АКАДЕМИК НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ БАЛАШОВ (1919-2006)

25 ноября 2006 года ушел из жизни академик Николай Иванович Балашов, выдающийся отечественный исследователь литературы.
Н.И. Балашов родился 13 июля 1919 в Херсоне, но уже в 1920 г. его родители вернулись в Одессу, из которой ненадолго уехали в годы Гражданской войны. Детство – самая счастливая пора в жизни любого человека. Однако в 1933 г. 14-летний Балашов пережил страшную драму: был расстрелян его отец, Иван Васильевич, преподаватель сельскохозяйственного института в Одессе.
Детство во многом определяет облик каждого человека, но в особенности – личности творческой. Пестрый этнический состав населения Одессы, которым она обязана еще своему основателю, Иосифу Дерибасу, способствовавшему массовому переезду в город греков, молдаван, украинцев, евреев и поляков из незадолго перед тем присоединенных польских, белорусских и украинских земель, несомненно, наложил свой отпечаток на личность Николая Ивановича. Такие его качества, как толерантность, всеохватность культурных интересов, несомненно, связаны с впечатлениями детства и отрочества.
Развитию энциклопедичности интересов Балашова способствовал и так называемый "бригадный метод", столь распространенный в его школьные годы, метод, при котором самый охочий к наукам "тянул за всех". Заметим также, что отец Николая Ивановича пропагандировал в Одессе акварели Волошина, отсюда – любовь Балашова не только к Волошину, но и к живописи, поэзии, путешествиям.
Своеобразие научных устремлений Н.И. Балашова также закладывалось в юные годы. В конце 1930-х годов Николаю Ивановичу посчастливилось учиться в одном из самых свободных гуманитарных учебных заведений страны – Московском институте философии, литературы и истории (МИФЛИ), на романо-германском отделении филологического факультета. Помимо основных европейских языков (французский и немецкий Николай Иванович знал с детства), в институте Балашов занимался латынью, старофранцузским и польским языками, позднее в аспирантуре – древнегреческим.
Вопреки расхожему мнению, преданный ученик великого учителя вовсе не обязательно становится крупным ученым. Шанс стать выдающимся исследователем имеет, скорее, ученик нескольких известных ученых, интересы и методы которых могут быть подчас взаимоисключающими. При этом нашими учителями нередко бывают те, кто и не подозревают, сколь многому они нас научили. Учителями Н.И. Балашова в студенческие и аспирантские годы были такие авторитетные московские литературоведы, как В.Р. Гриб, Д.Е. Михальчи, Л.Е. Пинский, Н.К. Гудзий, С.П. Соболевский. Николай Иванович любил вспоминать, что в редколлегию серии "Литературные памятники" он был приглашен (в 1964 г.) самим Н.И. Конрадом, в ту пору ее председателем. В равной мере своими учителями он считал выдающихся петербургских – ленинградских  ученых-филологов: А.А. Смирнова, В.М. Жирмунского, М.П. Алексеева.
Мечтой Н.И. Балашова всегда был Ленинград, его блестящие школы в области гуманитарных наук. Мечта почти сбылась, когда молодого, подающего надежды выпускника московского вуза пригласил в аспирантуру боготворимый Николаем Ивановичем А.А. Смирнов. Встреча была назначена на 29 июня 1941 года...
Ровесникам и учителям Балашова было ясно, что его независимый характер, оригинальный склад ума, исследовательский азарт и готовность к постоянному расширению горизонтов выдавали будущего незаурядного ученого.
В 1945 г. Балашову была присуждена ученая степень кандидата филологических наук за диссертацию "Эволюция творчества Рембо".
С 1955 г. жизнь Н.И. Балашова оказалась неразрывно связанной с Институтом мировой литературы РАН, в котором он многие годы руководил Сектором, а затем Отделом литератур стран Запада.
