Хотя заниматься пророчествами – дело неблагодарное, рискну тем не менее высказать предположение, что в XXI веке имя венгерского философа, историка культуры, писателя, литературоведа Белы Хамваша станет таким же известным и громким, как в ХХ веке – имена Ницше, Кьеркегора, Сартра и т.п.
Бела Хамваш – явление уникальное уже в том отношении, что он обладал невероятной для человека эрудицией: он основательно изучил едва ли не всю мировую художественную культуру и философию как нового, так и древнего периодов. При этом эрудиция у него сочеталась со способностью к систематизации хранимых в памяти знаний и умением продуктивно пользоваться ими при подходе к любому вопросу, касающемуся как самой высокой теории, так и практических моментов жизни. Хамваш оставил такое богато и всесторонне разработанное наследие, охватывающее и историю человечества, и перспективы его бытия, и тактику повседневной жизни, какого не было, насколько мне известно, ни у одного из великих мыслителей; разве что у легендарных древних мудрецов уровня Лао-цзы, Гермеса Трисмегиста, Гераклита и им подобных.
Почему же такой человек до самого недавнего времени оставался даже на родине, в Венгрии, почти в полной безвестности, а работы его, за небольшим исключением, в рукописях?
Причина – та же, что и причины безвестности, скажем, таких своеобразных русских мыслителей, как Вернадский, Чижевский, Ильин, Лосев, Бахтин. Они – не были марксистами, не считали марксизм универсальным философским ключом, который позволяет решить любую научную и практическую проблему. А значит, с точки зрения официальной идеологии, были идеалистами, путаниками, мракобесами.
Бела Хамваш (1897–1968) по крови был немцем; отец его, Йожеф Ашендорф, лишь за три года до рождения сына "мадьяризировал" свою фамилию на Хамваш (Asche и hamu = зола, пепел). Причем сделал это исключительно по велению души, будучи убежденным венгерским патриотом; его искренний патриотизм нашел отражение, например, в неплохих стихах, которые печатались и в столичной периодике (сама семья Ашендорфов-Хамвашей жила в Братиславе, которая называлась тогда Пожонь).
В патриотическом духе воспитывались в семье и дети. Насколько полной и бескомпромиссной была венгерская (употреблю нынешний термин) самоидентификация юного Белы Хамваша, может свидетельствовать хотя бы тот факт, что после окончания гимназии, отложив поступление в университет, он отправляется добровольцем на фронт (шла Первая мировая война).
Реальность войны (Бела Хамваш участвовал в военных действиях на Восточном фронте) довольно скоро избавила его от патриотического прекраснодушия, хотя венгерской культуре, венгерского языку он был привержен до конца жизни. Таким образом, Хамваш, в отличие от большинства других известных мыслителей, его современников и предшественников, был сведущ не только в теоретических вопросах: он на собственном опыте познал и самые темные стороны современной действительности. Знание это позволило ему и в самых отвлеченных вопросах избегать голой спекулятивности, умозрительности.
Уцелев в окопах, не однажды лежа в госпиталях, перебравшись в 1919 году в Будапешт (Пожонь стала Братиславой, а венгры в Словакии – отнюдь не привилегированным национальным меньшинством), Бела Хамваш, уже другим человеком, интенсивно занимается формированием своего духовного мира. Он учится в университете, пишет и публикует статьи о литературе, изучает историю мировой философии. Подлинным же университетом для него стала служба в Столичной библиотеке, обеспечивавшая ему не только прожиточный минимум (за границей библиотекарей ценят выше, чем у нас), но и почти безграничные возможности для духовного развития. Трудно сказать, случайно ли Хамвашу поручили, в качестве научной темы, составление библиографии о кризисах. Факт тот, что при его знании языков, работоспособности и аналитическом даре – и при тогдашних ресурсах, позволяющих библиотеке приобретать книги практически во всем мире – Хамваш за несколько лет составил максимально полный (не только, наверное, для тех лет) указатель кризеологической литературы: этот указатель, под названием "Всемирный кризис", с вводной статьей Хамваша, содержал аннотации и библиографические данные на 823 книги (вышел в 1937 г.). Важно, что все эти книги Хамваш не просто подержал в руках, но проработал, освоил и усвоил, став крупнейшим кризеологом в XX веке, а может быть, и в истории человечества в целом.
