоте, надежде, зависти и знании // Суфии. Восхождение к истине. М., 2003. С. 35.
⁴Яковлев Л. Суфии, кто они? // Там же. С. 3.
⁵Там же.
⁶"Наступило время шарлатана". Вопросы Р. Гамзатову задавала Н. Кеворкова // Гамзатов Р. Собр. соч.: в 8 т. М., 2003. Т. 8: Интервью, беседы, диалоги. С. 313.
⁷Раушенбах Б. Постскриптум. М., 2001.
⁸Там же. С. 265.
⁹Там же. С. 266.
¹⁰Гамзатов Р. Собр. соч. Т. 8. С. 117. На авар. яз.
¹¹"Наступило время шарлатана". Вопросы Р. Гамзатову задавала Н. Кеворкова. С. 313.
¹²Гамзатов Р. Собр. соч.: в. 8 т. Т. 8: Интервью, беседы, диалоги. С. 315.
¹³Гамзатов Р. Собр. соч. Т. 8. С. 42. На авар. яз.
¹⁴Проповеди и песнопения. Махачкала, 1997. На авар. яз.
¹⁵Гамзатов Р. Собр. соч. Т. 8. С. 17–18. На авар. яз.
¹⁶Ислам: Энциклопедический словарь. М., 1991. С. 63.
¹⁷Там же.
¹⁸Гамзатов Р. Собр. соч. Т. 8. С. 119–120. На авар. яз.
¹⁹Там же. С. 109.
²⁰Суфии. Восхождение к истине. С. 41.
²¹Цит. по: Гамзатов Р. Мой Дагестан. Конституция горца. Махачкала, 2000. С. 396.
²²Раушенбах Б. Указ. соч. С. 262.
²³Цит. по: Суфии. Восхождение к истине. М., 2003. С. 6.