Стоит отметить, что в эпоху всевластия марксистской идеологии, всевластия полного, которого не удалось избежать никому из тех, кто хотел печататься, Николай Иванович, подобно другим настоящим ученым, платил "оброк", но уклонялся от "барщины".
Н.И. Балашов – ученый энциклопедического типа. Тем не менее его нельзя назвать всеядным. Не все века, не все писатели, не все стили и тенденции в мировой культуре его интересовали. Однако же знание немалого числа языков, ориентация в вопросах религии, философии и искусства позволяли ему заниматься как текстологией, так и семиотикой, как учением Оригена или эстетикой Канта, так и драматургией Словацкого или манифестами сюрреализма. Нелишне напомнить, что дипломная работа Балашова была посвящена не литературе, а французской живописи XIX века. Сборник работ, подготовленный его друзьями, единомышленниками и учениками к 60-летию научной деятельности ученого – "Свободный взгляд на литературу", – удивительно точно передает своеобразие его таланта. Он был истинным подвижником, беззаветно преданным науке и сделавшим в ней очень много, нестандартно мыслящим энтузиастом и спорщиком, человеком добрым и упрямым, до последних дней жизни увлеченным новыми идеями и проектами.
Хорошо известно: сравнивать выдающихся ученых, как и поэтов, – неблагодарный  труд. Однако поскольку богатство – в разнообразии, всегда есть возможность выделить наиболее характерную, отличающую каждого из них черту. Н.И. Балашов был поразительно креативной личностью. Хорошо знавший Николая Ивановича и близкий ему А.Д. Михайлов, размышляя над творческой биографией ученого, предлагал приглядеться к присущей ему постоянной смене тем и сопряжению масштабов, к его умению работать одновременно на микро- и макроуровнях, оперировать различными "оптиками".
Работы Балашова стимулировали появление новых представлений о ключевых вопросах французской и немецкой литератур, во многом легли в основу многотомных историй этих важнейших литератур Запада, в течение многих лет подготавливаемых в ИМЛИ. В то же время в написанных им самим многочисленных главах и разделах, Балашов создал свою яркую и запоминающуюся картину движения французской поэзии от середины XIX по середину XX столетия, разработал оригинальную концепцию эстетики Канта и немецкого романтизма.
Огромный труд Н.И. Балашова и его единомышленников, коллег и учеников по подготовке многотомной "Истории французской литературы", был высоко оценен во Франции. В письме от 1 июня 1996 г., адресованном Балашову, Жак Ширак поблагодарил русских ученных за их вклад в изучение французской культуры.
Концепция Н.И. Балашова, опирающаяся, в свою очередь, на  взгляды Н.И. Конрада, легла в основу тома "Истории всемирной литературы" (1985), посвященного эпохе Возрождения.
Доброжелательные отклики в самых авторитетных международных компаративистских  изданиях вызвала подготовленная Балашовым совместно с  А.Д. Михайловым и венгерским ученым Тибором Кланицаи, коллективная монография  "Litterature de la Renaissance", опубликованная в 1978 г.
Николаю Ивановичу была присуща редкая способность ощущать интеллектуальную и эмоциональную потребность эпохи. Подготовленные им сборники французских поэтов – от Бодлера до Элюара, выходившие в период духовного голода в академической серии "Литературные памятники", попадали в руки благодарных читателей, которые воспитывались на этих переводах.