Вполне вероятно, что именно представление (представление не поверхностное, не скороспелое, но, напротив, всесторонне аргументированное, философски, социологически, психологически обоснованное) о кризисном состоянии мира и побудило Хамваша искать некий противовес этому состоянию. Противовес, который помог бы предложить и некий путь выхода, исцеления.
Такой противовес Хамваш обнаружил в доисторическом прошлом человечества. На доказательство того, что Золотой век, бескризисное, гармоничное бытие – не фантасмагория, не выдумка, венгерский философ потратил много времени и сил. Он в сущности изучил все известные к тому времени письменные источники, сохранившиеся с древних времен и несущие хоть какую-то информацию о доисторической эпохе: от произведений древнекитайских философов, ведических поэм, шумерского эпоса, трактатов Гермеса Трисмегиста, Ветхого Завета, древнегреческих философских сочинений до расшифрованных текстов культуры ацтеков и майя. Многие письменные памятники: например, книгу Конфуция "Лунь юй", тибетские мистерии, Апокалипсис Еноха – Хамваш сам перевел на венгерский, сопроводив их своими статьями. Плодом его многолетних штудий стала книга "Scientia sacra" ("Священное знание"), первые два тома которой увидели свет еще в 1943–1944 гг., а завершающие части в основном до сих пор находятся в рукописи. Суть того, что Хамвашу открылось в этих древних источниках, можно свести к следующему.
В доисторические времена человек жил в гармонии с природой, космосом; он был существом цельным, и мало что мешало ему общаться с высшим разумом – богами, говоря по-нашему. Но где-то за 600-500 лет до нашей эры происходит некий слом; гармония рушится, человек утрачивает смысл жизни и умение жить в согласии с самим собой. Бытие сменяется существованием. Эту эпоху – эпоху перманентного, все углубляющегося кризиса, эпоху, в который и мы с вами имеем несчастье жить – Хамваш называет апокалипсисом.
Если вдуматься, в этой концепции не так уж много метафизики. Или, скажем точнее, эта метафизика ничего общего не имеет с глупой мистикой, спиритизмом и столоверчением. Что касается апокалипсиса, то кто же сейчас, когда завершился страшный XX век, не согласится, что наше время только апокалипсисом и можно назвать? Высший разум?.. В той или иной форме (космический разум; Бог; да хоть бы и ноосфера, в конце концов) очень многие из нас, бывших атеистов, идут – иные даже бегут, причем очень уж торопливо – к его признанию. Слом, порог, почти мгновенный крутой поворот, захватывающий если не все человечество, то значительную его часть?.. Нам ли, пережившим совсем недавно весьма похожий поворот, поддающийся скорее метафизическому, чем логическому объяснению, сомневаться в возможности подобного?