Подлинным открытием в отечественной науке оказались разработанные Н.И. Балашовым научно-текстологические принципы издания инонациональных текстов на русском языке. Новый метод  публикаций произведений зарубежной литературы был осуществлен им в серии поэтических книг (Гийом Аполлинер. "Стихи", 1967; Шарль Бодлер. "Цветы зла", 1970; Поль Элюар. "Стихи", 1971; Жозе-Мариа де Эредиа. "Трофеи", 1973; Блез Сандрар. "По всему миру и вглубь мира", 1974; Алоизиус  Бертран. "Гаспар из тьмы", 1981;  Артюр Рембо. "Стихи", 1982), а за тем был подхвачен его коллегами. Абсолютно новаторской, вызвавшей широкий резонанс во Франции, оказалась публикация  Балашовым  "Цветов зла" Бодлера не по последнему прижизненному изданию, а по последнему плану поэта, которому было не суждено осуществиться. Такие разные, но одинаково строгие рецензенты, как А. Аникст и В. Ерофеев, называли эти русскоязычные памятники великим французским поэтам событиями в культурной жизни России.
Опираясь на достижения российских ученых в области сравнительно – литературоведческих исследований, равно как и в текстологии, Балашов предложил оригинальную и убедительную концепцию своеобразия испанской драматургии Золотого Века, одной из вершин мирового театра.
Текстологическая и компаративистская составляющие одной из самых замечательных работ Балашова – монографии "Испанская классическая драма в историко-литературном и текстологическом аспектах" (1975), за которую в 1976 г. ему была присуждена ученая степень доктора филологических наук, заслужила высокую оценку Д.С. Лихачева. "Эта работа, – писал Лихачев в рецензии на монографию, – чисто исследовательского характера. Она ставит и разрешает проблемы, а не излагает и пересказывает факты. Факты она вводит новые и исследует их в новой совокупности с известными ранее".
Некоторые аргументы, тезисы, выводы и обобщения Н.И. Балашова, связанные с его исследованиями испанской литературы, бесспорно, имеют общий смысл и позволяют по-новому взглянуть на историко-литературный процесс в различных странах в течение ХV-ХVII веков. В частности, это относится к его тезису о сосуществовании в испанской культуре Золотого века важнейших, но, казалось бы, взаимоисключающих, черт средневековья, Ренессанса и барокко. Эти соображения выходят за пределы изучаемого ареала и, как пишет сам автор, "дают особенно ценный материал для исследования ренессансных процессов в культуре тех стран, где Возрождение не достигло четко выраженных форм".
Одной из особенностей работ Н.И. Балашова о Золотом Веке испанской культуры является их антиинквизиционный пафос. Посвящая свои работы различным аспектам испанской культуры (драматургии Лопе де Веги, Тирсо де Молины и Кальдерона, творчеству Сервантеса) Балашов, подобно другим русским интеллигентам его поколения, неизменно использовал возможность "актуализации" тематики существования культуры в условиях тоталитарного режима, параллелей между контрреформационной Испанией эпохи Филиппа II и большевистским режимом. Умелое использование эзопова языка делало еще более очевидным полное совпадение таких элементов обеих систем, как всеобщее доносительство, максимальное засекречивание процессов дознания и суда, идея чистоты крови или всевластие цензуры.
Подобно тому, как истинный художник никогда не останавливается на достигнутом и, рискуя потерять публику, открывает новые пути, Балашов постоянно удивлял своих коллег, обращаясь ко все новым областям знания: эстетике Канта, русскому роману XIX столетия, семиотике, структурному анализу. Он всегда был настроен на поиск и на открытие, в его исследованиях всегда присутствовал неожиданный поворот, новый взгляд. Не случайно и в самой литературе Николая Ивановича всегда влекли революционные явления, пограничные ситуации, бунтарские личности: пограничье между средними веками и Ренессансом, с одной стороны, между Ренессансом и эпохой барокко - с другой, стихотворения в прозе в творчестве французских поэтов и русских прозаиков, романтизм и авангард.
Одной из особенностей творческой мысли и в то же время одной из причин своеобразия творческого наследия Н.И. Балашова является его интерес не только к литературе, но к культуре в целом, его ориентация в вопросах философии, истории религиозных идей, эволюции стилей в живописи и архитектуре. Особенно это заметно в его трудах, посвященных специфике эпохи Возрождения, однако давало о себе знать в любой из его работ – в выборе тем, склонности к "широким мазкам", то есть к "необязательным" параллелям из самых отдаленных эпох и различных видов искусства, выводах, имеющих общекультурное значение.
Широкая и специфическая эрудиция Балашова позволила ему сказать свое слово в изучении русской литературы, как русской классики XIX столетия, так и Серебряного века. Таковы его оригинальные исследования о стихотворениях в прозе у Тургенева и Толстого; основой для них послужили глубокие познания в истории жанра, корни которого – во французской поэзии предшествующего периода. С другой стороны, новаторство работ о Волошине и Вяч. Иванове было обусловлено его способностью видеть творчество обоих поэтов сквозь призму более широкой общекультурной темы: "соперники в символизме".
Участие Н.И. Балашова в полемике вокруг книги И.М. Гилилова "Игра об Уильяме Шекспире" оказалось одним из ярких событий культурной и научной жизни конца 1990-х годов. "Взвешенно, во всеоружии бесспорных фактов и абсолютных аргументов, – писал рецензент "Литературной газеты", - демонстрируя академическую фундаментальность в лучшем смысле понятия, Н.И. Балашов одну за другой развенчивает все увлекательные догадки И.М. Гилилова, возвращая читателя на землю после странствий по континенту сказки и фантазии, куда приглашал легковерных разоблачитель "Шакспера", этого неуча и выскочки, которого граф с графиней не пускали дальше передней". Знаменательно, что книга "Слово в защиту Шекспира", написанная на одном дыхании, когда Николаю Ивановичу исполнилось 79 лет, некоторое время продержалась на первом месте в списке интеллектуальных бестселлеров. Не менее значимо и то, что академику Балашову этот "рейтинговый успех", а точнее, его возможность формировать культурный слой, доставили большую радость.
Широкий резонанс вызвала разработанная Балашовым в 1990-е годы оригинальная концепция константных этических и эстетических тенденции, в частности "маятникового" (или "бустрофедонного") колебания между идеальным и жизненно-реальным как инварианта культуры Ренессанса.
Н.И. Балашов шел своим путем, в том числе и в тех работах, в которых он предложил свое видение возможностей исследований в области семиотики и структурного анализа. При этом знаменательно, что Николая Ивановича интересовали в его семиотических этюдах, которые он систематически публиковал начиная с 1974 г., не столько сама возможность применения семиотического метода, сколько границы его возможностей, и тем самым, те области, на которые его "права не распространяются.
Помимо глубоких и убедительных концепций, касающихся различных аспектов культуры прошлого, Балашов оставил немало блестящих этюдов, относящихся к числу тех сочинений, которые, подобно своему антиподу – библиографиям, не устаревают. Таковы, например, его статья о "Гаспаре из тьмы", сопровождающая издание Алоизиуса Бертрана в серии "Литературные памятники", или статья "От Оригена к Достоевскому (Надежда на возможность конечного спасения и ее проявление в литературе и живописи)", напечатанная в сборнике "Русское подвижничество", посвященном 90-летию со дня рождения академика Д.С. Лихачева.
В статье, посвященной В.М. Жирмунскому, Балашов писал: "Переходя от одной области филологических исследований к другой, Жирмунский не раз в дальнейшем возвращался к прежним темам, но разрабатывал их уже по-новому, опираясь на опыт и материал, на методику и методологию, выработанную в процессе занятий смежными дисциплинами". Эти слова в полной мере относятся и к нему самому.
Спутниками всей жизни Николая Ивановича были Вийон, Бодлер, Рембо, Аполлинер, Данте, Петрарка, Микеланджело, Сервантес, Лопе де Вега, Кальдерон, Шекспир, Кант, Словацкий, Волошин.
Какие бы круги ни совершал ученый, увлекаемый все новыми открывающимися горизонтами, как бы далеко он ни уходил от своих этапных открытий, его все равно заново к ним тянуло, и он, обогащенный новыми знаниями и приемами, вновь к ним возвращался.