Но в данном случае вопрос о метафизике не так уж и важен: его можно спокойно вынести за скобки. Хамваш в общем-то по натуре был человек скорее рациональный, не склонный доверять неизвестно откуда снизошедшим прозрениям и т. п. Он, с его немецким складом ума, стремился, подобно Канту, Гегелю, Ницше, силой мысли, знания, логики разрешить высшие вопросы бытия, указать гибнущему человечеству путь к спасению. Опорой в решении этих вопросов и послужил ему реконструируемый – благодаря сохранившимся памятникам доисторической культуры – Золотой век. Согласитесь, это все-таки нечто более ощутимое, чем, скажем, гегелевская абсолютная идея: ведь древние манускрипты можно читать, а пирамиды – даже пощупать…
Однако, как показывает едва ли не весь опыт человеческой мысли, выстроить сколь-либо убедительную теорию, объясняющую мир и место в ней человека, трудно, но все же гораздо легче, чем найти убедительный же способ исправить общественные пороки и предостеречь человечество от ошибок. Самой эффектной (но, увы, в конечном счете тоже не слишком удавшейся) была попытка, предпринятая Иисусом Христом; попытка, апеллирующая скорее к душе, чем к разуму. Еще на одной попытке, уже скорее рационалистической, но принесшей куда больше вреда, чем пользы, история, кажется, поставила жирный крест буквально на наших глазах. Бела Хамваш тоже попробовал найти выход из кризиса. В извечной дилемме, чту нужно исправлять изначально: общество или индивида (дилемма эта, видимо, в такой же степени не поддается решению, как и задачка о том, что первично: яйцо или курица), – Хамваш склонен был отдавать предпочтение индивиду. В 1930-х годах он, во многом переработав выводы экзистенциализма о мотивах человеческого поведения и ориентируясь на образную систему романов английских писателей О. Хаксли, Д.Г. Лоуренса и других, сформулировал идеал "прекрасной новой языческо-греческой героической позиции", идеал, предполагавший прежде всего самосовершенствование, работу над собой, усвоение благородных примеров благородства и этической стойкости. А отголоски грандиозного социального эксперимента, идущего совсем рядом, в Советской России, почти привели Хамваша к выводу о необходимости разрушения государства как воплощения зла, как генератора кризисного мироощущения.
Жизнь быстро помогла Хамвашу увидеть очевидную абстрактность и утопичность нового "эллинизма". Он участвовал – уже отнюдь не по своей воле – в боях Второй мировой войны, с приближением советских войск дезертировал из армии, скрывался. Во время осады Будапешта сгорела его квартира вместе с большей частью книг и рукописей... После изгнания из Венгрии немцев Хамваш с энтузиазмом возвращается к работе все в той же Столичной библиотеке, готовит предложения, направленные на большую доступность литературы народу… Но – к власти пришли коммунисты, в которых Хамваш чуть не увидел в свое время воплощение "языческо-греческого героического" идеала. Один из "эллинов", вернувшихся из СССР, философ и эстетик Дёрдь Лукач, жестоко разгромил Хамваша за его одобрительное отношение к сюрреалистической живописи (Хамваш и его жена Каталин Кемень в 1947 г. издали книгу "Революция в искусстве. Абстракционизм и сюрреализм в Венгрии"). Вскоре после этого Хамваш лишился своей должности библиотекаря. Последние двадцать лет своей жизни он зарабатывал на существование в качестве подсобного рабочего и кладовщика на различных стройках Венгрии.
Этот период жизни Хамваша был, вероятно, в самом деле героическим, хотя к эллинизму имел, понятно, слабое отношение. Живя в общежитии, бытовке, каморке при складе, Хамваш все время писал. Значительная часть его рукописей, относящихся к этому двадцатилетию, до сих пор не издана и даже не разобрана. Между тем, судя по тому, что все-таки удалось опубликовать в последние годы, Хамваш создал в этот период множество эссе по самым различным вопросам истории, культуры, социологии, психологии, искусствоведения, прекрасные работы о литературе, венгерской и мировой, написал несколько замечательных романов, в том числе лучшее свое художественное произведение, философский роман "Карнавал" (опубликован в 1985 г.).
О литературном творчестве Хамваша нужно немного сказать отдельно. Склонность к образному мышлению была свойственна ему с юных лет. А рано сформировавшееся убеждение в "неправильности", уродливости современной действительности ("очень скверная действительность", как он ее называл) побудила его к созданию сатирических рассказов и повестей, где люди живут и действуют подобно неким невольным актерам, играющим некие чуждые им роли, – причем чаще они сами не знают, кто они на самом деле. Путаница, подмена, жалкий, смешной хоровод масок – самые распространенные художественные ситуации в произведениях Хамваша. Одна из его повестей, написанных в первой половине 30-х годов, называется "Бесы": это явный отклик на Достоевского, которого Хамваш ценил (во многом и споря с ним) едва ли не больше всех писателей новейшей эпохи; во всяком случае, комедия масок, которая присутствует и в этом произведении Хамваша, приобретает здесь жутковато-циничную окраску нечаевщины.
В 1950-х-1960-х годах, работая, говоря по-нынешнему, "в стол" (ставлю это выражение в кавычки, так как подозреваю, что часто у него не было даже нормального письменного стола), Хамваш в своих литературных произведениях поднялся на новый уровень художественного осмысления действительности. Его упомянутый выше роман "Карнавал", а также повести "Сильвестр", "В известном смысле" и "Дело в том" (все три опубликованы лишь в 1991 г.) – это, при всех их литературных достоинствах, глубокие философские обобщения. Герои их уже не просто выполняют ту функцию, которая продиктована им случайно – или по воле каких-то слепых, злобных сил – обретенной маской; некоторые из них пытаются вести собственное расследование, чтобы понять, узнать, кто же, что же они на самом деле. И для отдельных героев этих произведений начинает брезжить истина: они смутно догадываются о своем божественном происхождении, утраченном в хаосе апокалипсиса, и предпринимают усилия, чтобы приобщиться к той самой традиции, которая единственно способна вернуть человека к гармоничному, цельному бытию, не искаженному уродливыми конструкциями идеологий…
Отказавшись от поисков каких-либо рецептов массового и быстрого исцеления человечества, Б. Хамваш в последние десятилетия жизни возвращается к надежде на те нравственные нормы, которые были завещаны современным людям в Евангелии. Стоит, видимо, подчеркнуть, что упор здесь – не на религиозной стороне божественного писания (хотя роли церкви, религии в жизни человека как индивида и как общественного существа Хамваш всегда придавал огромное значение), но на системе нравственных норм, позволяющих людям искать и находить согласие с самими собой и с окружающими, совершенствуя таким путем себя и общество.
Вероятно, нравственные идеалы, утверждаемые Хамвашем (так же как и сама евангельская мораль), реальны и осуществимы не в данное время и не в данных условиях, а лишь в отдаленной исторической перспективе. (Да и возможны ли вообще для современного человека какие-либо универсальные рецепты? Можно ли что-либо сделать, можно ли думать о спасении сейчас, когда апокалипсис, судя по всему, приближается к своей кульминации?)
Но, мне кажется, работы Хамваша полезны и интересны для нас прежде всего другим. Опираясь в своем понимании мира и всего сущего в нем – в том числе и литературы – на некие поистине вечные, поистине нетленные ценности, те ценности, которые составляют единство человеческого рода от Моисея, Будды, Лао-цзы до меня, тебя, нас, – Хамваш умеет видеть, позволяя видеть и нам, в произведениях искусства нечто такое, что мы, расплющенные своим настоящим, своим опытом, своими заботами, увидеть никогда не смогли бы. Может быть, если нам повезет, Хамваш научит нас читать, смотреть, судить так, чтобы наше зрение, наши суждения включали в себя хотя бы долю высшей и вечной (божественной? космической?) истины. То есть были бы – объективными.
Надеюсь, публикуемый ниже перевод одной из работ Хамваша (она взята из сборника эссе, написанных им в последние годы жизни и изданных под общим названием "Патмос" в 1992 г.), позволит хотя бы приблизительно почувствовать эту его гениальную особость.
Мне кажется, небезынтересно упомянуть еще один момент. Хамваш, практически весь (во всяком случае, весь опубликованный в Венгрии), переведен и издан на сербском языке. Сделал это один человек – профессор Белградского университета Сава Бабич. Благодаря ему Хамваш в Сербии – сейчас едва ли не самый известный зарубежный философ. Узнав, что я тоже заинтересовался Хамвашем, Сава Бабич просиял и сообщил мне, что он давно уже высказал предположение: первыми наследие Хамваша освоят православные народы…
Не знаю, не знаю… Я никогда не чувствовал в себе какой-то особой православности. Но то, что пишет Хамваш, меня глубоко волнует.
А Саву Бабича я упомянул еще и потому, что заголовок этой вводной статьи позаимствовал – с его согласия – из одной его книжки.

См.: Бела Хамваш. Предисловие к "Преступлению и наказанию".