Микроэлементом творческого метода Н.И. Балашова может служить хотя бы следующая фраза его статьи о сервантесовском романе: "Пример такого кажущегося простым в своем замысле произведения, как "Дон Кихот" 1605 г., показывает известную в данном случае взрывную автономию стилевого начала в руках художника-виртуоза. Этот пример - возможность "независимой форме" выступать мощным двигателем развития идеи произведения, а если это произведение так велико, как "Дон Кихот", то и большого периода истории литературы".
Позволю себе еще одну попытку заглянуть в творческую лабораторию Н.И. Балашова, увидеть его способность, парадоксально заостряя мысль, выразить свои идеи в метафорической форме без утраты академической точности. Так, в статье об Артюре Рембо Николай Иванович писал: "В своей сфере, в поэзии, Рембо самозабвенно предался разрушению. Но если уподобить связь поэзии двух веков, века XIX и века XX, неустойчиво взмытой ввысь арке, то именно разрушитель Рембо, именно его поэзия, окажется тем срединным, тем замковым камнем, который соединил две половины свода, и без которого вся арка рухнула бы: вот он, Рембо, разрушитель, удерживающий на себе связь времен поэзии..."
Последние десятилетия жизни Балашова отмечены не только интенсивной исследовательской работой, но и активным его участием в различных коллективных научных предприятиях.
В 1984 г. он был избран членом-корреспондентом, а в 1992 г. – действительным членом Российской Академии наук, в 1993 г. – действительным членом Независимой Академии эстетики и свободных искусств. В 1993 г. он стал председателем экспертной комиссии РАН по присуждению премии им. А.Н. Веселовского, в 1994 г. – избран Председателем Научного совета РАН "История мировой литературы". Он состоял членом многих редколлегий, долгие годы активно участвовал в работе журнала "Известия РАН. Серия литературы и языка", в 2002 г. возглавил редколлегию серии "Литературные памятники". В 1970 г. Н.И. Балашов стал кавалером Рыцарского Ордена Сент-Эмийон. В 1999 г. ему была присуждена почетная степень доктора honoris causa университетом Paris Х – Nanterre.
Начиная с 1960-х годов Балашов принимал активное участие в международной научной жизни, участвовал в Международных съездах славистов. Важнейшей гранью его научной деятельности (с 1967 г.) было участие в работе Международной Ассоциации по Сравнительному Литературоведению (МАСЛ). Международное признание пришло к Балашову уже в 1970-е годы. И когда в 1985 г. в Париже он был избран вице-президентом МАСЛ, а в 1988 г. в Мюнхене переизбран на новый срок, это признание было подтверждено на самом высоком международном уровне. Знаменательно, что интересом к сравнительно-литературоведческим штудиям Балашов проникся уже в МИФЛИ, где свою первую курсовую работу посвятил взглядам академика Веселовского на итальянскую литературу.
Балашов многократно печатался в трудах Национальной Академии деи Линчеи, выступал с лекциями и докладами в Варшаве, Праге, Белграде, Будапеште, Бухаресте, Париже, Реймсе, Дижоне, Экс-ан-Провансе, Бордо, Мюнхене, Гейдельберге, Берлине, Риме, Милане, Павии, Мадриде, Лиссабоне, Монреале и многих других городах.
Близкие Николаю Ивановичу люди, знавшие его родословную, понимали, что камертон и скрытый нерв его своенравной творческой индивидуальности - бунтарский дух волжской казачьей вольницы. В.Б. Земсков, долгие годы с ним тесно сотрудничавший, писал о Балашове, как о личности с большим внутренним пространством свободы, отважной дерзости, с большим зарядом не столько жизнелюбия, сколько вольнолюбивой веселости, упорной неофициозности во все времена.
Живя в эпоху, призывавшую к сервильности, Балашов всегда, с первой написанной им статьи, посвященной авантюрной жизни и бунтарской поэзии Вийона (1941), плыл против течения, в годы борьбы с космополитами популяризировал творчество писателей Запада, увлекался поэтами-декадентами и авангардистами Франции, драматургами контрреформационной Испании.
Н.И. Балашов был "беззаконною кометой" и никогда не считался с иерархией ценностей, навязываемой системой. Тем, кто сейчас вступает в науку, трудно себе представить, что значило еще в 1940-е и 1950-е гг. называть великими поэтами Артюра Рембо и Шарля Бодлера, которых считали выразителями настроений буржуазного общества периода упадка. И в дальнейшем, когда он издавал в серии "Литературные памятники" (призванной пропагандировать "наиболее выдающиеся произведения всех времен и народов") "реакционных" романтиков, декадентов или сюрреалистов, он вынуждал пересматривать стереотипы, обогащая тем самым отечественную культуру. Еще примечательнее, что он побеждал, а система отступала.
Точно так же он никогда не считался с научно-стилистическими нормами и "приличиями", размышляя об "антиконтрреформационных тенденциях" или о "двунеуязвимости" Дон Кихота. Николай Иванович писал резкими, быстрыми и широкими мазками. Он не только не избегал острых вопросов, но очевидным образом именно к ним и был предрасположен. Достаточно одного, взятого наугад примера: "Флоренский отдает себе отчет, "что ныне чуть ли не в каждую душу закрался более или менее вульгарный оригенизм, – тайная уверенность на окончательное прощение Богом". К этому можно было бы прибавить, что на такой "тайной уверенности", на надежде, как и на любви, во многом зиждется двухтысячелетний союз христианства с искусством".
В 1997 г. именно Балашов выдвинул кандидатуру А.И. Солженицына в действительные члены РАН по Отделению литературы и языка.
Н.И. Балашов был чрезвычайно упрямым в отстаивании своих взглядов, которые кому-то, хотя бы и мне, могли подчас казаться заблуждениями. Однако это "упрямство", в своем бытовом, равно как и артистическом, смысле, далекое от привычной академической "принципиальности", не могло не вызывать восхищения. Он был "несломимым", если буквально перевести с польского слово, употребленное великим Словацким, неологизмом, столь полюбившимся Николаю Ивановичу.
Балашов не мыслил себя вне работы и вне науки. Отвечая на вопросы "Анкеты ученого старшего поколения" (2004), он резко отвергал любые условия выхода на пенсию или перехода на частичную занятость.
Николай Иванович был глубоко верующим человеком. При этом характернейшей особенностью его человеческого облика была полная гармония в его душе между сосредоточенностью на христианских ценностях и восхищением многоцветьем мировой культуры. С мягкой улыбкой он вспоминал о том, как во время паломничества по Святым местам Средиземноморья он вызывал удивление тем, что, помимо христианских святынь, пытался успеть увидеть развалины древнегреческих или римских храмов.
А.Д. Михайлов подчеркнул важнейшую черту творческого облика Балашова - его нежелание тратить драгоценные минуты на подготовку к печати монографий, подводящим итоги тем или иным его научным поискам. Эту работу он всегда откладывал уже хотя бы потому, что его властно влекли к себе все новые темы и новые проекты.
За несколько дней до болезни Николай Иванович читал дома "Сонеты" Шекспира в оригинале и в различных русских переводах. Мы никогда не узнаем, каким был этот последний замысел Н.И. Балашова. Однако хорошо знаем, что в России особенно полюбился 66-й шекспировский сонет. Вот две его последние строки в переводе Пастернака:

Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу трудно будет без меня.

В.Е. Багно,
член-корреспондент РАН,
директор Института русской
литературы (Пушкинский Дом) РАН

Опубликован в журнале "Известия РАН. Серия литературы и языка", 2007, том 66, №  2, с. 75-79.